С двух сторон«Я хочу
в бомбоубежище»:
Две истории
о возвращении в Киев

С началом военных действий многие жители Украины бежали из страны. Мы уже разговаривали с героиней, которая уехала в Швейцарию, где могла получить статус беженца и остаться в Европе, но мечтала только о том, чтобы поскорее вернуться домой. «Получив статус беженца, я смогу спокойно передвигаться по Европе, но больше всего на свете я хочу вернуться в Киев. Надеюсь, что получится уже в конце апреля. В Швейцарии, конечно, красиво — Европа. Казалось бы, такой шанс поездить. Но ничего приятнее, чем оказаться дома, для меня быть не может», — так она описывала свои чувства. Мы решили поговорить с девушками, у которых получилось вернуться из вынужденной эмиграции, о том, каково снова оказаться дома в Украине.

Лиза

 Я была со своим молодым человеком, когда начались военные действия. Мы жили недалеко от аэропорта Жуляны и поэтому проснулись от сильного хлопка. Накануне меня схватила сильная тревога — я искала жильё на границе с Румынией, но вариантов уже не было. Я надеялась, что переживания не оправдаются, но они оправдались. 

Парень сказал, что просто кто-то взорвал петарду, но через десять минут позвонила его мама: «Собирайтесь, мы уезжаем». Мы приехали к его родителям, а потом отправились в село под Киевом. Простояли в огромном количестве пробок, на заправке я на всякий случай купила пауэрбанк. Мы приехали в село, а через два дня там начали ездить российские танки. 

Наш дом находился на центральной улице, по ней танки в основном и курсировали. Солдаты сидели с автоматами, наставленными прямо в окна. Было страшно: мы спали под взрывы, завтракали и обедали под них. Смотрели через окно, как в небе разрываются «фейерверки», но понятно, что это были не фейерверки. В один день у нас пропали электричество и связь — мы четверо суток понятия не имели, что происходит во внешнем мире.

Мы находились в таком летнем домике, где не было воды — только из колодца, туалет на улице. В феврале там было довольно холодно. Перед отъездом из Киева я позвонила родителям и сообщила, куда мы едем, — родители тоже уезжали, и в итоге мы оказались примерно в ста километрах друг от друга.

На третий день удалось ненадолго поймать связь, и, пока мы созванивались с родственниками моего парня, раздались громкие взрывы. Мы переместились в коридор (по правилу двух стен), и тут в доме резко вынесло окна. Мы побежали в погреб, потому что добираться до бомбоубежища было страшно. Переждали тридцать минут, захватили тревожные сумки из дома и отправились в бомбоубежище. Я бегу с сумкой и собакой, и тут раздаётся очень громкий взрыв, в пяти метрах от меня пролетает осколок. Я сразу глохну, в ушах начинает пищать. Мы возвращаемся в погреб, сидим ещё минут двадцать и только после этого добираемся до бомбоубежища, где ещё долго слышны громкие взрывы. В дом через один от нашего прилетает снаряд, но не взрывается.

В бомбоубежище мы провели часа два, но решили вернуться. Взрывы не прекращались, поэтому мы так и бегали туда-сюда до самой ночи. В какой-то момент сил уже не оставалось — и мы решили, что если опять бахнет, то пускай. В бомбоубежище было ужасно плохо, холодно и сыро. Света не было, поэтому мой парень сделал лампу из жестяной банки: налил туда масло, а из тряпочки сделал фитилёк. Мы зажигали её и играли в нарды.

Половину следующего дня мы провели точно так же, и тут приехал мой папа. Я совершенно не ожидала его увидеть, потому что наше село считалось оккупированным. Но было несколько часов, когда соседний посёлок Макаров, где велись самые жестокие бои, был свободен — и именно в эти часы папа смог проскочить. Он предложил уехать всем, но семья парня отказалась: его отец работал в ТрО (территориальной обороне. — Прим. ред.), а мама не хотела бросать мужа. Парень остался с ней, бабушкой и младшей сестрой: ему нужно было находиться дома, чтобы выполнять какую-то физическую работу (быстро носить воду, например), потому что отец не возвращался из ТрО. Тогда всем казалось, что это всё скоро закончится.

