Профессия«Работаю даже во сне»: Женщины о том, как осознали себя художницами

 У меня очень странная первая специальность, я регионовед по Великобритании, а ещё была медиамененджером — работала продюсером на «Дожде» (признан Минюстом «иноагентом». — Прим. ред.) и запускала с Михаилом Зыгарем проект «1917. Свободная история». В тинейджерстве я рисовала в домашней мастерской у классной художницы Людмилы Григорьевой-Семятицкой, это были очень расслабленные антиакадемические уроки, где можно было свободно выражать себя в любых формах. Мы слушали музыку и рисовали свои впечатления, ходили на выставки и пытались вступить в диалог с увиденным. Мне всё это нравилось, и, кажется, неплохо получалось, но англоманство перевесило, так что я пошла учиться на иняз МГУ. Потом уехала доучиваться в Лондон, и меня отбросило на десять лет вообще в другую сферу.

Я много думала, как всё могло бы сложиться, если бы я продолжила заниматься искусством. Но в итоге поняла: то, что я получила так много крутого необычного опыта и знаний, что встретила настолько разных людей, сделало меня сильнее, дало интересную перспективу и восприятие мира. Поступив в универ, я почти не рисовала, но раз в год меня прорывало: я открывала книги и обсессивно срисовывала графику Анненкова и Шагала. Однажды мне так надоели стены в моей комнате, что я полностью обклеила их рисунками. Но меня никогда не хватало надолго, я спокойно возвращалась к учёбе, потом работе, думая, что только так оно и может быть, я же не художница.

Перелом случился в начале 2017 года, когда мне было двадцать восемь лет. У меня ушёл год, чтобы уволиться из офиса и начать новую жизнь. Я отчётливо помню, как лежала в ванне поздно вечером после работы и думала, что если срочно что-то не сделаю, то просто умру внутри. Я знала, что хочу рисовать, но не понимала как. Что рисовать? Какие материалы купить? Где? Как выбрать? Что с ними потом делать? Мне было страшно, мне нужен был проводник. Той же ночью я написала сообщение своей знакомой художнице Маше Сомик. Я видела в инстаграме, что она преподаёт детям. Умоляла сделать исключение и взять меня под опеку. Маша — очень чувственная, чуткая и эмпатичная художница — своими нежными руками вытянула меня, и всё, что казалось страшным, перестало быть таковым. Уже через полгода я сняла уголок в мастерской у друзей за пять тысяч рублей рядом с офисом, и с этого момента пути обратно не было. Почти сразу в этой же мастерской мы организовали выставку-инсталляцию. Я уволилась с работы.

Меня невероятно поддержал мой партнёр, а теперь уже муж. Мы подумали, как можем перегруппироваться без моей зарплаты, и дальше год я рисовала дома. С поддержкой семьи тоже повезло. Я довольно упёртый человек — думаю, они поняли, что тут уже без вариантов. Почти сразу я получила коммерческий заказ от подруги и бывшей начальницы Лены Кирюшиной, что задало довольно серьёзный и интенсивный тон в моей домашней мастерской. Я начала выкладывать работы в инстаграм, и на меня буквально посыпались заказы, чего я совершенно не ожидала. В 2019 году я поступила в магистратуру «Современная живопись» к Владимиру Дубосарскому, в школу дизайна НИУ ВШЭ, и это стало лучшим решением в моей художественной карьере. Про курс Дубосарского мне изначально рассказала мама, я не очень-то хотела идти, потому что мне казалось, что круче быть стопроцентной самоучкой. Но эти два года обучения радикально поменяли моё сознание. У меня были достаточно наивные представления о роли художника, арт-рынке, в целом о современном искусстве. Сейчас у меня более устойчивая психика, что не менее важно, чем стремление делать картины.

Я почти сразу начала называть себя художницей. Хоть это было сложно и меня преследовал синдром самозванца, я понимала, что это принципиальный момент. Как корабль назовёшь, так он и поплывёт. Сначала это было робкое «Я хочу быть художницей», а закончилось уверенным «Я художница». Самое главное — верить в себя. На меня сильно повлиял мой куратор Владимир Дубосарский, который любит говорить, что художник — это судьба, а не хорошая картинка. К тому же я уже несколько лет взаимодействую с арт-сообществом, участвую в выставках и аукционах. Я получила опыт и более чёткое понимание того, как именно устроен арт-мир в России. Если коротко, то часто он похож на шоу-бизнес (но не всегда!).

Современное искусство — это жест. И для меня быть художницей — это бесконечный перформанс разной интенсивности, диалог с собой, где ты и есть главный инструмент. Конечно, это очень удобный модус существования, когда ты любые процессы своей жизни можешь перерабатывать через призму проектов. Но вечная саморефлексия в искусстве очень утомляет — как в себе, так и в других художниках. Важный челлендж сейчас — научиться отпускать своё эго и рисковать. Ещё для меня быть художницей и одиночество тесно связанные процессы. Мне, как Раку, очень нравится этот аспект.

