ПутешествияКак я переехала
из Минска в Токио,
чтобы стать учёным

В шаттле
из аэропорта
мне показалось,
что я сошла с ума, когда из окна увидела крошечные машины, которые ехали «наоборот»

Потом был Сосэки с его coming out of age (момент, когда тебе исполняется двадцать и ты больше не можешь быть ребёнком) и Ёсимото с мотивом, сформулированным литературными классиками ещё в XIII веке: о том, что иногда всё так ужасно, что хочется умереть, а иногда так удивительно, что хочется жить вечно. Я, конечно же, представляла Гинзу и «Берриз» — бар в стилистике 70-х, где работала, а чаще слушала музыку с пластинок, облокотившись на стойку, главная героиня «Амриты». Себя на татами, перекусывающую сэмбэй — не очень. То, что всё это станет для меня таким привычным, тогда я и подумать не могла.

Мне всегда нравились естественные науки, но в четырнадцать лет я переехала в другой город. Новая школа, травля со стороны одноклассников, плохо выговаривающая слова преподаватель химии и учительница биологии, которой на уроках нужно было пересказывать учебник. В итоге мотивация пропала и я хотела вырасти и стать всеми, кем только можно, от журналиста до эколога. Было совсем непонятно, что действительно моё. Я вспомнила любовь к японской литературе и решила учить лингвистику и японский с позиции «знать редкий язык всегда классно». Минский университет мне ужасно не нравился: псевдонаучные теории универсальной грамматики восточных языков от заведующего кафедрой, которые рассказывались с уверенностью уровня Хомского. Ряд ненужных предметов вроде «Университетоведения» и «Охраны труда», конспекты наизусть и ощущение тотального булшита — в конце первого курса я стала подрабатывать, писать тексты и учиться ради диплома.

Стоит сказать, что японский был единственным классным предметом — харизматичный преподаватель-японец, иероглифика и грамматика, через которую выражаются чувственные категории. Например, в русском пассивный залог не показывает настроения по отношению к сказанному — мы передаём это интонацией и эмоционально окрашенным вокабуляром, — в японском всё понятно уже по выбору грамматической формы. Тем не менее понимание того, что я буду делать с японским, у меня пропало: кидало из стороны в сторону и хотелось поскорее найти себя. Всё изменилось в начале 2014-го: я поволонтёрила на Олимпиаде в Сочи, помогла Таку Хираока и Аюму Хирано (2-е и 3-е место в мужском сноуборде, хафпайпе) разобраться с тестом на допинг и поняла, как всё-таки круто понимать редкий язык и как хочется попасть в страну этого языка. По приезде в Минск всё как будто сложилось в мозаику: мой преподаватель предложил мне поехать по обмену в Цукубу, «маленький и скучный японский город, где нет ничего, кроме университета и горы».

О городе я не слышала ни разу, а название университета видела два раза в журналах Cell и Nature — в статьях о iPS-клетках (индуцированные плюрипотентные стволовые клетки, или induced pluripotent stem cells) и трансгенном помидоре. После пары часов интернет-чекинга я узнала, что Университет Цукубы — второй по величине в Японии, а сам город в 45 минутах езды от Токио — научный хаб страны, с огромным количеством лабораторий и головным офисом JAXA (Japan Aerospace Exploration Agency — японский Роскосмос и NASA). За неделю я собрала документы, посчитала GPA и стала ждать результата. В августе мне пришло письмо, подтверждение годовой стипендии от JASSO и стопка документов на визу. Я не планировала этого, не шла к этому через тернистые заросли — всё получилось как-то независимо от меня и ощущалось очень естественно. 25 сентября я улетела в Токио в абсолютно спокойном расположении духа. Меня не штормило, как это бывает перед переменой места, я не представляла, как будет круто, но и как, возможно, будет ужасно — тоже не представляла.

Потом, в шаттле из аэропорта, с заложенными после 23-часового перелёта ушами, мне показалось, что я сошла с ума, когда из окна увидела крошечные машины, которые ехали «наоборот» (в Японии левостороннее дорожное движение). И уже тогда я совершенно без видимой причины, как будто не головой, а сердцем поняла: я хочу быть здесь. Сначала всё было странным: огромный кампус, лес вокруг, 24-часовые комбини (японское сокращение от английского convenience store) с продавцами, громко орущими «ирашаимасэ» («добро пожаловать»), и неприкрыто рассматривающие тебя люди. Потом были первые выходные в Токио, музыкальный бар и классные японцы, которые, заказав собу, аккуратно разложили её на тарелки для всех. Не потому что они хотели понравиться или получить возможный one night stand, а просто потому что такая заботливость — это то, как они живут.