Света не было, поэтому мой парень сделал лампу из жестяной банки: налил туда масло, а из тряпочки сделал фитилёк. Мы зажигали её и играли
в нарды

Папа увёз меня в Белую Церковь — небольшой город на трассе, которая соединяет Киев и Одессу. Прощаться было тяжело: я понимала, что если родители умрут, то я не прощу себе, что не умерла вместе с ними. К тому же, когда я выехала, в селе ещё неделю не было связи. Я читала новости, что там происходит, связывалась с девочкой из соседнего села, где находилась база танков. Она говорила, что было несколько мощных прилётов, что на центральной улице разбили дом, но какой именно, она не знала. Звонили другие родственники парня и рассказывали, что в селе, в котором мы были, подстрелили другого их родственника. Его папа просил передать, чтобы все уезжали из села. Но связь появилась только через семь дней, когда я уже была на западе Украины у границы с Румынией. Когда мы смогли поговорить, случился самый счастливый момент в моей жизни. У него получилось уехать в другое село, на протяжении трёх месяцев мы были примерно в шестистах километрах друг от друга.

Я послушалась родителей и уехала с папой. Позже я узнала, что перед тем, как выехать за мной, он передал близким все свои пароли от карт, пароли от социальных сетей — готовился к тому, что его могут убить. Я хотела вернуться в Киев практически с самого начала, но родители были против, и конкретно в этой ситуации мне не хотелось показывать, что вообще-то пуповина разорвана — во время военных действий она, наоборот, снова возникла. Я прекрасно понимаю, какой ад они пережили, и мне не хотелось снова триггерить их.

Я хотела вернуться, потому что те три месяца, что я провела не дома, были как будто ненастоящими, неживыми. Небольшой глоточек воздуха был, когда моя подружка Варя возвращалась в Киев через Румынию, а я как раз жила в городе на границе. Она приехала ко мне в гости, мы прекрасно провели время. Когда она уехала, у меня снова был эмоциональный упадок, но несколько дней я всё-таки смогла протянуть. А потом мы уже и сами уехали — первого июня моей маме сообщили на работе, что пора снова выходить в офис.

Я думала, что [вернуться домой] будет очень круто, что я буду счастлива. Но мы ехали по Житомирской трассе, и я видела наше село, видела Ирпень, видела мост, под которым люди прятались от «Градов». И мне было очень плохо. Я не сразу попала домой — условием родителей было сначала поехать к ним, отоспаться и собрать тревожный рюкзак.

Снова увидеть парня было классно. Это большое счастье — быть рядом с любимым человеком. Ощущение дома никуда не делось, и я не уверена, что в каком-нибудь спокойном селе, где нет тревог, мне было бы лучше, чем в Киеве, где каждый день тревоги и комендантский час. Я понимаю людей, которые убежали и осели в Европе, — круто, что они умеют двигаться дальше. Но я либо не умею, либо мне действительно важен дом.

На прошлой неделе был прилёт недалеко от места, где живут мои родители: они услышали взрыв. Мама позвонила мне в шесть утра, рассказала об этом. Я практически сразу уснула, и мне приснилось, что мы снова в селе и я вижу российский танк в очень ярких, радужных цветах. Во сне мы так и не смогли уехать.

В Киеве всё будто бы как раньше, но я понимаю, что мы живём в выдуманном мире. Ты идёшь за своим любимым кофе в любимую кофейню, но это мнимая безопасность. Всем, кто зависим от дома, пришлось к ней привыкнуть.

Варя

 Мы договорились с моим другом и соседом, что в конце февраля пересдадим квартиру в Киеве и поедем в отпуск в Грузию. Но друг уехал раньше, так как считал, что военные действия вот-вот начнутся, и мне пришлось собирать не только мои вещи, но и его. Я всё собрала, нашла кому пересдать квартиру, но билеты ещё не купила — решила позже определиться с датой.

