Героини«Почувствовать себя человеком»: Истории женщин, которых
не сломил Холокост

Имя польского педагога, врача и писателя Януша Корчака на слуху у всех, но мало кто знает, что больше тридцати лет во всех делах его сопровождала женщина — Стефания Вильчинская, или пани Стефа, как называли её воспитанники. В рассказах о трагическом эпизоде, в котором Корчак отказался от спасения, чтобы не оставлять детей одних на пути в газовую камеру, Стефанию нечасто упоминают в числе тех, кто успокаивал детей в последние часы. Между тем она оказала огромное влияние на жизнь Корчака и созданного им Дома сирот. «Сложно определить, где кончается Корчак и начинается Вильчинская. Они близнецы, которым предназначено слиться в одной душе, одной идее — любить детей», — говорит создатель архива Варшавского гетто Эммануэль Рингельблюм.

До встречи с Корчаком в 1909 году двадцатитрёхлетняя Стефания уже успела заработать репутацию талантливого молодого педагога. За плечами польской еврейки была частная школа в родной Варшаве и высшее образование в сфере естественных наук в университетах Бельгии и Швейцарии. Польские исследователи отмечают, что после она, одинокая девушка, из-за предрассудков не могла открыть свою практику как врач или продолжить путешествие по Европе. Тогда Стефания вернулась в Варшаву и через знакомства родителей устроилась волонтёром в небольшой приют для еврейских детей, где вскоре заняла руководящую должность. Однажды к ним пришёл Януш Корчак — то ли посмотреть поставленную детьми пьесу, то ли оценить выставку их работ. Так или иначе, биографы полагают, что именно тогда Корчак решил посвятить себя воспитанию детей — Стефания же стала его соратницей.

В 1912 году на деньги филантропов в Варшаве открыли уникальный детский дом для еврейских сирот, где во главу угла ставили личность ребёнка. Директором стал Януш Корчак, главным воспитателем — Стефания Вильчинская. Они внедрили в приюте систему самоуправления с конституцией и судом, перед которым были равны и дети, и взрослые, и жили с воспитанниками как родители. Управление приютом держалось на Стефании — она занималась организацией порядка в доме, общалась с юристами и спонсорами, следила за внешним видом детей и их занятиями. «Она вставала раньше нас и была последней, кто ложился в кровать, работала даже во время болезни. Она была с нами во время еды, учила нас делать повязки, купать детей, стричь волосы, всему. Высокая, в чёрном переднике, с короткой мужской стрижкой, всегда заботливая и бдительная, она думала о каждом ребёнке даже во время отдыха», — вспоминала Стефанию её воспитанница Ида Мерцан.

В Первую мировую войну Януш Корчак ушёл на фронт врачом, и все заботы о приюте навалились на Стефанию. Сохранилось одно из писем, где она жалуется на ужасное одиночество и страх не справиться с ответственностью. Эти опасения были напрасны: все воспоминания о Стефании описывают её как талантливого организатора, лучшего напарника для Януша Корчака, который больше уделял времени занятиям с детьми, а сам иногда забывал взять носовой платок, выходя на улицу простуженным. В 1928 году панна Стефа — к ней обращались как к незамужней женщине — написала на доске в классе: «С этих пор меня будут называть пани Стефа. Неприлично женщине, у которой столько детей, сколько у меня, называться панной».

Стефания нечасто покидала детей. Но в 1935 году она поехала в Эрец-Исраэль, откуда недавно вернулся Корчак, и несколько раз в течение следующих четырёх лет возвращалась пожить в кибуце. Накануне войны, когда положение в Европе становилось всё тяжелее, Стефания вернулась в Варшаву. Вторжение немцев в город она встретила в Доме сирот. В подвале здания пани Стефа организовала пункт первой помощи, где вместе с детьми заботилась о раненых и бездомных. Вскоре Варшава сдалась, и в городе установили свои порядки нацисты. Начались массовые казни участников сопротивления, были введены антиеврейские законы. Несмотря на тяжёлую обстановку, Стефания отказалась покидать Варшаву, хотя друзья из кибуца предлагали ей помочь это сделать. В апреле 1940 года она написала им в открытке: «Я не приехала, потому что не могу оставить детей». Вскоре после этого Дом сирот перевели в гетто.