Мой приезд совпал со временем, когда мой хороший друг из Копенгагена был на двухмесячной арт-резиденции в токийской галерее. Каждые выходные мы переживали какую-то невероятную феерию: скейтеры из Нью-Йорка, тусовки с ребятами из бюро Кенго Кума, караоке на Сибуе в три часа ночи, блошиные рынки с фотографиями голых японок по три доллара, футбол в тайфун и просмотры «Акиры» с Таней и Ромой из Synchrodogs, маленькие галереи на верхних этажах офис-зданий на Гинзе, сливовое вино ночью на скамейке с видом на императорский дворец, танцы в крошечном баре Bonobo на Харадзюку и походы в пять утра на рыбный рынок Цукидзи, будучи ещё навеселе.

Я навсегда влюбилась в этот дух Токио — сумасшедший и спокойный одновременно. Город, где стоит повернуть от шумной широкой улицы — будет вереница узких, почти беззвучных, на которых бесконечно можно находить новые галереи, магазины, бары. Через дорогу от Sega Center, восьмиэтажного секс-шопа и девушек в косплее от прислуги до эротической версии Пикачу, которые раздают флаеры новых игровых центров и отаку-кафе на Акихабаре, из окон офисного здания часто можно услышать то Стравинского, то Шопена.

С одной стороны, невероятно стильные люди, с другой — те, кто умудряется носить кроксы со всем, от платья до делового костюма (недавно я даже видела кроксы на меху). В Японии не покидает ощущение — люди тебя не осуждают. Можно обсыпаться блёстками, клеить стикеры на лоб, не знать чего-то или не хотеть понимать. Как говорит мой руммейт, «all freaks in one country». Такого мне ужасно не хватало в Минске, Москве и всей русскоговорящей части света. Наверное, это отчасти и стало триггером того, о чём я боялась думать последний год — кардинальной смены пути на науку.

Моя программа позволяла мне выбрать любые предметы в университете: от молекулярной биологии до традиционной стрельбы из лука. Я остановилась на всех вариантах биологии и химии для первого курса факультета Life and Environmental Sciences, программы на английском в 10 крупных японских университетах. Было сложно: забытая школьная программа, терминология на иностранном языке, преподаватель кореец, у которого zero звучало как «джеро». Но я впервые стала получать удовольствие от процесса учёбы, просиживать часы в библиотеке с учебниками и понимать, что это тот путь, который я так давно искала. Наверное, даже первая влюблённость, первый оргазм и первый раз, когда я увидела море в семнадцать, не сравнятся по силе с этим ощущением, похожим на то, как внутри зажглась лампочка и ты видишь, что тоннель невероятно длинный, но наконец убеждаешься, что он всё-таки есть.

В Японии не покидает ощущение, что люди тебя не осуждают. Как говорит мой руммейт, «all freaks in one country»

Цукуба— научный центр, где в барах чаще обсуждают стволовые клетки, биотопливо из водорослей и перспективы квантовой физики, чем политику и экономику. В университете три нобелевских лауреата — два по химии и один по физике. Ощущение, что действительно изменить мир можно только через науку, разлито в воздухе. Вдобавок я случайно познакомилась с 25-летней мексиканкой, которая пишет докторскую о криопрезервации растений, — она стала моей самой близкой подругой в Японии и помогла поверить, что моя сумасшедшая  идея — поступить на факультет биологии и начать заново в 22 года — может осуществиться. Потом был мой профессор биологии, который поверил в меня, тесты, документы и собеседование с шестью профессорами, которым я честно сказала: «Да, я учила совершенно другие вещи, но они привели меня к моей настоящей мечте. Теперь я знаю, на какие вопросы я действительно хочу узнать ответы».

Меня зачислили на второй год с сентября, и я уехала в Минск отчисляться из университета на моменте, когда мне оставалось только написать диплом. Все — от заместителя декана до библиотекарши — смотрели на меня, как на умалишённую. Я же светилась, потому что смогла перебороть свой страх и сделать то, что хочется. Сейчас я учусь на Biological Sciences и хочу заниматься молекулярной биологией — вирусной иммунологией или неврологией. Подрабатываю в баре в стилистике 70-х — совсем как из «Амриты», где в нелюдное время мы переслушиваем все пластинки из коллекции хозяина — правда, не старого хиппи, как у Ёсимото, а сильно пьющего Хиро, который держит автомобильную компанию и хостес-клуб. Бар находится недалеко от офиса JAXA, куда постоянно приезжают партнеры из NASA. Теперь я дружу с инженерами NASA, которые рассказывают о контроле полётов и воде на Марсе. Как-то в бар приходил Ваката — японский космонавт, который прекрасно говорит на русском и с ностальгией вспоминает Моздок, куда ездил к одному из своих друзей.

При этом в баре можно увидеть срез и другой жизни — офисных работников (salarymen), которые четыре раза в неделю, буквально закинув галстуки через плечо, пьют в баре до двух ночи, после идут в караоке и в семь утра начинают работать. Эти же salarymen в похожих костюмах стоят со школьницами в standing-барах в токийском районе Синбаси — возраст согласия в Японии наступает в 13 лет. Проституция в Японии окружает всегда — легализованная в виде кябакур (японский хостес-клуб) и пинк-салонов, где можно купить все секс-услуги, кроме вагинального секса. Есть салоны только для объятий или те, где милая японка может почистить уши за 80 долларов. Кстати, чистку ушей транслируют по телевизору в прайм-тайм: ведущий ложится на кушетку, ему чистят уши, приспособление для этого показывают крупным планом.