Я перевезла всё к подружке. Накануне 24 февраля мы смотрели фильмы допоздна, а потом я уснула. Проснулась, потому что подруга разбудила меня со словами: «Началась война». В полусне я несколько раз спросила: «Это что, шутка?» Хотя до этого мы все обсуждали возможность вторжения, на деле мозг не мог осознать. Это казалось невозможным, ненастоящим.

Мы сидели у окна, читали новости и списывались с родными, а вдалеке слышались взрывы. Я ничего не чувствовала, эмоции просто были заблокированы — я практически не помню тот день. Спать мы не могли из-за адреналина. Каждый день были слышны сирены, и, с одной стороны, становилось всё страшнее, а с другой — всё менее страшно. Но мы решили пойти в метро и переждать там ночь. Мы лежали, болтали, было довольно весело.

В тот день ничего не произошло. Мы вернулись домой, чтобы наконец поспать, и тут началась тревога. Решили никуда не идти и всё-таки поспать, потому что в метро очень холодно, а мы ужасно устали. Через пару часов подруга меня разбудила: «Собирайся, мы едем в село». Ни в какое село я не хотела, но и одной оставаться было страшно. Я зашла в инстаграм (соцсеть принадлежит компании Meta, деятельность которой запрещена в России. — Прим. ред.) и списалась со знакомой девочкой Русей, которая собиралась ехать в Варшаву. Решила к ней присоединиться, хотя мы виделись раза четыре в жизни.

Знакомая сидела в бомбоубежище с подругами. Девочки плакали, одну из них родители не хотели отпускать: «Почему ты нас бросаешь? Зачем тебе уезжать?» Мы нашли бесплатный поезд до Львова. Приехали на вокзал, с платформы напротив доносились громкие крики, но её заслонял поезд, и мы не видели, что происходит. Уже было довольно страшно. Мы забились в купе — сначала нас было шестеро, потом восемь, потом одиннадцать. Многие сидели в проходе, но я к такому привыкла: всё детство ездила в деревню большой компанией и мне даже нравилось. Всю дорогу мы пили транквилизаторы, потому что без них было невозможно.

Приехали во Львов. На вокзале было уже ужасно много людей, прям страшно. Подруга написала местным знакомым, и нам привезли пледы (было очень холодно) и варёные яйца. В назначенное время приезжает поезд, но оказывается, что он на Киев, — и так несколько раз. Потом приехал поезд на Венгрию, и мы думали поехать на нём, так как очень долго ждали, нам было ужасно холодно, а люди всё прибывали. Звучат сигналы тревоги, я тащу тридцатикилограммовый чемодан без колёсика сначала вниз, потом опять наверх, и так по кругу.

В итоге мы прождали десять часов, но всё-таки смогли сесть в нужный поезд. В него забилось 1800 человек (а это была обычная электричка), все толкались, сидели друг на друге, мужчины не уступали женщинам. Атмосфера была грустная и тревожная: все читали новости и постоянно звонили родным, плакали, а я пыталась утешить. С нами ехал маленький мальчик — он у всех посидел на коленках, на всех поспал. Оказывается, что, когда на тебе сидит ребёнок, это очень успокаивает. Поезд остановился у поля, и это было очень классно — вокруг природа, ты как будто вышел из тюрьмы. Я предложила подруге пробежаться, и это был волшебный момент — как будто мы в фильме и всё хорошо. Но затем нас загнали в электричку и больше не выпускали.

На границе поезд простоял четырнадцать часов. Люди тогда уже ссорились, били кулаками в окна, кричали. Детям передавали воду и еду, но некоторые мужики (которые толкалась в начале) отжимали её и ели. Мои подруги спрашивали у проводника, почему нас не выпускают, почему детям не дают еду и всё в таком духе, — в ответ он кричал, что они говорят на русском и это из-за них всё случилось. Хотя одна из них из Луганска, другая из Киева, а третья из Одессы. Девочки перешли на украинский, началась жёсткая ссора — я смотрела издалека, потому что боюсь конфликтов. Встретила плачущую бабулю, которая застряла в проходе и не могла пройти. Оказалось, что у её мужа приступ — мы с бабушкой сходили за водой, я её везде провела, сводила в туалет, посоветовала, как успокоить мужа. Атмосфера была уже, конечно, жуткая — казалось, что ты в другом мире.

