Хорошее дело«Злые камни» и разные дети: Сотрудники фонда «Шалаш» о своей работе

Рассказывают:

Чем и зачем занимается «Шалаш»

Лиля: Всё началось в 2016 году, когда мне позвонил Филипп Дзядко и позвал в «Арзамас», где родилась идея делать курсы для детей в детских домах. Я сразу согласилась, потому что мне это показалось невероятно интересным и сложным. Я много лет работала с детьми, но прицельно с детьми из детских домов — никогда. Так что я начала изучать, что вообще было сделано на рынке благотворительности в этой сфере. Сделано очень много: например, крутая программа наставничества — когда мы делаем так, чтобы у ребёнка из детского дома появился свой взрослый. У фонда «Арифметика добра» есть программа, когда детям нанимают личного репетитора, чтобы они могли восполнить недостаток знаний. В общем, куча всего, и инициативы рассчитаны в первую очередь на индивидуальную работу с ребёнком — ведь главная трудность воспитанников детских домов в том, что у них нет собственного взрослого.

Мы решили заниматься тем, что называется «адаптация к учебной деятельности». Это всё то, чего в школе ожидают от детей, но чему не учат: как следовать правилам, как понимать задание, как договариваться и работать в команде, как понимать прочитанное. Предполагается, что ты этому научился дома — а потом учителя уже дают тебе знания по конкретным предметам. У учительницы математики нет, например, задачи научить тебя не сидеть под столом весь урок. Я рассказала об этих планах Людмиле Петрановской. Она сказала, что идея хорошая, но предложила переориентироваться на приёмных детей, которые живут в семьях, — они тоже вообще-то травмированы и чудесным образом не исцеляются за мгновение, поэтому им очень не хватает этих навыков.

К лету 2019 году я нашла для «Шалаша» партнёра, который поддержал нашу идею и её развитие. Одним из условий партнёрства было создание собственного юридического лица, так что в мае 2019 года я зарегистрировала благотворительный фонд. Я очень надеялась, что кто-то станет директором и будет заниматься всей скучной частью, а я буду заниматься только интересным. Но так, конечно, не получилось, так что директор фонда — я. Сейчас у нас семнадцать групп: двенадцать в Москве и пять в Петербурге. Кроме программ курсов, мы разработали инструмент для измерения их эффективности: мы знаем, что дети действительно осваивают навыки, которым мы их учим. А ещё мы убедились, что наши методики отлично работают без нашего непосредственного участия, — и придумали тренинги, которые готовят потенциальных ведущих занятий. Это большая победа, так как в образовательной среде до сих пор живёт стереотип о том, что настоящий учитель — учитель от бога и передать это великое знание совершенно невозможно. Оказалось, что наши методы вполне отчуждаемы от нас.

Наша самая общая задача — изменить отношение общества к так называемому «трудному поведению» детей и подростков. Сделать так, чтобы появились эффективные практики для всех участников: родителей, учителей, комиссии по делам несовершеннолетних, самих детей. Чтобы человек, столкнувшийся с ним с любой стороны, не оставался в одиночестве без представления, что с этим делать.

Не знания, а навыки

Наташа: Главное слово, которое крутится у меня в голове, когда я думаю о наших детях, — разные. Мы не делим детей на таких и сяких, приёмных и неприёмных, а пытаемся работать с тем, что есть. Например, на тренингах для ведущих мы в первую очередь рассказываем о возрастных особенностях: о том, как дети в девять, десять или тринадцать лет воспринимают информацию, что им интересно, как с ними вообще можно взаимодействовать. При этом важно понимать, что мы работаем с детьми, которые пережили разные травмы, — и это накладывает определённый отпечаток на то, как они учатся, как взаимодействуют с другими. Например, мы часто сталкиваемся с последствиями травмы привязанности или неспособностью чем-то искренне заинтересоваться.

Очень важное слово в «Шалаше» — безопасность. Мы делаем многое для того, чтобы создать комфортное пространство: если ребёнок не почувствует себя безопасно, он не сможет ничему научиться, у него вообще не активируются те зоны мозга, которые позволяют слушать и слышать, понимать задания, воспринимать текст.

Лиля: Важно понимать, что мы работаем не только с приёмными детьми, но и с их братьями и сёстрами — мы никому не говорим «ты не травмированный, сиди дома». Но травмы бывают не только у приёмных детей, они могут быть и у тех, кто вырос в полной семье. Поэтому в первую очередь важно видеть, что происходит с ребёнком, и уметь на это реагировать.