До войны евреи Варшавы составляли около 30 % населения города, их было 350 тысяч человек. Почти всех согнали на территорию размером меньше трёх с половиной квадратных километров, которая занимала всего лишь 2,4 % от площади столицы. Люди ютились в комнатах по шесть-семь человек, царили голод и антисанитария. В этих условиях оказались и сто семьдесят сирот под опекой Януша Корчака и Стефании Вильчинской. При переводе в гетто у Дома сирот отобрали все припасённые продукты, протестовавший Корчак оказался в тюрьме, и первые месяцы все заботы о выживании свалились на Стефанию. Два года Корчак и Вильчинская заботились о детях в гетто. Стефания организовала в подвале дома комнаты для больных, боясь отправлять их в местный госпиталь. В июле 1942 года начались первые депортации из гетто в Треблинку. Стефания верила, что детей не тронут — всё-таки Дом сирот был известным и уважаемым заведением в Варшаве. Но в августе пришёл приказ о ликвидации приюта. Тогда все в гетто уже знали, что после депортации не возвращаются.

6 августа 1942 года на Умшлагплац, площадь депортации, двинулась процессия детей. Они выстроились в четвёрки, все были опрятно одеты, и каждый нёс на плече сумку. За внешний вид этой чинной процессии была ответственна пани Стефа: она инструктировала детей класть лучшую обувь под кровать, а одежду недалеко, чтобы быть готовыми выйти в любую минуту. Стефания вела вторую группу детей, первую возглавил Корчак, вслед за ними шли другие воспитатели и сироты. «Я никогда это не забуду… Это был не марш к поезду — это был молчаливый протест против бандитизма!» — вспоминал очевидец Наум Ремба.

Ни Януш Корчак, ни Стефания Вильчинская не согласились оставить детей, хотя друзья из польского подполья предлагали им бежать. Они сели на поезд до Треблинки, где по прибытии вместе с детьми были отправлены в газовую камеру и убиты.

Факты и вымысел в истории этой героини переплетены: в разных источниках год её рождения то 1914, то 1918, а пожить она успела как минимум под тремя именами — родилась Соней Ландау, работала в подполье под именем Зофьи Вишневской и была заключённой в концлагере Аушвиц как Кристина Живульская. Под последним псевдонимом она выпустила свою самую известную книгу «Я пережила Освенцим». Кристина, или, как называли её подруги в лагере, Кристя, выжила единственная из своего транспорта — ста девяноста женщин, привезённых в концлагерь из варшавской тюрьмы Павяк. Там Кристине Живульской удалось скрыть свою национальность, и даже в книге — своеобразной летописи фабрики смерти — она не упоминала о своей связи с евреями, уничтожение которых наблюдала ежедневно. Всё её прошлое было опасно.

Кристина выросла в польском городе Лодзь, училась в еврейской гимназии, но семья была светской. Как и многие светские польские евреи, её отец и мать отмечали некоторые еврейские праздники, но не ходили в синагогу. По окончании школы Кристина отправилась в Варшаву изучать юриспруденцию, подрабатывая в адвокатских офисах, но не доучилась: в сентябре 1939 года Германия оккупировала Польшу. Девушка вернулась домой к родителям и младшей сестре. Преследование евреев в Лодзи ужесточилось, было создано гетто, и семья решила бежать в Варшаву, надеясь достать поддельные документы. В столице избежать участи остальных евреев города не получилось: в 1941 году Живульские оказались в гетто, где Кристина провела в нечеловеческих условиях почти два года. Каждый день её мать ставила на плиту горшок, хотя готовить было нечего — но она старалась поддерживать домочадцев видимостью обеда, кипятя и подавая на стол воду.

В 1942 году, когда угроза депортации или смерти от голода казалась уже неизбежной, Кристине удалось сбежать из гетто вместе с матерью. Она вступила в ряды польского сопротивления и стала заниматься подготовкой фальшивых документов для евреев, бойцов Армии Крайовы и немецких дезертиров. Нацисты, преследовавшие членов подполья, называли её «белокурой Зосей». Им удалось поймать подпольщицу в 1943 году. Девушка предъявила документы на имя Кристины Живульской. Благодаря внешности, схожей с представлениями о славянской, ей удалось выдать себя за полячку. После допроса в гестапо новоиспечённую Кристину отправили в тюрьму, а через два месяца в товарных вагонах для скота — в Аушвиц. «Все мы по-разному представляли себе это место. У каждой были свои ассоциации, свои случайные сведения. Как там на самом деле — мы не знали и не хотели знать. Одно только было всем нам хорошо известно — оттуда не возвращаются!» — так описывала Кристина настроения своих соседок по Павяку.

