Личный опыт«Я могу сломать сарай»: Модель Lumpen Надежда Lertulo, которая работает на стройке

Жизнь в интернатах

Я росла в двух интернатах. Хватало в жизни и хорошего, и плохого. Первый интернат был действительно достойный — и в плане преподавательского состава, и благодаря атмосфере среди одноклассников. Одна из моих воспитательниц однажды мне призналась, что мы были лучшим классом в её жизни. Мне было приятно это услышать — мы сами её искренне любили.

В нашем классе был хороший командный дух. Нас было двадцать человек, и когда нас делили и отправляли в разные пионерлагеря, мы искренне скучали друг по другу. Иногда между лагерями проводили спортивные соревнования, и тогда дети из одного класса могли пересечься — это было очень здорово и весело, как подарок судьбы. Когда вы вместе почти круглые сутки, это сближает. Лет до девяти хотелось родительского внимания и любви, но потом начинаешь к этому спокойно относиться. Перестаёшь жалеть себя, потому что вокруг такие же, как ты. В то же время фраза «оставьте меня в покое» не работает — его тут просто нет.

Было очень страшно попасть в больницу, потому что тебя отрывали от привычного круга. Конечно, нас вывозили за пределы интерната, но редко. Поэтому когда что-то болит, ты до последнего терпишь и не говоришь об этом, чтобы не терять то, что ты уже наладила.

И в первом, и во втором интернате меня направляли в психиатрическую больницу. В первый раз это была ошибка врачебной комиссии, которая приехала в мою школу. Врачи разговаривали с детьми, смотрели медицинские документы, делали какие-то выводы. Представьте, вы — маленький ребёнок, который живёт в достаточно закрытом сообществе, вы почти никогда не видели людей, а тут перед вами сидят человек пять, пытаются вас разговорить, как на экзамен вызвали. И вы молчите, потому что знаете, что любое сказанное слово может обернуться против вас. Дети настороженно относятся к взрослым, это нормально. Я думала, как выкрутиться из этой ситуации, они же могли подумать, что я вообще никогда рта не открываю. Тут меня спросили о моих интересах, и я назвала музыку. Сказала, что люблю любую — ту, что звучит по радио и телевизору. Последовал вопрос: «У вас же ограничен просмотр телевизора, а радио нет». Я ответила, что иногда разрешают послушать, а если телевизор выключен, то я слушаю музыку в голове. Я ведь её помню и чувствую. Видимо, я что-то не так сказала — через какое-то время меня забрали. Но мне повезло — у меня сильная аллергия на лекарства. Если бы не это обстоятельство, меня бы, наверно, «залечили».

Сложно было находиться в закрытом пространстве без тех, кого ты знаешь. Безусловно, там каждый сам за себя, но лет до двенадцати-четырнадцати этого между детьми не чувствуется. Мы всё делали вместе, пока почти весь класс не перевели в другой интернат. В нём уже не было такого дружественного взаимодействия ни между воспитателями и детьми, ни внутри класса.

Во втором интернате нам попалась непрофессиональная воспитательница. Мне кажется, она работала там только потому, что платили ей немного больше, чем в обычных школах, — это было в начале 90-х. Она не была заинтересована в том, чтобы прививать детям что-то хорошее, она не знала, как с нами работать, она была равнодушна к нам. Эта воспитательница выбирала, кто у неё в любимчиках, а кто наоборот — в отличие от других воспитателей, для которых все были равны. Она решала с нами конфликты странным образом — уходила и делала вид, что мы её расстроили и она будто бы плачет. Но этим не купишь подростков.

У меня не было с ней конфликта, но я ей не нравилась. Она понимала, что я знаю себе цену и свои права — всё-таки мне было пятнадцать лет. Второй раз я попала в психиатрическую больницу по её решению.

Поиск работы и себя после

После выпуска из интерната был очень сложный, мрачный период. В нашем обществе предвзятое отношение к интернатовским. А у нас в первом паспорте стоял штамп, свидетельствующий о том, что мы росли в школе-интернате, — когда я от него избавилась, я выдохнула. Было очень сложно найти работу — никто не хотел устраивать. Брали только на какую-то необязательную работу, например убраться где-нибудь или покрасить подъезд, и за это платили копейки. Я получала талон в водительскую столовую, чтобы перекусить, но всё равно ходила голодная. Подработки попадались, конечно: если какой-нибудь старушке надо было туалет покрасить, я это делала. Я не боялась трудиться, потому что нуждалась в новой одежде и хорошей еде. Я бралась за всё, если это приносило хоть какие-то деньги.

Я в это время пыталась найти себя, пыталась научиться жить в другом мире (даже пельмени не умела готовить). Но очень сложно было делать это, когда вокруг многие пили, а дверь в мою комнату в общежитии всё время была сломана, потому что кому-то приспичило туда залезть и забрать все мои шмотки. За пределами интерната у меня не было ни друзей, ни знакомых. И вроде вокруг тебя такие же, как ты, разве что из другого интерната, но они ведут себя так, будто с катушек слетели. У них не было самодисциплины, жёсткого стержня, который держит тебя. Они поймали свободу и не хотели её отпускать.

