Жизнь«Вы разбили мне сердце!»: Истории женщин, которые резко изменили жизнь и
не пожалели

Дети часто проживают комплексы родителей. Моя мама, я и моя дочь играли в теннис. Ребёнок моей дочери тоже, скорее всего, будет играть. Просто потому, что в семье интересуются, смотрят матчи. Но началось всё с дедушки.

Бабушка и дедушка по маминой линии эмигрировали из США из-за расовых проблем. Дедушка хотел, чтобы в Советском Союзе мама получила образование, о котором она не могла мечтать в Штатах в начале тридцатых годов. Он нанял хорошего учителя русского языка — актрису эвакуированного в Ташкент театра. Также мама пошла в музыкальную школу, но главное — он отдал её на теннис. В Штатах это был спорт только для белых людей, и там она никогда бы не научилась играть. Мама была очень способной, стала чемпионкой Узбекистана. Когда я была маленькой, она взяла меня посмотреть международный турнир, на котором играла наша легендарная теннисистка Анна Дмитриева. Я носилась и хулиганила с другими детьми. После турнира маме сказали: «Дмитриева обратила внимание на вашего ребёнка, пролетевшего кометой. Не хотели бы вы попробовать её в теннисе?» Конечно, мама согласилась. Так меня привели на корт к Анне Владимировне.

Это была любовь с первого взгляда. Школа меня волновала мало. Я занималась долгие годы, и для меня теннис был не просто видом спорта, а второй жизнью. Уже с девяти лет мы уезжали на сборы по всей стране, смотрели записи западных матчей. Это был целый мир, недоступный для остальных сверстников. Мода, сила, красота. Космос! Я жила в параллельном мире, который обожала. Мечтала быть чемпионкой мира, хотя для этого не было никаких предпосылок. Позже Дмитриева объяснила, что я была талантливой, но бесконечно ленивой. Делала только то, что мне нравится. А нравится обычно то, что хорошо получается. Остальное можно и не делать. Помню, всех отправили бежать кросс, а мы с подружкой спрятались за углом, чтобы присоединиться на последнем кругу. Дмитриева сказала: «Кого ты сейчас обманула? Меня? Нет, ты обманула себя».

Ближе к восьмому классу Анна Владимировна дала совет: «Сейчас у тебя хорошо получается, но ты никогда не станешь теннисисткой. Пока никто этого не понял, поступай в университет». Для меня это была трагедия! Я до сих пор спрашиваю: «Как вы могли мне это сказать? Вы разбили мне сердце!» А она настаивает, что правильно сделала, что сказала правду: было бы хуже, если бы я цеплялась за теннис и не получила бы хорошее образование. И она совершенно права, но тогда мне казалось, что жизнь закончилась. Мне долго снились кошмары: мячик, который я легко могу догнать, но ноги вдруг перестают бежать, как в замедленной съёмке. Просыпалась в поту, дрыгала ногами во сне. Мне уже было лет двадцать пять, но кошмары всё не прекращались. Помню, за мной ухаживал парень, он предложил поиграть в теннис. Я ответила: «Никогда! Если ты меня обыграешь, я тебя возненавижу. Если я тебя обыграю, то буду презирать».

Я немного поиграла за университет, но это было не то. Решила прекратить, потому что надо либо хорошо играть, либо вообще не надо. А любительский теннис меня только расстраивал. С тех пор не беру ракетку в руки. Однажды про меня снимали телесюжет и попросили немного поиграть с дочкой. Вот я выхожу и вижу мяч, до которого раньше всегда добегала. Я уже в солидном возрасте, вы представляете, как я бегаю? Но в моём-то сознании я бегу так, как будто мне пятнадцать. И тут понимаю, что ноги не слушаются, как прежде. Конечно, это расстраивает. Я-то себя вижу молодой и спортивной, отказываюсь принимать правду. Это только со стороны кажется: «А что вы хотите? Другие даже присесть не могут». Но мы всё равно себя помним такими, какими были. И логичные аргументы не имеют никакого значения. Наверное, актрисы, снимавшиеся молодыми, тоже так страдают.