Осенью 1943 года, когда Кристина оказалась в Аушвице, комплекс уже полностью функционировал. Он состоял из трёх лагерей: Аушвиц I, Аушвиц II (Биркенау) и Аушвиц III (Моновиц). Целиком его часто называют Освенцимом по имени ближайшего польского города. Это был самый большой лагерь, основанный нацистами: в нём погибло более миллиона человек, 90 % из них — евреи. В каждой большой газовой камере за раз убивали около двух тысяч человек. Прибыв в лагерь, Кристина ещё не знала, что большинство еврейских заключённых сразу со станции отправляют на смерть, а условия существования остальных настолько тяжёлые, что выживают немногие. У первой встреченной в бараке женщины вновь прибывшие стали спрашивать, отчего поумирали все из её группы в девяносто человек, на что та ответила: «От смерти! В концентрационном лагере умирают от смерти, понимаешь?.. Не понимаешь, так, наверно, поймёшь, когда сдохнешь».

Никогда раньше Кристина не писала стихи, но во время многочасового выстаивания на апеле (проверке) стала подбирать рифмы. Её стихотворения о жизни в лагере стали заучивать и декламировать соседки. Среди тех, кому нравилось творчество Кристины, была влиятельная заключённая, благодаря которой она недолго работала на улице и вскоре оказалась в блоке, где занимались вновь прибывшими узниками. Бегая к подруге в ревир, блок больных, Кристина заразилась тифом. Она пыталась перенести болезнь на ногах, но всё равно оказалась в бараке, где «на всех койках сидели голые существа, лысые, покрытые пятнами, нарывами, залепленные пластырями, яростно скребущиеся».

Вслед за ними и Кристина подхватила чесотку. Через несколько месяцев ей удалось поправиться — к этому времени она уже была единственной оставшейся в живых из своего транспорта. При содействии той же влиятельной заключённой Кристина после выхода из ревира достигла «вершины лагерной карьеры» — оказалась в команде, которая отбирала и хранила имущество заключённых. У неё появился доступ к вещам, которые можно было обменять на еду, к тому же прокормиться помогали посылки из дома. Несмотря на все привилегии, ей приходилось работать рядом с крематорием. Из канцелярии виднелись трубы, а запах гари просачивался сквозь закрытые окна. Часто ей случалось общаться с обречёнными на смерть, которые спрашивали, что их ждёт дальше, и Кристина не знала, как отвечать. Однажды её стихи, призывавшие к отмщению, попали в руки лагерному начальству — ночь Кристина провела в ожидании смерти, но девушка, у которой нашли тексты, не выдала её.

В конце 1944 года до лагеря донеслись слухи о приближении советской армии, а заключённые одновременно и надеялись на конец Аушвица, и опасались, что немцы будут заметать следы и убивать оставшихся. Кристина вместе с другими девушками из своей команды ожидала смерти со дня на день — ведь у них был доступ к картотеке. Однажды в душевой им даже примерещилось, что пустили газ. За несколько дней до прихода советских войск немцы объявили эвакуацию заключённых на территорию Германии. Её называли «маршем смерти»: люди шли пешком в мороз, отстающих расстреливали. Кристине удалось выйти из строя и спрятаться в стоге сена. Несколько часов она лежала не шевелясь, даже когда на стог сел немецкий солдат. Наконец ей удалось сбежать и добраться до польской деревни. У крестьян Кристина скрывалась до освобождения. После войны она жила в Польше, стала писательницей, сочиняла пьесы и стихи к песням. В 1970 году Кристина переехала поближе к своим сыновьям, в Дюссельдорф, где и прожила до 1992 года.

В свои девяносто пять лет Фаня Бранцовская (Йохелес) рассказывает историю жизни полным залам стоя и без микрофона; она активный член еврейской общины Вильнюса, до сих пор работает библиотекарем и учит молодёжь идишу. Сегодня Фаня — последняя в Литве партизанка еврейского боевого отряда, прошедшая через гетто и год скрывавшаяся от немцев в лесах.

В Вильнюсе Фаня провела почти всю жизнь — она родилась в Каунасе, но в 1927 году, когда ей было пять лет, семья переехала. Вильнюс был одним из духовных центров еврейской культуры в Европе, его называли «литовским Иерусалимом». Около четверти населения города были евреями, повсюду были еврейские больницы и школы, издавались газеты на идише, а синагог было больше сотни — сейчас осталась одна. Семья Фани не была религиозной, но отмечала праздники и старалась зажигать свечи в шаббат. До войны Фаня успела окончить еврейскую гимназию и уехала учиться в Гродно. Когда СССР аннексировал Литву, Фаня вступила в комсомол и стала преподавать в школе в белорусской деревне.

