МнениеКультурный захват:
Могут ли белые носить дреды
Как отличить культурную апроприацию от обмена традициями
Текст: Вера Рейнер
Словосочетание «культурная апроприация» в заголовках и постах последних лет всё чаще звучит как обвинение. Виновными в бездумном использовании чужих культурных кодов объявлены столько корпораций и знаменитостей, что всех не перечесть: от Джастина Бибера, который всегда был во всех списках most hated селебрити, до Бейонсе, которую, казалось бы, любят все.
Поводов для осуждения множество. Например, бинди и индейские головные уборы с перьями в журнальных съёмках и на посетительницах Coachella. Или показы коллекций, посвящённых абстрактной «племенной Африке», с участием исключительно белых девушек. Узнаваемые цитаты из коллекций темнокожих дизайнеров на показах крупных марок, не снабжённые прямыми ссылками на оригинал. Твёркающая белая певица, которая подаёт традиционные для «чёрной» культуры танцевальные движения как собственную фишку. Белая модель, раскрашенная под гейшу и одетая в национальные японские одежды, которую снимают с сумоистами в качестве декораций. Причёски, ассоциирующиеся с африканским наследием, на белых людях. Даже еда африканского и азиатского происхождения, приготовленная и подающаяся не аутентичным образом. Протест студентов Оберлинского колледжа, где училась Лена Данэм, поддержала и сама известная выпускница — о «неуважении» к японской и вьетнамской кухням она высказалась в интервью Food & Wine.
Какие-то из претензий понятны, какие-то вызывают недоумение. Вопрос, вызывающий самую большую растерянность, звучит так: если нынешний мир — плавильный котёл, где представители разных культур живут бок о бок, обмениваясь опытом и пользуясь открытиями и изобретениями друг друга, в чём принципиальная разница между «культурной апроприацией» и кооперацией — то есть между воровством и обменом? Между «захватническим присвоением» и диалогом культур? Почему какие-то случаи культурного обмена вызывают всеобщее негодование, а какие-то нет? У комментаторов в интернете — и «чёрных», и белых; и дружелюбно, и агрессивно настроенных; и корректных, и совсем нет — вопросов ещё больше. Может ли кто-то, не имея в роду мексиканцев, есть буррито? Оскорбительно ли для француза соседство с нефранцузом, жующим круассан? Должны ли вы выкинуть свои джинсы, если ваши предки не из западных штатов? Каждый ли белый с дредами — расист? Можно ли обвинить в культурной апроприации девушек африканского происхождения, выпрямляющих свои кудрявые от природы волосы, чтобы быть «как белые»?
Белые женщины — образцы добродетели и поклонения. Чёрные — объекты фетишизации и жестокости
Последний вопрос звучит чаще прочих. Ведь именно на «чёрные» причёски у белых знаменитостей приходится львиная доля скандалов в медиа. За ношение дредов и кос кого-то регулярно призывают к ответу. Один из самых резонансных случаев приключился с Кайли Дженнер, выложившей в Instagram фотографию с пятью косичками на голове и подписью: «I woke up like disss». В комментарии к посту быстро пришла звезда «Голодных игр» и активистка Амандла Стенберг: «Когда апроприируешь чёрную культуру и её отдельные приметы, но и не думаешь использовать своё влияние для того, чтобы помочь чёрным американцам, привлекая внимание к своим парикам вместо полицейской жестокости или расизма. #whitegirlsdoitbetter». Опустим момент, когда в защиту Кайли выступил Джастин Бибер, и сразу придём к другим, более масштабным выступлениям Стенберг.
«Приметы чёрного стиля красивы. Чёрные женщины — нет, — написала актриса в коротком эссе, распространив его в соцсетях вскоре после стычки с Дженнер. — Белые женщины — образцы добродетели и поклонения. Чёрные — объекты фетишизации и жестокости. Таковы представления о чёрной красоте и о чёрной женственности в обществе, построенном на евроцентричных стандартах красоты… Пока белых женщин восхваляют за переделку своих тел, увеличение губ и затемнение кожи, чёрных женщин стыдят за те же вещи, которые им даны от рождения». На её счету и ролик «Don’t Cash Crop On My Cornrows», в котором она вновь проговаривает мысль, что вещи из родной культуры на афроамериканцах высмеиваются. А на белых людях те же вещи становятся «высокой модой», «классными» и «оригинальными». То есть белые девушки, считает Стенберг, используют их, чтобы побыть «бунтарками», придать себе более «острый», провокационный вид — и собирают комплименты.