Журналистику я не выбирала, просто у меня дома все писали. Бабушка была переводчицей, мама — сотрудником института, а отчим, Борис Яковлев, — писателем и журналистом. Я засыпала под стук печатной машинки и просыпалась под него. К тому же Анна Дмитриева тоже стала журналистом, а я хотела быть как она. В общем, я была обречена. Правда, никогда не думала, что стану телевизионным журналистом, но очень рада, что так сложилось.

Когда я была на девятом месяце беременности, Анна Владимировна приехала в Нью-Йорк комментировать US Open и пригласила меня в комментаторскую кабинку. Оттуда я наблюдала матчи и понимала, что моя дочка будет теннисисткой. Просто знала это. Она долго играла в ЦСКА — там же, где и я. А тренировал её парень, с которым я играла в детстве. В то время мы высадили ёлки, и в наказание должны были их поливать даже в ливень. И сейчас там стоят огромные ели! Каждый раз надоедаю дочке этой историей, когда проходим мимо. А она закатывает глаза со словами: «Мама, ну сколько можно!»

Дочка не смогла осуществить мою мечту и ушла в студенческий теннис. Уехала учиться в США, где получила стипендию и играет за университет. Слава богу, она тоже вовремя поняла, что пора соскакивать. У дочки были очень хорошие задатки, когда она была в восьмом классе, её даже Макинрой приглашал в теннисную академию в Нью-Йорке. В том же возрасте, когда Дмитриева мне сказала те памятные слова. Сначала я обрадовалась, но потом поняла, что не смогу оставить дочь одну в чужом городе. А если перееду с ней, то не увижу мужа. Решила, что не могу разрушать семью. Многие родители приняли другое решение, но у их детей не было детства. Может быть, дети и стали чемпионами, заработали очень много денег. Но не знаю, насколько они счастливы. Есть такая поговорка: «Если у миллионера в детстве не было машинки, то сколько бы затем ни было роллс-ройсов, в детстве у него всё равно не было машинки». Если у спортсмена, который в детстве вынужден был ради тренировок уехать за границу, не было любви и домашнего уюта, то каким бы чемпионом он ни стал — в детстве ему не хватило любви. И дома. Мне показалось, что это несправедливо по отношению к дочери. Она, конечно, расстроилась, но, с другой стороны, в Москве её ждала любимая бабушка. Тогда ещё не так был развит интернет: нельзя было с утра до вечера говорить по видеосвязи. Дочка могла бы прилетать не чаще чем раз в год. В общем, когда она была ещё школьницей, выбор пал в пользу семьи. А когда дочь выросла, то всё-таки оказалась в Штатах, поступив на психолога.

Я отвезла Лизу в университет, а на обратном пути заехала на US Open, смотрела матч Циципаса и Рублёва. Вижу рядом с кортом, в боксе, кто-то встаёт, садится, опять встаёт. Ну очень нервничает. И понимаю, что так вести себя может только мать игрока, Стефаноса Циципаса. Кстати, будущей первой ракетки мира. Его мама — Юля Сальникова, мы в детстве играли в теннис. Нашла её в фейсбуке и написала: «Юлька, сядь, всё будет хорошо. Потом отметим победу». Разумеется, она не смотрела в телефон. Я уже уехала со стадиона. И вдруг мне приходит ответ: «Ленка! Он проиграл! Это надо запить». Мы не виделись пятьдесят лет. Встреча прошла очень трогательно. С тех пор общаемся. Как-то мы обсуждали успехи Стефаноса, и она спросила: «А твоя как? Она ведь тоже играет». Я ответила: «Не сравнивай, она ведь просто за университет». А Юля сказала: «Но для тебя ведь это до сих пор самое важное». И мы на полном серьёзе обсуждали, как у Лизы удар справа, подача. Очень благодарна Юле за такую чуткость и понимание.