Вторжение немцев летом 1941 года застало её в Вильнюсе, куда она приехала на каникулы. Вскоре после оккупации города началось преследование евреев. К августу около пяти тысяч человек были расстреляны в лесу около посёлка Понары недалеко от Вильнюса. Всех жителей улицы, на которой жила подруга Фани, отправили в Понары, потому что ночью туда подбросили труп немца и объявили, что его убили евреи. Полчаса — столько времени на сборы дали Фане, её родителям и сестре, когда в сентябре 1941 года их отправили в гетто. Нужно было всего лишь перейти улицу, но там уже начиналась другая жизнь — за евреями закрыли ворота и изолировали их от города. Фаня выходила из гетто только на работу, снаружи ей запрещалось ходить по тротуарам или говорить со знакомыми.

В гетто Фаня, «активная девушка», как она себя сама называла, вступила в подполье: «Это была не надежда выжить, но определённая месть и [способ] почувствовать себя человеком». К сентябрю 1943 года участились акции уничтожения и было понятно, что грядёт ликвидация гетто. Тогда Фаня по заданию подполья в числе шести пар девушек сбежала из города и направилась к партизанам — с родителями и сестрой она виделась в последний раз перед уходом; в тот же день началась ликвидация. По дороге девушки заблудились, чудом укрылись в деревне и с помощью местного населения вышли к партизанам.

← Своими воспоминаниями Фаня охотно делится с молодёжью, посещающей Вильнюс по специальным программам, посвящённым памяти о Холокосте

Фаня вступила в отряд «Мститель», бойцы которого тоже в основном были выходцами из вильнюсского гетто. Уже через три недели она пошла на первое задание — оборвать телефонную связь между частями немецких войск. Почти год Фаня наравне с мужчинами с винтовкой наперевес сражалась в боевой группе. В отряде она познакомилась со своим будущем мужем. Одно из последних заданий Фани в отряде — взорвать рельсы, чтобы немецкой армии было тяжелее отступать. Вернувшись с операции, она застала товарищей уже готовыми возвращаться в Вильнюс, освобождённый в июле 1944 года, — пустой, сгоревший, разрушенный, но родной город. «Я жила надеждой, что мои близкие вернутся в Вильнюс, ведь кое-кто спасался», — вспоминала Фаня. Каждый день она ходила на вокзал, куда приходили поезда из Германии, и ждала родных. Позже она узнала, что её семья после депортации из гетто погибла в лагерях.

Фаня осталась в Вильнюсе. Вместе с другими евреями она навестила место массовых убийств в Понарах, где было уничтожено сто тысяч человек разных национальностей, и добилась установки памятника. Он был посвящён погибшим евреям, но советские власти через два года заменили его на мемориал, где упоминалась только смерть советских граждан. После обретения Литвой независимости Фаня с другими неравнодушными добилась того, чтобы на памятнике расстрелянным в Понарах написали, что здесь было убито семьдесят тысяч евреев, и не только нацистами, но и их местными пособниками. Фаня всегда открыто говорила о том, что в убийстве евреев активно участвовали литовцы, из-за чего периодически оказывалась в центре скандалов. Когда в 2017 году её наградили орденом за заслуги перед Литвой, некоторые выступали против. Ей припоминали расследование о нападении советских партизан на литовскую деревню Канюкай. Фаню вызывали по этому делу как свидетеля. Она утверждала, что вообще не участвовала в этой операции, но предполагала, что партизаны вступили в бой, потому что жители деревни поддерживали немцев.

Сейчас у Фани шесть внуков и семь правнуков. После выхода на пенсию она стала активно работать в общине, основала комитет бывших узников гетто и концлагерей и создала библиотеку в Вильнюсском институте идиша при Вильнюсском университете. Своими воспоминаниями Фаня охотно делится с молодёжью, посещающей Вильнюс по специальным программам, посвящённым памяти о Холокосте: «Я считаю своим долгом рассказывать. Чтобы люди знали правду и чтобы передавали это дальше и дальше».

В подготовке материала использовались: книги «Muses, Mistresses and Mates: Creative Collaborations in Literature, Art and Life» (Izabella Penier), «The Rights of the Child and the Changing Image of Childhood» (Philip E. Veerman), «Я пережила Освенцим» (Кристина Живульская), эссе «Stefania Wilczyńska — A Companion In Janusz Korczak’s Struggle» (Elżbieta Mazur, Grażyna Pawlak), фильм «Мы остались людьми» (Международная школа изучения Холокоста, Яд Вашем)

Фотографии: Wikimedia Commons (1, 2, 3, 4)