Именно здесь
я ощутила, как можно быть довольным жизнью, каково это — понимать, куда ты идёшь

Телевизор в Японии смотрят все, и если заведение показали даже мельком — на следующий день там будет очередь. Люди постоянно стоят в очередях — к кафе, где на пирогах рисуют смешные рожицы, за автографами актёров из популярного среди девушек soft porno и у Dover Street Market за день до запуска коллабораций: покупают билеты в интернете и ночуют у магазина с ноутбуками и cup noodles, пока полицейские всё это патрулируют. Как и в остальной Азии, одежда с надписями на английском считается классной — большинство даже не знает, как переводится надпись на их майке или свитшоте. Я как-то решила провести мини-исследование среди знакомых, и результаты были из серии «не знаю, но купил, потому что бренд клёвый». С английским большая беда: хорошо на нём говорят десять процентов, например, из моих японских знакомых только три человека, один из которых работает в JAXA, а другой — PR в японском Disney.

Мне кажется, что из-за этого многие иностранцы чувствуют себя изолированными от общества и идиотами, постоянно кивающими головой. Чтобы ощущать себя здесь, нужно говорить на японском, а это занимает много времени и сил. Но только здесь, наверное, можно почувствовать то одиночество, которое Коппола показала в «Трудностях перевода». В эту возможность тоже влюбляешься навсегда. Японцы чертовски много работают, а кароши стало известным понятием уже и за пределами страны. Помню, как вначале удивлялась, когда мне рассказывали про отпуск длиной в два дня.

Потом сам включаешься в этот ритм постоянной занятости: в итоге по субботам я преподаю русский, а недавно работала моделью на hair show — за день платят 200 долларов, кормят ланчем из органических продуктов и возят на такси. Почти все приезжие зарабатывают преподаванием английского, немецкого или испанского. Преподавать русский — почти как сделать профайл в брачном агентстве. Мне, например, попадались такие, которые приходили на урок, чтобы просто посмотреть на меня и стеснительно выучить «привет» и «спасибо» — это, конечно, немного creepy.

Мои минские знакомые часто говорят, что я никогда не буду здесь своей. Согласна, мои глаза вряд ли станут миндалевидными, а волосы — тёмными. Шанс, что я научусь занимать так же мало пространства и не буду ходить в бары, как среднестатистическая японка, тоже невелик. И вообще я не знаю, что значит «свой» и была ли я «своей» в Минске. Именно здесь я ощутила, как можно быть довольным жизнью, каково это — понимать, куда ты идёшь. Здесь я встречаю невероятных людей со всего мира, и у каждого своя история — будь то моя знакомая, которая уволилась с работы в сфере международной экономики в Штатах и уехала в Японию, чтобы стать байк-механиком, или мой руммейт, который успел поучиться на физика в Лос-Анджелесе, поработать помощником повара во французском посольстве в Берлине и очутиться здесь, чтобы учить биоинформатику.

Есть ощущение, что несмотря на то, что Япония по-прежнему one shot society, а после имени и возраста у иностранца спрашивают «когда уезжаешь?», некоторым она даёт шанс. Только в Японии «боже, какое у тебя маленькое лицо» считается лучшим комплиментом, а свидание может завершиться сном на татами в интернет-кафе. Здесь я могу ездить к океану на метро — совсем как Патти Смит в «Просто детях». В Токио — приходить в бар и просить поставить одну из 25 000 джаз-, блюз- и соул-пластинок. И именно здесь я встретила своего человека — бывшего мотокроссера, похожего на героев Кар Вая, импульсивного, неловко нежного и умеющего объяснять сложные вещи понятными словами. С ним я ездила в Киото, каталась на мотоцикле по склонам его родной префектуры Миэ, пила саке с его родителями и увидела храм Исэ — самый большой и главный в Японии. Но самое главное — мы не разделяем культурный бэкграунд: я смеюсь и учусь больше, чем со всеми теми, кто говорил на моём родном языке и вырос в похожей среде.

Конечно, в Японии есть много неклассного: бюрократия, 100 граммов сыра за пять долларов и неприятные японские гопники у статуи Хатико на самом оживлённом в мире перекрёстке. Но именно здесь я наконец чувствую себя не своей, а собой. Впереди много сложностей, но эта страна с огромной луной, сакурой и традицией есть особую собу на Новый год, которая служит твоим мостом в него, позволяет идти дальше по этому туннелю, который мне удалось увидеть год назад.

Фотографии: Yulia Shur, Shutterstock, Tomo Tang/Flickr, Takayuki Miki (1, 2)