Думаю, все дети должны пройти через спортивную жизнь. Или музыкальную. Должен быть ещё один мир, нельзя просто учиться. Потому что этот мир закаляет характер. Дети, которые прошли через спорт, эмоционально прожили в два раза больше. Они знают, что такое настоящая дружба, предательство, «через не могу». C девяти лет путешествуют по миру, владеют чувствами. Умеют то, с чем другие сталкиваются только в университете. За это я очень благодарна спорту. Даже при колоссальном разочаровании, которое испытывала, когда пришлось уйти. Ещё спорт очень важен для белых ворон. Для тех, кто отличается. Тебе необходима деятельность, где ты сможешь доказать себе, что несмотря на ненависть, какие-то недостатки или особенности ты не хуже других, а может быть, и лучше. Ко мне часто обращаются мамы, чьи дети переживают буллинг из-за цвета кожи. Я всем советую отдавать в спорт. 

Когда дочка играла в теннис, я полностью этому отдавалась. Ездила с ней на соревнования, тренировки. Мама спортсмена — это профессия. Слава богу, у нас не было такой необходимости, но ради того, чтобы ребёнок победил, родители часто идут на всё. Закладывают квартиры, мамы уезжают в другие страны, потому что в России очень дорого заниматься, и семьи рушатся. Нужно снять документальный фильм о том, как дети играют, а мамы смотрят. И снимать именно мам. Как у них пальцы вжимаются в руки и они раздирают кожу ногтями. Я была такой мамой, а потом всё резко прекратилось. Дочь уехала учиться за границу. Второй раз в жизни я столкнулась с абсолютной пустотой. Её ничем нельзя было заполнить. Я лежала и смотрела в потолок, и тут ко мне заглядывает свекровь, и говорит: «Лен, как же здорово, что тебе никуда не надо идти! Спокойно позавтракаем, потом пообедаем, а вечерком купишь тортик». И я поняла, что так нельзя. Я не готова жить по принципу: «Поели — теперь можно поспать. Поспали — теперь можно поесть». Завела себе YouTube-канал и инстаграм и ушла в них с головой. Для меня это новый теннис. Я получаю огромное удовольствие. Ежедневно проверяю, сколько человек подписалось, стараюсь отвечать каждому. Мне обязательно нужно жить страстями. Во что-то вкладываться, преодолевать себя. Режим «поесть-поспать» — пока не моя история.

Как будто неприлично не мечтать стать космонавтом или актрисой, но я никем не хотела быть. Выросла в закрытом военном городке, ну какой там ассортимент профессий? Военный, учитель, врач, продавец. У меня было ноль представлений о том, чем вообще люди занимаются в жизни. Не было среды, которая бы это сформировала. Мама работала хирургом, и какое-то время у меня была фантазия, что я тоже им стану. Но к десятому классу стало понятно, что знания по биологии оставляют желать лучшего. Мама говорила, что если сомневаешься, то в медицину идти не стоит. Это хардкор. Одноклассники стали ездить на разные курсы, а я не понимала, что делать. Это притом что я неплохо училась — шла на медаль. Идеи о том, что можно попробовать разное и лучше себя узнать, не было. Нужно было срочно что-то выбрать. В итоге я выбрала кринж.

Мы с мамой узнали, что от нашей военной части есть специальность, по окончании которой (внимание!) дают квартиру в Москве. Какой-то институт радиотехники, электроники, автоматики. Что это вообще за слова из Советского Союза? Я год ходила туда на курсы. Раз двадцать проходила всякие фээсбэшно-врачебные осмотры. Доказывала, что я не шпион. Оказалось, что для поступления конкретно на эту специальность нужно пройти дополнительные испытания. Я перепугалась, по дороге на экзамены потеряла телефон, приехала вся зарёванная. Мама сказала выбирать любую специальность, где не нужно сдавать дополнительные экзамены. Так я и сделала — поступила на (прости господи!) электронные приборы и устройства. В институт радиотехники, электроники, автоматики. Это был абсолютно инертный, бессознательный выбор.