От своих первых картин я почти не получала удовольствия, это было постоянное поле боя. Множество страхов и неуверенность в себе превращали каждый холст в эпохальную резню. Сейчас всё по-другому, потому что основные задачи решаются в голове, а не на холсте. Все вопросы к себе, а не к тому, как легла краска. Плохо получается — значит, плохо придумал, сжульничал сам с собой. Я научилась гораздо серьёзнее относиться к подготовительному процессу, вместе с этим пришло удовольствие от исполнения. Плюс я перешла от малой формы к монументальным размерам холстов, что больше подходит под мой тип личности и мою руку.

Многие ранние работы кажутся мне сейчас ужасно нелепыми, я буквально смотрю на них и думаю: «Что за детский сад?» Но это визуализация моего роста, разных этапов, увлечений и подражаний, экспериментов. Какие-то работы мне до сих пор очень важны эмоционально. Наверное, из ранних работ моя самая любимая — это #1 nightclubbing series. Первая картина, где я сделала то, что мне хотелось, после непрерывной череды работ на заказ. Сейчас каждая последняя работа становится любимой. Делаю я много, поэтому это бесконечный поток. Вот последняя. В целом я считаю, что картина не должна быть любимой, чтобы быть хорошей. А что такое «хорошо» или «плохо» в современном искусстве, никто не знает. Главное, чтобы была реализована твоя идея, в этом вся ценность. Остальное — дело вкуса.

Ещё я хотела бы выделить работу, которая получилась абсолютно стихийно. Без плана, на голых чувствах. Обычно я так не делаю. Она посвящена певице Sophie и стоит для меня особняком. Это мой памятник ей.

 До того, как стать художницей, я была вольнослушательницей на актёрско-режиссёрском курсе Бориса Юхананова в ГИТИСе. Участвовала как актриса в театральной лаборатории.

Мне было семнадцать лет, когда летом вся моя семья на выходные уехала на дачу, а я осталась в Москве. Внезапно на меня напал необъяснимый арзамасский ужас, и я решила, что что-то случилось, все умерли и я теперь в мире совершенно одна. Мобильных телефонов тогда не было. Чтобы как-то справиться с панической атакой, я нарисовала на куске фанеры небольшой портрет. Дома валялись какие-то краски, я не помню откуда, у нас никто не рисовал. Так вот, эта задача меня заняла на пару часов, а потом все вернулись домой.

Чтобы почувствовать себя художницей, мне понадобилось время. Первые лет пять я чувствовала себя настоящим аферистом, когда так о себе говорила. Но затем это стало делом моей жизни, и я тоже стала кем-то другим, кем-то новым. Так вышло! Быть художником — значит быть голодным зверем. Быть дисциплинированным человеком. Быть мной. Когда я рисую, это просто максимально я. Без этого всё вполне прекрасно, но меня нет. Моя дочка Василиса очень поддерживает своей безграничной любовью и верой в меня. Моя собака Гречка поддерживает меня тем, что она лучшая в мире псинка. А их няня Наташа спасает мне жизнь.

Я люблю свою работу «Агния/Agniya». Это большой составной портрет из нескольких холстов. Это портрет девочки-подростка из видео Лейлы Эрдман, которое я случайно увидела в ленте фейсбука. Работа два с половиной высотой на четыре метра длиной. Я написала её за два-три дня, так как внезапно возник срочный повод. Это было после полугода очень тяжёлых, изнурительных и опустошающих съёмок, после большого перерыва в рисовании. Мне казалось, что я полностью забыла, как это делать вообще. А поводом стал спектакль Константина Богомолова «Ай фак». Декорация спектакля предполагала экспозицию современного искусства в фойе. Весь спектакль полностью занимал этаж в Mercury tower в Сити, сцены как таковой не было. Дедлайн как раз был через три дня, но я решила не давать ничего старого, сделать новое. И нарисовала Агнию. С тех пор у неё захватывающая судьба, так как она трансформер, я заново пересобираю её к каждой новой выставке. На своей последней — «Mirrored Heart» — я сделала из неё объект «Agniya in mirrors». Планирую так поступать и в дальнейшем. А к своим первым работам я испытываю нежность и страх. Не могу это объяснить.

 Я начала рисовать благодаря книге Марселя Пруста «В поисках утраченного времени», она сильно повлияла на мою жизнь. Это всеобъемлющая книга, но для меня она главным образом о творчестве. В то время я училась на философском факультете МГУ, и мне всегда хотелось быть художницей, но казалось, что в реальности это невозможно. Искусство же как раз существует чтобы разрушать такие барьеры. Прочитав книгу, я поняла, что тоже могу быть автором, и стала изучать академический рисунок в студии у художников Волхонских. Затем я решила двигаться в более современном направлении и пошла в Школу Родченко. Но началось всё с Пруста.