Дело в том, что африканские волосы — это и правда не просто волосы. Есть история и контекст, которые нельзя игнорировать, из них не сотрёшь столетия рабства и расизм как часть государственной политики. Белый человек, который использует «чёрную» прическу, игнорирует этот контекст, тем самым превращая чёрные волосы в фетиш, в разновидность блэкфейса. Исторически это форма театрального грима, когда белые актёры покрывали кожу чёрной краской, а губы щедро вымазывали ярко-красным, играя воплощённые стереотипы: персонажей глупых, щеголеватых, без толку ухлёстывающих за белыми женщинами, плохо контролирующих свои животные позывы, нелепых и жестоких. В этом наборе ролей было и особое амплуа — «чернокожие», возжелавшие невозможного: освобождения от плантаторов и рабства. Больше ста лет эти карикатурные образы, унизительные для настоящих афроамериканцев и утверждающие пренебрежительное к ним отношение в обществе, были частью американской (и не только) театральной традиции. Любые проявления блэкфейса в наши дни ожидаемо встречаются с яростью, будь то «костюм чёрного» (окрашивание кожи в чёрный цвет) на Хэллоуин или всё те же косички для селфи и лайков.
И дело не столько в отдельных белых женщинах и мужчинах, которые носят косы или дреды — кстати, их носили и викинги, но сегодня эта причёска ассоциируется именно с африканской культурой, — а в сохранившейся иерархии: отношение к «чёрным» всё ещё отличается от отношения к белым. Последние решают, что «модно» и «круто», тем самым как бы лишая афроамериканцев права на символы собственных культур. Более того, «чёрных» принуждают приблизить себя к «белым» стандартам красоты: их натуральные кудрявые волосы называют «неопрятными и неухоженными», дреды — «грязными», а запах от специальных средств для укладки волос с такими особенностями — «неприятным», сравнивая его с марихуаной или специями.
В итоге регулярное выпрямление кудрей с детства становится для многих афроамериканских девочек чуть ли не обязательной процедурой, без которой они в «белом» обществе не будут приняты. Решение оставить волосы такими, как есть, оказывается радикальным жестом: ещё в 1960-х натуральное афро стало практически знаменем революции — и с тех пор мало что изменилось. Чтобы прочувствовать ситуацию, можно, например, прочитать недавнее эссе писательницы Дженнифер Эпперсон для Lenny Letter.
Gucci не делают никому одолжений, «отдавая дань» Dapper Dan. Культурный обмен происходит между людьми, а не между людьми и корпорациями
Вне этого контекста не стоит рассматривать и недавнюю историю с Gucci, когда Алессандро Микеле повторил жакет гарлемского дизайнера Дэниела Dapper Dan Дэя для круизной коллекции итальянского дома. Дэн ещё в 80-е первым превратил контрафакт в искусство: его вещи, сплошь покрытые логотипами самых желанных люксовых марок — в том числе Gucci, — носили и хип-хоп-звёзды, и гангстеры, и просто местные модники. Сам дизайнер называл то, что он делал с вещами из гардеробов богатых белых клиентов модных домов, словом «blackanize». Свою круизную коллекцию Микеле посвятил как раз контрафактной моде, постоянным заимствованиям и обмену между люксом и модой: «гуччификации» он подверг работы не только Дэна, но и нескольких других дизайнеров и художников. Все они были возмущены.
Впрочем, во всех остальных случаях история обсуждалась исключительно как пример плагиата. А в ситуации с Дэном уже сам факт, что коллекция посвящена контрафактной моде, был воспринят как насмешка над историей афроамериканской культуры того времени. Фразу из нашумевшего текста Business of Fashion, где говорилось, что самого Dapper Dan не было бы без Gucci, потому что он делал с вещами итальянского дома то же, что сегодня Микеле делает с его вещами, восприняли в штыки: «Когда Dapper Dan и чёрные художники создают что-то, их маргинализируют. А когда крупные дома „вдохновляются“ маргинализированными группами — они только зарабатывают на этом». «Есть разница между вовлечением в культуру (есть её еду, слушать её музыку, танцевать танцы. Обычно делается отдельными людьми) и её апроприацией (наживаться на эстетике других культур. Обычно делается компаниями), — возмущались комментаторы текста. — Gucci не делают никому одолжений, „отдавая дань“ Dapper Dan. Культурный обмен происходит между людьми, а не между людьми и корпорациями».