Вместо того, чтобы хорошо учиться и ходить на пары, я занималась студенческим самоуправлением. Организовывала мероприятия на тысячу человек, возглавила комитет факультета. Постоянно работала с людьми: всякие тренинги, обучения, выезды. Была вожатой в лагерях. Тут до меня и дошло, что я не из технической специальности, а из области «человек — человеку». Но это я поняла только к пятому курсу, когда меня уже отчисляли.

Моя соседка по парте училась в психологическом вузе, и я подалась туда же. Пришлось сдать тридцать пять академических задолженностей. Я чуть не вскрылась, но меня взяли на третий курс. Учиться было ужасно интересно, просто завораживало! У нас на парах даже был шаман: нам показывали транс как способ взаимодействия. Я получила очень крутую специальность — этнопсихология и проблемы поликультурного образования. Моя научная руководительница позвала меня на должность психолога в очень дорогую частную школу, где она работала. Мне также дали классное руководство.

В школе я проработала пять лет. Была уверена, что всё — я теперь психолог. Раз и навсегда. Первые три года казалось, что это лучшее занятие в мире. Школа очень красивая, с учениками у меня до сих пор шикарные отношения, а работа заключается в том, чтобы помогать людям. Позже я осознала, что всё время борюсь с системой, пытаюсь что-то изменить на уровне организации, а меня в этот уровень никто не приглашал. Сообщество учителей довольно консервативное; мне было тесно в их ценностях. Я была младшей дочерью в семье, которую все любят, но всё равно было непросто. Коллеги часто шутили: «Девочка, где твоя школьная форма?» А на путь феминизма меня направила ученица, которая на тот момент была в седьмом классе. Тогда мне стало понятно, насколько взгляды остальных учителей далеки от моих. И мне показалось странным, что с этими людьми я провожу большую часть жизни. Я тогда выходила замуж в первый раз и за сутки до свадьбы была с детьми на турслёте. Мужу пришлось покупать мне свадебные туфли. О границах работы и отдыха даже не слышали.

Когда я закончила работать в школе, то по-настоящему из неё выпустилась. Закрыла гештальт. Дала своим детям то, чего в своё время не давали мне: искреннее любопытство, интерес, поддержку. Сейчас уже повзрослевшие ученики говорят, что я создала очень бережную, развивающую среду. Девочки делились, что я дала им адекватное сексуальное воспитание. Опыт работы в школе был крайне важным — он буквально меня воспитал.

Я ушла в пустоту. Первые три месяца провела в агонии. Было невероятно сложно не работать. В такой момент ты ставишь под сомнение даже «нужность» своего существования. Я уже развелась, а мой новый молодой человек работал из дома с утра до вечера. Я смотрела на него и думала: «А я что?» Решила что-то делать и записалась на курсы по продающему резюме. Куда только не подавалась: агентства по недвижимости, банки, корпорации. Но в бизнес-среду уйти не получилось, и я оказалась в цитадели зла. В компании «Синергия». Моя должность называлась «корпоративный бизнес-тренер», но по факту я повышала квалификацию директоров школ в формате тренинга. То есть вернулась туда же, откуда ушла. Это была работа на износ, но скил я повысила невероятно. Полтора года провела в этом ужасно стрессовом режиме и поняла, что дальше так невозможно. К тому же в «Синергии» я впервые столкнулась с задержками зарплат.

Я поездила по программе стратегического развития регионов, где тоже применила психологические и образовательные навыки. Это было очень круто, детские проекты правда реализовывали. Но я поняла, что сфера образования для меня исчерпана. На часах тридцать лет, и я себя в этом больше не вижу.

Растения стали моей профессией через хобби. Подружка работала в озеленительной компании и периодически впихивала мне растения в мусорных мешках. В один момент я осознала, что у меня дома уже сто растений. Мне нравится копаться в земле, наблюдать рост. Не просто консультировать, а передавать другим систему знаний о растениях. Я начала делать первые проекты по озеленению для знакомых. Но потом пришла пандемия и отрезала 90 % моих доходов. Изначально я приготовила партию растений на маркет, но его каждый раз переносили. Решила попробовать продать в моём великом инстаграме с (на тот момент) пятьюстами подписчиками.