Звучат сигналы тревоги, я тащу тридцатикилограммовый чемодан
без колёсика сначала вниз, потом опять наверх, и так по кругу

Наконец мы добрались. Нас встретили волонтёры со всем необходимым, было очень приятно. Мы поспали и помылись, а когда все немного пришли в себя, то снова начали плакать и звонить родным. Я просто молча их обнимала, так становилось хорошо — и мне, и им. С Русей мы сильно сблизились за это время и вместе поехали в аэропорт, чтобы улететь в Тбилиси, где меня уже ждала семья.

В Тбилиси у меня собралась большая компания близких друзей, которые уехали из России. В аэропорту меня встретила мама, мы обнимались, все обнимали Русю. Руся никого не знала, и мы были друг для друга как защитное поле. Для меня одна из главных целей жизни — чтобы мама не переживала, и я наконец её достигла. Жильё нам предоставили бесплатно, потому что Руся украинка (я из Москвы, но пару лет назад переехала в Киев).

В один из дней мы проходили мимо стройки и услышали «Бабах!» — у меня мгновенно началась паническая атака, которая длилась часов восемь. Я не стала никому говорить, но настроение было ужасное. Мы шли на гору, у всех было отличное настроение, ***** нет, всё хорошо. А мне жутко хочется домой, тревожно и ничего не нравится. Я пришла домой, легла и две недели не вставала. С такой депрессией я ещё никогда не сталкивалась — тяжёлые случались, но эта была просто ядерной.

Из-за психологической травмы, которая случилась у меня в 2020 году, я практически не могу плакать. И от этого было ещё хуже: я просто лежала и очень редко выходила в туалет. Ещё когда мы были на горе, мне пришла в голову мысль: «Я хочу в бомбоубежище». Не знаю почему, но мне хотелось телепортироваться именно туда.

Был довольно страшный момент. У нас с другом произошла маленькая и незначительная ссора, но меня это так задело, что я убежала и начала плакать (наконец-то). А потом подумала, что не хочу доживать этот день. Чтобы поскорее начался следующий, я выпила снотворное, время было четыре часа дня. Каждые пару часов я просыпалась и выпивала ещё таблетку, чтобы снова уснуть. На следующий день я проснулась и подумала, что больше никогда не хочу просыпаться — это очень меня напугало.

Затем захотелось почувствовать боль: чтобы меня избили, чтобы я была вся в синяках. Я нашла массажиста, который ставит банки, он сделал довольно жёсткий массаж (правда, без банок), и мне стало получше. Ещё один раз я сходила к волонтёрам — помогать собирать, носить и раскладывать гуманитарку для Украины. Я работала семь часов без перерыва и ужасно устала, но поняла, что помогая другим, помогаешь себе.

В итоге из трёх месяцев в Грузии мне было нормально неделю. В остальные два с половиной я никуда не ходила, мне было плохо от громких звуков, толп. Влияло также и то, что в Тбилиси из России переехали все, от кого я когда-то переезжала в Украину. Мне было комфортно только с Русей, и она была мне ближе самых близких друзей из Москвы, которых я знаю много лет. Хотя я понимаю, что и россияне, и мы уехали вынужденно, но между нами как будто огромная пропасть. У нас очень разный опыт, и это чувствовалось.

Когда я чуть-чуть пришла в себя после массажа, то в голове крутилась только одна мысль: «Я хочу в Киев». Буквально одна мысль целыми днями, ни о чём другом думать не получалось. Ещё мне было плохо, потому что я понимала, что не хочу возвращаться в Россию. Я полюбила Киев с первого дня, и мне было ужасно страшно потерять дом. Мой вид на жительство заканчивался, а когда я впервые сказала маме о своём желании вернуться в Украину, она начала кричать: «Ты что, хочешь идти по улице с автоматом, чтобы тебе оторвало ногу?» Мне предложили работу в Англии с хорошей зарплатой, но я хотела только Киев. Там я только начала новую жизнь, обустраивала квартиру, и мне всё сломали. Ещё я боялась, что если вернусь, то в Киеве всё равно ничего не будет как раньше. Что, возможно, мне опять будет плохо и снова придётся уезжать.