В нашей семье никто не был связан с искусством, никто не представлял, как это вообще работает. Но у меня прекрасные сёстры, с которыми мы обсуждаем каждую мою работу, они всё смотрят, дают комментарии. Мама сначала была против, так как сфера нестабильная. Но, увидев моё упорство и энергию, поддержала. Теперь радуется за меня. К тому же когда ты студент философского факультета, то совершенно непонятно, кем ты будешь работать. Такой специалист по общим вопросам может быть кем угодно.

У слова «художник» есть некий ореол. Кажется, что это нечто дистанцированное. Но когда ты постоянно этим занимаешься, то образ распадается. Ты начинаешь понимать, что художник — такая же работа, как и любая другая. Это ежедневный труд. Необязательно даже рисование, у современного искусства множество форм. Но в любом случае оно требует огромной эмоциональной и физической вовлечённости. Поэтому слово «художник» потеряло для меня свою ауру, это просто профессия. Разница только в количестве рабочих часов: они не ограничены. Иногда я работаю даже во сне.

Я много работаю в с документальными средствами: беру интервью, нахожу фотографии или делаю их сама. После того как появилась идея, начинаю сбор материала, а потом думаю, как перевести его на язык искусства. Затем начинается работа с формой, а не с языком. Делаю рисунки, наброски, акварели. Если первый этап подразумевает взаимодействие с людьми, то второй довольно замкнутый.

В последние пару лет я полностью обеспечиваю себя художественной деятельностью. Считаю это везением. Сейчас я нахожусь в Америке, потому что получила грант от правительства США. Мне платят стипендию, и у меня есть мастерская, где я работаю, а вскоре буду ещё и преподавать. До того, как мне начали давать гранты, я работала в театре, вырезала из дерева кукол. Очень люблю это дело и не против когда-нибудь вернуться к нему. Но что будет, скажем, через два года, даже предположить не могу.

Когда я что-то создаю, я чувствую любовь. Ты перестаёшь замечать всё вокруг, становишься абсолютно прозрачным. Ты не отягощён собой, своими переживаниями, травмами, ожиданиями. Ты перестаёшь чего-то ждать, ты абсолютно равен себе и миру. Так, конечно, не всегда, иногда нужно помучиться. Не всегда всё получается, не все идеи хорошие. Это как американские горки. Но чем дольше работаешь, тем больше состояние погружения. Сейчас я понимаю, что чем легче далась работа, тем она лучше. Когда я делаю через усилие, страдание и вымученность, получается тяжеловесно.

Одна из моих первых работ посвящена институту философии. Называется «На своём месте». У института было прекрасное здание на Волхонке, которое решил оттяпать Пушкинский музей. Философы очень переживали. Я провела там всё лето, спрашивала, какие чувства у них вызывает здание, а потом расписала его цитатами. Мне хотелось сделать высказывание от конкретного места, не от людей. Недавно я показывала проект кому-то из знакомых. Мне всё ещё нравится идея, но могла бы сделать лучше. Я вижу моменты, где мне хотелось побыстрее снять фотографию или где не очень продуманная композиция. Вот главная разница: со временем отчётливее видишь недочёты и понимаешь, что никогда не нужно спешить. У меня такой темперамент, что хочется всё делать сразу, выдавать результат. Когда возникает идея, я в ней растворяюсь и больше ничем не могу заниматься. Но иногда всё-таки нужна дистанция, чтобы подольше подумать, сформировать критический взгляд.

Последняя моя выставка проходила в галерее XL, она называлась «Разница во времени». Она тоже была основана на интервью. Я разговаривала с людьми своего возраста (тридцатилетними), спрашивала, когда они поняли, что живут в истории. Я хотела выяснить, как на людей влияет то, что происходит в политике, например, в «большом» мире. Мне было интересно, как с помощью искусства говорить об истории, потому что исторический дискурс сильно привязан к власти. Есть одна точка зрения, а мне хотелось создать другую, альтернативную. На основе интервью я расписала холсты стены в галерее, сняла видео. Получился ансамбль, который работает на всём пространстве. Возможно, потому что это моя самая любимая работа. Я недавно её «пережила», она была для меня важной. Может, спустя время я пойму, что в ней тоже есть недочёты, но пока так.

Ещё очень люблю одно из моих первых видео, которое называется «В этой стране». Оно основано на сочинениях школьников, которым тогда было десять-двенадцать лет. Я спросила, как, по их мнению, жили люди в Советском Союзе. Их самих тогда ещё не было, поэтому у них есть только представления, взятые из культуры или семьи. Сколько бы я ни пересматривала видео, оно каждый раз работает. Думаю, тогда я сделала на все сто процентов.

обложка: Оля Австрейх