По выходе из школы-интерната, если у человека неполное образование, его обязаны направить в учебное заведение — как правило, это какое-нибудь училище. У меня был выбор — швейное или строительное. Конечно, я пошла в строительное. Первое мне было неинтересно, потому что в школе-интернате шить как-никак научили — я знаю, как починить молнию, сшить юбку, халат, бельё и так далее.

После выпуска из интерната мне дали ключи от комнаты в центре Москвы. Когда я пришла туда, там не было ничего — ни розеток, ни обоев, ни лампочки. Конечно, я понимала, что никто, кроме меня, не обустроит тут ничего. Но в строительном мне было легко. Многие мои учителя в училище говорили: «Мы не понимаем, почему ты сидишь за партой — ты уже всё знаешь». У меня пытливый ум, мне интересно докапываться до сути вещей. Я отлично знала геометрию, в том числе начертательную, и физику. В строительном учитель по черчению обалдевал от того, как я черчу. Он говорил: «Я поражён, как ты мыслишь. Ты знаешь, как в проекции нарисовать тот или иной предмет». Мне было скучно просто красить и штукатурить, хотелось делать что-то большее.

В интернате я не знала, кем хочу стать, и вообще не думала об этом. К детям там не присматриваются, не отмечают, что у них лучше получается, а просто дают навыки: мальчикам гвозди забивать, девочкам шить. К тебе не приходит человек и не рассказывает: «Знаете, есть такие профессии, такие и такие». И ты действительно не знаешь, какие существуют. Тогда ещё не было интернета, чтобы это узнать.

Строительный и ремонтный мастер

Я даже не знаю, как себя назвать. Я и старые сараи ломаю, и бетон на дачах заливаю, занимаюсь закупками, подсчётом, контролем работы. Иногда я выступаю в качестве бригадира, но вообще предпочитаю работать одна. Новых мастеров надо воспитывать, а мне так не хочется этого делать, ведь меня воспитывали кое-как. Я сама начинала с партнёрства с другими мастерами — я у них чему-то училась, они у меня.

Конечно, я сталкивалась с сексизмом. Иногда работяги могли сказать: «Женщина знать этого не может». Но это глупо, какая разница, кто сделал, — главное, чтобы хорошо. Иногда они говорили: «Женщина, знай своё место». Но потом, поработав со мной, они задавали другой вопрос: «Почему ты не замужем? Ты же такая крутая». Некоторые клиенты рассказывали про меня своим знакомым, что я могу быстро сломать сарай, применив законы физики и несколько тросов. Тогда те отвечали: «Ничего себе, хочу с ней познакомиться, как это — женщина сарай сломала?» Я пять лет работала душа в душу с двумя мужчинами: один — сантехник, другой — электрик. Они никогда не делали различий между собой и мной, хотя поначалу им было удивительно.

Часто заказчики говорили: «Да вы не можете этого делать». Тогда я просто разворачивалась и уходила. Зачем терять время на тех, кто в тебя не верит? Ведь, прежде всего, мне самой было сложно поверить в себя. Я долгое время сомневалась, что многое могу. Я уже упоминала, что не все воспитатели и учителя относились уважительно к детям. Некоторые говорили: «Да ты никто, и звать тебя никак». И ты привыкаешь к тому, что тебя не воспринимают всерьёз, не замечают. Не все, конечно, но были такие, кто отработал на автопилоте и пошёл домой. А мы-то в этом заведении остались. Я не работаю с теми, кто относится к тебе как к ресурсу, а не живому человеку. В интернате я повстречала многие, скажем так, типы людей — этот микромир потом во многом даёт подсказки.

Модельная карьера

Сейчас я пресытилась своей строительной и ремонтной работой и уже не могу сказать, что люблю её. Настал тот момент, когда я вхожу куда-нибудь и думаю о том, как там всё сделано и как сделала бы я. Пока я не перестану заниматься этой работой, но сейчас беру заказы только от своих друзей, знакомых и тех, к кому хорошо отношусь. Некоторое время назад мне попался очень хитрый и ненасытный клиент, который пытался нагрузить работой, а платить за это не хотел. Я устала от такого. Я вроде бы работаю с разными людьми, с разными проектами, в разных помещениях, но есть ощущение дежавю. Мне хотелось попробовать что-то, чего я ещё не знала, что-то из ряда вон выходящее.

Моя подруга-художница рассказала мне про Lumpen — агентство нестандартных моделей. Я подумала, что тело у меня действительно необычное, учитывая, что я ни рубля не потратила на спортивный зал. И это многих удивляет, многие не верят. Я часто работала с людьми с художественным образованием — они видят меня по-другому и говорят о том, какая я необычная. Та же подруга написала мой портрет в очень необычной стилистике. И она говорила мне: «Ты не знаешь, какая ты красивая». И ещё я очень часто слышу фразу: «Я таких не встречал».