Когда я чуть-чуть пришла в себя после массажа, то в голове крутилась только одна мысль: «Я хочу в Киев». Буквально одна мысль целыми днями, ни о чём другом думать не получалось

Под конец я уже возненавидела Тбилиси. На плаву меня держало только то, что я жила с мамой, лучшей подругой Аней и любимой кошечкой. Прощаться с ними тоже не хотелось, потому что неизвестно, когда мы увидимся в следующий раз. Я решила поехать в Румынию, потому что у меня есть румынское гражданство, а Румыния граничит с Украиной. К тому же поблизости жила моя подруга Лиза.

Я приехала в румынское село, а потом сказала маме, что хочу съездить к подруге — на западе Украины было довольно безопасно, и мама это знала. На месте я снимала ей «кружочки», что люди ходят по улицам как ни в чём не бывало. Даже в румынском селе не было так спокойно.

Лиза расплакалась, когда меня увидела. Мы очень хорошо провели время, но мне всё равно было сложно из-за эмоционального блока. Я представляла, как мы с ней встретимся, как я буду плакать от счастья, но в итоге я ничего не почувствовала. Головой я понимала, что это радостное событие, но внутри — пустота. В Тбилиси мне было очень плохо, в Румынии стало легче на пять процентов, но как только я заехала в Украину, мне стало легче процентов на шестьдесят. Я проснулась у Лизы и подумала, как же мне хорошо: я почти дома. С этим тяжёлым чемоданом, у которого отвалилась ручка, я добралась. Я смогла, и уже никто не заберёт мой дом.

В Киеве меня встретила моя подруга Даша, и мы поехали ко мне домой. На тот момент у меня жила беженка из Мариуполя. Мы поели борщ, я потихоньку начала разбирать квартиру и наводить порядок. Я всё ещё не пришла в себя и, наверное, уже не приду. Всё ещё не осознаю, что идут военные действия. Эмоциональный блок никуда не делся — мне кажется, что он меня сожрёт. Я читаю все новости, вижу, как убивают людей, разрушают дома. Головой понимаю, что это ужасно, но мне не страшно, не грустно, я не злюсь. Я не чувствую ничего, и мне даже стыдно за себя. Я вижу, как остальные выплёскивают эмоции, и завидую тем, кто может заплакать. ***** изменила меня не в лучшую сторону, но при этом она здорово сближает: и с Лизой, и с Русей мы стали просто невероятно близки. А люди, с которыми ты дружил до этого, отвергают тебя с началом *****, придумывая дурацкие причины. И это тоже удивительно.

Сейчас я чувствую себя дома: он никуда не делся, он существует. С девочками, которые тоже вернулись, мы поддерживаем связь. Хотя всем ещё надо побыть наедине с собой, иногда мы собираемся у меня, смотрим фильмы, пьём кофе. Выходить гулять мне пока сложно. Я написала себе много маленьких дел, но никак не могу начать и борюсь с чувством вины из-за этого.

Мама вернулась в Москву, и, с одной стороны, я за неё рада, потому что в Тбилиси она была ужасно измотанной, но с другой — и тут появились плохие новости — у моего папы рак. Где-то глубоко мне грустно и очень страшно, но так глубоко, что я не могу достать. Рак, как война, не умещается в моей голове.

В общем, непростой период, но если посмотреть со стороны, не залезая ко мне в голову, то у меня всё хорошо: я завела котёночка, живу в двухкомнатной квартире, где всё моё. Вижу красивые деревья, красивые дома, красивых людей. Главная мысль, которую мы обсуждаем с друзьями, — что время остановилось. И даже сейчас, в Киеве, мы все находимся в пузыре. В иллюзии.

ФОТОГРАФИИ: Aliaksandr — stock.adobe.com (1, 2, 3)