Катя: Возможный травматичный опыт учитывается во всех принципах, по которым мы разрабатываем программу и ведём занятия. Например, очень важна стабильность. Ребёнок всегда знает, что в первые 15 минут будет вступительная часть, потом само занятие, которое будет вести определённый взрослый, потом перерыв, когда мы будем во что-то играть и есть печенье-рыбки, а в конце — чаепитие. Ещё есть стабильность пространства: мы весь семестр занимаемся в одном и том же месте, понятном и визуально единообразном.

Лиля: Когда в 2017 году мы открыли первую группу в ресурсном центре «Спутник», всё было устроено немного по-другому: мы думали, что у нас будет три курса — по литературе, по истории и про эмоциональный интеллект, а каждое занятие будет длиться три часа, по часу на каждую тему. Но мы быстро поняли, что это слишком долго, а между разными частями занятия нужны смысловые связки и разные ритуалы. Сейчас занятия выглядят так: на них двое, а то и трое взрослых, это общий процесс, объединённый одной рамкой. Внутри этой рамки есть элементы двух курсов, меняющихся каждый семестр. Курсов стало гораздо больше — у нас есть «Окружающий мир», «Логика», «Музыка», «Проектное мышление», «Информационная грамотность» и другие. Но элементы двух курсов объединены в одно занятие, то есть нет такого, что ребёнок идет на два урока, как в школе. Наша задача не передать знания, а научить полезным для жизни и учёбы навыкам — их описывает рамка необходимых навыков XXI века: критическое мышление, креативность, коммуникация и кооперация.

Бэла: У нас сейчас целых два курса по эмоциональному интеллекту: первый — для детей из групп 9–11 лет, и там мы скорее говорим про пять ярких эмоций, которые знакомы абсолютно всем. Ценность этого курса — в легализации эмоций, в том числе негативных, например злости и скуки. Мы говорим, что все имеют право испытывать их, и думаем, что с ними можно сделать и как распознать эти эмоции у других. Там много разных упражнений. На занятии, посвящённом гневу, мы изучаем эту эмоцию через персонажа — злого тролля. И мы учимся выражать гнев таким же способом, каким это делают злые тролли, — на наших любимых «злых камнях». На одной стороне камня мы выражаем злость, которую сейчас чувствуем, а на другой — пытаемся сформулировать свои чувства так, чтобы никого не обидеть. На одной стороне — «ты дурак», на другой — «мне неприятно, что ты без спроса взял мою ручку».

Второй курс про эмоциональный интеллект — для детей 11–13 лет: он уже про социальные проявления эмоций, про то, как мы друг с другом взаимодействуем. Например, мы разбираем, что такое конфликт, как из него выбраться и почему это вообще нормальная часть жизни. У нас есть занятие, на котором дети составляют декларацию своих прав — например, пишут: «У меня есть право сказать нет». Ещё мы обсуждаем, например, что ценность человека не зависит от того, что с ним сейчас происходит. В общем, говорим о вещах, которые пригодились бы и многим взрослым.

Благотворительность и стереотипы

Лиля: Сфера благотворительности связана с кучей стереотипов. Во-первых, в России всё, что связано с заботой, традиционно женское: от женщин сострадания и помощи ожидают гораздо больше, чем от мужчин. Недавно я собеседовала разных людей на должность операционного директора и поняла, что у кандидатов часто есть такой запрос — «я устал от бизнеса, хочу больше смысла, поэтому благотворительность». И даже буквально «хочу отдохнуть». У многих есть какие-то фантазии про сферу благотворительности, совершенно не связанные с реальностью: люди часто думают, что мы тут такие благостные феи, а работа — сплошное удовольствие. А ещё у меня недавно была потрясающая ситуация: написал мужчина и спросил, какие условия у вакансии операционного директора — я в свою очередь попросила уточнить, что именно его интересует. И он ответил: «Да я не для себя, я для жены спрашиваю».

Валера: Вообще мы много подобного слышим на собеседованиях. «Муж предложил мне не работать, а пойти позаниматься благотворительностью». Как будто это не настоящая работа, а так. Что касается стереотипа о «феминной природе» работы в благотворительности, то в жизни всё ему противоречит. Часто для работы в этой сфере нужна изрядная доля цинизма, нужна твёрдость, потому что приходится принимать непопулярные решения.

Притом что женщин усиленно «запихивают» в благотворительность, считая, что это самое подходящее для них занятие, складывается парадоксальная ситуация: когда эти самые женщины — директоры фондов приходят на переговоры, их не слушают, потому что они женщины.