Я уже четвёртый год работаю с агентством. Участвовала и в сериалах, и в кино, и в рекламе, и в каких-то творческих съёмках. Мой первый модельный опыт был очень странным — из меня сделали обалденную красавицу в платье. В одном кинопроекте я примерила образ такой опытной дамы-управляющей. На меня смотрят с другой стороны, я другая. Мне нравится всё из этой части моей жизни, этой новой меня: и ходить на каблуках, и ждать команду режиссёра, и репетировать, и коллеги-актёры.

Впервые я участвовала в показе только этой зимой — это было шоу Vetements в Париже. Было прекрасно: такая классная атмосфера, такой позитив за кулисами и какой же классный диджей-сет! Представьте себе, мне было очень легко, я не боялась совершенно. Но я в целом мало чего боюсь. Вообще те, кто делает мейкап, художники, стилисты, те, кто создают одежду, — это очень творческие, приятные люди. И то закулисье, которое видела я, — это чистой воды энергия! Честно, я скучаю. Недавно приезжал знакомый художник из Петербурга, и мы примеряли Balenciaga, Vetements, Loewe — это очень классные вещи, они мне нравятся. За пределами своей строительной работы я стараюсь одеваться хорошо. Для себя, а не чтобы кому-то понравиться.

Во время съёмки нижнего белья мне тоже было несложно и весело. Стеснялась ли я? Вспоминаю своё детство — я видела, как меняются мои одноклассники в период взросления, и не стеснялась их. Мне очень понравился результат съёмки — я знала, что будет интересно, но не ожидала, что настолько. К тому же это очень хорошее бельё — честно, я чувствовала себя просто богиней.

Сейчас у меня намного меньше свободного времени и сна. Сложно совмещать и моделинг, и стройку, и уход за своими собаками, и попытки помочь бездомным животным. Но мне нравится это разнообразие, то, что я занимаюсь абсолютно разными вещами. Конечно, я чувствую диссонанс, но это же хорошо, что он есть. Потому что делать одно и то же, даже в стройках и ремонтах, скучно.

Об отношении к себе

До этого я никогда не представляла себя в качестве модели и вообще не думала, что мне нужно попробовать себя в этой области. Но я следила за тенденциями, и многие из них мне нравились. Например, Paco Rabanne, Vetements и Loewe я обожаю. Fashion TV — один из любимых каналов моей юности. Моделинг — это другой мир, что-то запредельное. И у меня самой были стереотипы, что моделями становятся только конвенционально красивые девушки и юноши.

В детстве и юности я не слышала ни от кого, что я красивая. И никогда не думала об этом сама. Вообще, в интернатах никто не высказывается о тебе в критериях «красивая» и «некрасивая». Я была полненькой, с узким разрезом глаз. И у моих одноклассников была традиция — таскать меня за щёки на удачу. Иногда я сталкивалась с негативом: называли «рыжей», «толстой». Я научилась абстрагироваться, но всё равно очень переживала из-за этого. А мои ровесники меня даже боялись, потому что за такое я могла ответить. Не верить в себя легче, чем наоборот, самолюбие у меня отсутствовало напрочь. Были какие-то инстинкты самосохранения, но я не могу сказать, что любила себя — это долгий путь. А теперь настало другое время.

К тому же мне повезло — по выходе из интерната у меня появились очень хорошие друг и подруга. Они знают меня с тех пор, как мне исполнилось шестнадцать лет, мы общаемся и сейчас. Эти люди научили меня заново улыбаться и шутить. Знаете, одна из самых больших проблем людей, в том числе интернатовских детей, — когда они всё время видят безысходность, безнадёжность, у них нет самоиронии, чувства юмора. Из интерната выходят мрачные дети. И всему надо учиться: отсеивать негатив, самой быть в позитиве, расставаться с теми, кто несёт плохое в твою жизнь. Но в то же время какие-то неприятные моменты дали стимул осознать, что я хорошая и классная. Иногда я вижу себя красивой (не обязательно же быть такой всё время) — мне пока сложно с этим определиться. Думаю, что я красива по-своему.

О комментариях

Я редко читаю комментарии по поводу той или иной моей фотосессии. После показа Vetements я интереса ради посмотрела, что писали люди, в том числе что-то негативное. И знаете, это вызвало у меня такую радость и смех. Во мне одной столько всего увидели, чего я сама о себе не подозревала: и Дарта Вейдера без маски, и строгую учительницу. Особо злобные комментарии были от русскоговорящих людей, но меня это вообще не беспокоило. Я неделю ходила и смеялась, и все мои друзья вместе со мной. Меня спасают самоирония и чувство собственного достоинства.

обложка: My Dear Petra / Люба Козорезова