Заглядывать в копилки других культур, искать вдохновение вокруг — это совершенно нормальный процесс. Но, как считают критики, вы вправе делать это, только окунувшись в исследование достаточно глубоко, заглянув за стереотипы и поверхностные представления или пригласив представителей этой культуры к сотрудничеству. «Принятие, — пишет один из комментаторов текста BoF, — значит, что вы потратили время на то, чтобы установить диалог с культурой, из которой заимствуете… Принятие значило бы встретиться с Dapper Dan и, возможно, вместе сделать что-то. Или пригласить его на показ, посадив в первый ряд, раз уж вы отдаёте дань его работе».
Даже если отойти от истории с Gucci, ценность принятия не в повторении чужих образов, а в интерпретации деталей. Не в копировании стиля, а в сплетении его с собственным. Именно поэтому коллекция Рикардо Тиши (самого выросшего в бедности) для Givenchy, в которой он соединил образы латиноамериканских чола с викторианской эстетикой и собственным стилем, пример удачного взаимодействия культур. Правда, и она в своё время вызвала бурю негодования и волну обсуждений.
Заимствуя что-то из других культур, вообще важно делать это с уважением. Не стоит носить приметы чьей-то культуры как маскарадный костюм — «сексуального индейца» или «дикого аборигена». Или использовать предметы, обладающие сакральным смыслом, как аксессуары — так было на показе Victoria’s Secret, когда Карли Клосс вышла на подиум в бикини с бахромой и головном уборе из перьев (этот головной убор в культуре коренных американцев имел особое значение — его использовали в обрядах). Надеть его просто так, тем более на подиум, по словам журналистки Симон Мойи-Смит из индейского поселения Оглала-Лакота, всё равно, что носить в качестве аксессуаров настоящие ордена и посмертные «пурпурные сердца», ничем не заслужив их.
Видеть, как твои детские воспоминания, реалии юности твоих родителей, элементы вашей идентичности превращаются в сувениры для богатых модников, странно и не всем приятно
Между тем, апроприацией можно назвать заимствование, захват традиций не только у разных народов, но и у маргинализированных социальных групп. По сути, весь тренд на «эстетику бедности», заигрывание с образами людей из социальных низов, над которыми ещё недавно смеялись, при этом их боясь, и есть пример апроприации. Речь не только о жизни парней из гетто. Но и о, например, коллаборации Рубчинского с Burberry, которая воскрешает стиль британских гопников — чавсов, которые в своё время так полюбили фирменную клетку модного дома, что едва не погубили репутацию марки. Прежним поклонникам стало неловко покупать её вещи. Теперь же образ вновь становится ультрамодным.
Апроприацией можно считать и волну увлечения всем постсоветским — и этот пример для жителей бывшего СССР более понятен, потому что затрагивает уже их собственный опыт. И Рубчинский, и братья Гвасалия — движущая сила этой истории — те времена застали и в них жили. Вопрос в том, не апроприаторы ли те богатые покупатели, которые, не имея никакого представления о постсоветской нищете, советских репрессиях под флагом с серпом и молотом, носят худи Vetements за 700 долларов?
Ведь как раз из-за болезненных ассоциаций многим российским зрителям этот тренд так неприятен. Воспринимать «поэтику бедности» и спальных районов, рынков и огромных вещей с чужого плеча сложнее, если для тебя это не просто стиль, а реальность безвыходно нищего прошлого, в которую ты боишься однажды вернуться. Видеть, как твои детские воспоминания, реалии юности твоих родителей, элементы вашей идентичности превращаются в сувениры для богатых модников, судя по комментариям в русских медиа, приятно не всем.
И всё же популярность этих дизайнеров и их стилистики спровоцировала интерес к современной культуре постсоветских стран вообще. Дала возможность многим «русским» интегрироваться в мировой культурный поток, из экзотических диковинок вырастая в глобальных героев. А заодно уйти от стереотипов о медведях и балалайках и русских бандитах из голливудских фильмов. То есть, хотя знаки собственной культуры на представителях других культур могут приносить дискомфорт, в перспективе эффект может оказаться позитивным. Пытаться «законсервировать» культуры, оставив их границы непроницаемыми, чтобы защитить от чужих посягательств, в эпоху глобализации наивно и непродуктивно. Обмен идеями и опытом, заимствования — неотъемлемая часть творческого процесса. И возможность этого обмена, практически ничем сегодня не ограниченная, — одно из важных общественных достижений. И, кто знает, возможно, в переходе из собственности конкретной культуры в распоряжение глобальной и лежит путь от сегрегации к единству.
ФОТОГРАФИИ: Fear of God, Kenzo
