Прямая речь: Джефферсон Хэк и Джонни Юханссон
Во время Лондонской недели моды в магазине Apple в Ковент-Гарден основатель Dazed & Confused Джефферсон Хэк взял интервью у креативного директора марки Acne Джонни Юханссона. Look At Me побывал на этой встрече.
Участники:
Джефферсон Хэк, основатель журнала Dazed & Confused.
Джонни Юханссон, креативный директор шведской марки Acne, которая является не только производителем денима и одежды, но и фэшн-сообществом, занимающимся музыкой, видео, выпуском собственного журнала Acne Paper, а теперь еще и собственной линией мебели.
1-2. Джефферсон Хэк (Dazed & Confused) и Джонни Юханссон (Acne), фотография Александры Боярской
ДХ: Acne Paper — один из моих любимых журналов. Там столько захватывающих деталей, которые не очевидны для широкой публики и остаются за кадром и потом забываются, а в журнале их заботливо собирают и анализируют.
ДЮ: Да, много чего теряется в процессе работы. Что-то просто не пригодилось, так часто случается, правда? Но мы постоянно это обсуждаем. Это исследование длиной в полгода. Не только то, что вы видите в магазине, но и как все получилось, откуда пришло вдохновение. Вся эта смесь разных направлений и культурных явлений, которые показались нам модными или любопытными.
ДХ: Ты бы назвал свой журнал каким-то особенно шведским? Ведь существует определенная шведская ремесленная культура. Большая часть вашей эстетики напоминает минимализм начала 90-х — что-то из области Хельмута Ланга, Антверпенской школы дизайна, понятия деконструкции. Как вы думаете, есть связь между деконструкцией и минимализмом?
ДЮ: Когда я начал заниматься дизайном, деконструкция была важной темой в мире моды. Я так и пришел в модный мир — благодаря умению разложить что-то на части и потом собрать заново. Сегодня конструкция одежды требует куда больше мастерства, если сравнивать с теми временами, так что это, можно сказать, мое наследие. И не только мое, но и многих людей, с которыми я работаю. Многие из нас выросли на этом.
ДХ: Давай поговорим о вашем новом проекте — мебели.
ДЮ: На самом деле мы исследовали некую лакуну и пытались ответить на вопрос, что на самом деле является для нас шведским. Меня все спрашивали: «Это шведский минимализм?» А я говорил — нет, определенно нет. Минимализм для меня — форма искусства. Он функциональный? Чистый? Что это, светлое дерево, светлые волосы? Не знаю. Это секс, свободный секс для всех? Я не знаю, что это такое.
Мебель Acne продается в лондонском универмаге Liberty
ДХ: На этих диванах вполне можно было бы заняться сексом.
ДЮ: Это у тебя воображение разыгралось.
ДХ: В общем, вряд ли получится протестировать, так как Apple не одобряет подобного поведения в своих магазинах. Но диваны выглядят одновременно сплющенными и вытянутыми. У вас было чувство, что вы довольно сильно манипулировали пропорциями, чтобы создать эти футуристические формы?
ДЮ: Они называются Neo Berlin — в честь диванов, которые создал Карл Мальмштен для шведского консульства в Берлине. Я был заинтригован, так как диваны были как раз очень шведские, и мне стало интересно понять, как бы я, будучи модным дизайнером, сделал то, что сделал Карл. Так как мы имеем дело с модой, мне кажется, что на сегодняшний день нас скорее можно назвать нео-классицистами, а не модернистами. Мы берем старые явления и размещаем их в новом мире. В музыке аналогичные вещи могут происходить с сэмплами. В компьютер, поиграть с пропорциями, распечатать — и дело сделано.
ДХ: Вы показали последнюю коллекцию в Кенсингтонском дворце, новый магазин открыли в Мэйфэре. Почему вы вроде такие модные, независимые, а показ и магазин сделали в откровенно буржуазных местах? Это такая игра на контрастах?
ДЮ: Если честно, я не думал об этом. В апартаментах Кенсингтонского дворца мне просто понравилась идея показывать коллекцию в комнатах, переходящих одна в другую, а еще то, что там был сад.
Acne SS 2011
ДХ: Как вы придумывали эту коллекцию?
ДЮ: Я хотел сделать очень актуальную вещь, вдохновиться чем-то, что происходит сейчас. Я в последнее время наблюдаю слишком много манипуляций с ретро, и мне совсем не хотелось погружаться в тот мир. В общем, я пришел к выводу, что все вокруг либо интересуются татуировками, либо они у них есть, и решил, что это в определенной степени знак времени.
ДХ: Я бы не сказал, что этот мотив как-то очевидно показан.
ДЮ: Мы исследовали идею, стали копать все глубже, я обнаружил, что мне нравятся островные и племенные татуировки. Мы нашли двух женщин, которые делали самоанские татуировки — одна из них рисовала на теле, а мы копировали и использовали рисунки, чтобы создать тиснение на коже и принты. Это уже был легкий, веселый процесс. Когда ты занимаешься модой и тебе надо делать по четыре сезона в год, это огромное счастье — нащупать что-то, что воодушевляет тебя. Ну, и еще мне хотелось работать с женщиной-татуировщиком, так как все это мы делали для женской коллекции.
ДХ: А что ты думаешь про шведскую моду? Я заметил, что много блогеров в этом году отправилось в Стокгольм на неделю моды. Что, шведская мода становится все популярнее?
ДЮ: Да говно там все, на самом деле, есть только мы. Нет, я имею в виду, что очень тяжело, если ты не из Парижа, Нью-Йорка, Лондона или Милана. Мир моды так работает, что — окей, три года пусть будет Токио, а теперь пару лет — допустим, Барселона.
ДХ: А мне кажется, что в Стокгольме сейчас появилось много интересных новых талантов. И Стокгольмская неделя укрепляет свои позиции. Но, конечно, такие города, как Париж, Нью-Йорк остаются в центре внимания, так же, как Антверпен со своими сильными модными традициями. Так что таланты на самом деле больше выходят из школ. Образование — залог интересного и толкового дизайна в 9 случаях из 10.
ДЮ: Когда я ходил в школу, все дети хотели заниматься музыкой, искусством, дизайном или медиа в целом. Это то, чем интересовались самые крутые ребята. А потом приходили политики и говорили: ой, нам нужно больше врачей или инженеров.
ДХ: Да, нужно, и модных врачей тоже хочется.
ДЮ: Эту проблему всегда можно решить.