Лиля: Ещё очень важный фактор — то, что в современной России сфера благотворительности не может позволить себе высокие зарплаты. Мужчины на такое не согласны, а женщина якобы может себе позволить работать за небольшие деньги. У нас самих в фонде гендерное разнообразие представлено только Валерой, но мы стараемся и дальше работать в этом направлении.

Бэла: На занятиях с детьми мы практикуем гендерно-нейтральный подход. Например, во время разговора про эмоции объясняем, что выражение «мальчики не плачут» — неправда, что все люди имеют право на эмоции и это нормально.

Надёжные взрослые и правила

Наташа: Я поняла, что за время работы в школе, да и вообще за всю жизнь я встречала мало людей, которые производили именно ощущение взрослых. Это когда ты заходишь в комнату и понимаешь, кто берёт на себя ответственность за происходящее и знает, что будет дальше, а в случае чего всех спасёт. Взрослому очень важно брать на себя ответственность и быть лидером процесса, а ещё быть достаточно чутким и гибким. Если я вижу, что кому-то в группе стало плохо, я не игнорирую это, я слежу за тем, чтобы каждый был замечен и каждый чувствовал себя комфортно. Именно поэтому у нас в каждой группе не один взрослый, а несколько, чтобы ничего не упустить из виду.

Лиля: Надёжный взрослый никогда не будет перекладывать ответственность на ребёнка. Например, я не буду спрашивать у ребёнка, чем мы сегодня займёмся — у меня уже есть план, это моя ответственность. При этом, конечно, я всё равно буду обращать внимание на то, что происходит с детьми: иногда лучше отступить от плана и, например, поиграть всем вместе в настольные игры вместо второго занятия, чтобы дети успокоились и почувствовали себя одной командой. Но принимать решения и нести ответственность буду я.

Наташа: Мы часто говорим о том, что безопасный взрослый — это стабильный и предсказуемый взрослый. Взрослый — гарант выполнения правил. Не должно быть такого, что сегодня что-то нельзя, а завтра уже можно.

Ира: В коммуникации с детьми (да и не только с детьми) очень важно проговаривать и уточнять абсолютно всё — этот принцип хорошо отражает фраза «Нет ничего очевидного», которая мне хорошо запомнилась с тренинга. Например, «мешать занятию» — не очень понятно, надо проговорить, какие именно действия мы считаем мешающими. Это выводит диалог на совершенно новый уровень.

Ксюша: Проговаривание сильно влияет на ощущения ребёнка. Даже когда я просто говорю, что сейчас происходит: «Вася расстроился, потому что у него не получилось. Ничего страшного, сейчас попробуем ещё раз, а потом у нас будет перерыв». Многим детям не хватает слов, чтобы описать то, что с ними происходит, и это мешает разобраться в ситуации. Например, ребёнок говорит: «Всё, я больше не могу, я сейчас взорвусь!» Ведущий задаёт ему вопросы: «Ты сейчас злишься? Ты злишься просто так или на кого-то? А почему?» — и так далее. Мы постепенно понимаем, в чём причина, и обсуждаем, как можно исправить ситуацию.

Ира: Все взрослые в «Шалаше» не давят своим авторитетом, а пытаются докопаться до причины: если с ребёнком на занятии что-то пошло не так, мы можем потом сидеть полтора часа и обсуждать, что именно произошло, почему так получилось, наш ли это промах или что-то происходит в жизни у ребёнка, например. Ненадёжный взрослый вместо этого говорит: «Ты плохой, потому что ты вёл себя не так, как мне хотелось».

Валера: Очень важно давать правильный фидбэк и транслировать ребёнку, что негативная оценка его действий — это не оценка его как человека: я не говорю «ты плохой» — я говорю «ты сделал вот это, и наступили такие-то последствия». Я не оцениваю тебя, а даю обратную связь и объясняю, что произошло. У нас у всех есть вредная привычка оценивать человека, а не его поступки — например, мы с детства привыкли говорить друг другу «ты молодец». Будет здорово, если дети, с которыми мы занимаемся, уже не будут так часто это говорить. Вообще, главное правило обратной связи — не запрещай человеку чувствовать то, что он сейчас чувствует. То есть не говори «не переживай», «не плачь» и так далее. Но мы говорим это на автомате — приходится следить за собой и быть внимательнее к своей речи.

Ира: Для нас самих это такой же процесс — не бывает такого, что ты сходил на тренинг и тут же стал безоценочным идеальным взрослым. Вчера я сказала «молодец» пятнадцать раз, сегодня уже десять, когда-нибудь научусь давать обратную связь вообще без этого слова. В процессе общения с детьми ты сам многому учишься и совершенствуешься, мне кажется, это главное в этой работе.

ОБЛОЖКА: shalash