Вынужденная мера привела к большой любви. В каком-то смысле растения взрастили меня как личность: как предпринимателя, как уверенного в себе человека. Очень символично. Именно это дело принесло в мою жизнь окружение, которое на данный момент является самым близким. Почти все эти люди пришли через мой инстаграм, а с лучшей подругой, которая тоже занимается растениями, мы столкнулись на оптовой базе. Сейчас у меня впервые есть план: создать с нуля цветочную мастерскую, где будут работать люди с особенностями развития, за год сделать её прибыльной и отчуждаемой от меня. До сих пор удивлена, что у меня появилась цель, но это даёт классную опору.

Я всегда хотела быть доктором, сама поступила в медицинский. После учёбы меня распределили в крайний и довольно отсталый район Кыргызстана — Баткен. Родители уже собирались выдавать меня замуж, и я «сбежала» от них на работу. В поликлинике меня очень любили, я завела кучу подруг, которые уже отучились, стали акушерами-гинекологами. Я тоже хотела стать. Отработала полгода в процедурном кабинете, но вскоре меня украли. Так и накрылась медицинская карьера.

От мужа я родила троих детей и жила ради них. Я его никогда не любила и говорила об этом прямо: «Я уважаю тебя как отца своих детей, но о любви даже не спрашивай». У меня была первая любовь, но не муж. Когда тебя крадут, считается, что ты сама убежала с другим мужиком. Уйти нельзя — мама и папа бы стыдились. Дурацкие обычаи.

Муж был военным, поэтому нас направили служить в Бишкек. Сначала я работала медсестрой в стоматологической клинике, но мне там очень не нравилось — чувствовала себя посудомойщицей. Сейчас всё одноразовое, а тогда такого не было. Вручную точили иглы, всё стерилизовали. Муж работал в женской зоне, там освободилось место, и я устроилась надзирательницей. На одно место был конкурс пять человек, все русские. Я подала документы и, ни на что не рассчитывая, уехала в Москву продавать носки. В итоге меня искали по всему Кыргызстану. Получилось так, что я одна — киргизка — стала сержантом. Сменила белый халат на погоны.

Я работала в колонии общего режима. Во время «свиданок» часто плакала. Мне их так жалко было! Женщины же. Просили продлить хотя бы на пятнадцать минут, но из КПП уже звонили. Ещё был такой случай: две сестры сидели за убийство и одна прикинулась дурочкой. Позже выяснилось, что она симулировала. Думала, что если попадёт в больницу, то выпустят. Я сопровождала её в психлечебнице. Было ужасно жаль, она так есть хотела. Я развязала ей одну руку, и она ела хлебушек, как будто война. Поела, попила воды, и я завязала обратно. Так категорически нельзя было делать, но иногда я шла на уступки. Часто приносила еду, хотя тоже было запрещено.

Жаль было вообще всех. Такие хорошие девочки, молодые, красивые. И без зубов. Я спрашиваю: «А что с тобой?» Говорит: «Наркотики». У нас была парикмахерская, мы там всех стригли. Старались, чтобы выглядели опрятно. Мне моя работа нравилась за человечность. Осуждённые ведь тоже люди. Чьи-то мамы, дочки. Их кто-то ждёт. Я хорошо к ним относилась. Увижу, что что-то не то, говорю: «Быстро убрали!» Но и страшно там бывало.

Однажды мы с напарницей пошли в обход по жилой зоне, сработала сигнализация. Напарница побежала на звук, а в туалете была драка. Вмешиваться нельзя, могут покалечить. Одна из заключённых подкралась ко мне сзади, я испугалась. Но нападать она не стала. Ещё как-то я дежурила в штрафном изоляторе: одна женщина стала выковыривать стену и бросать в меня куски. Я всю ночь убирала их, чтобы двери не забаррикадировались. Уж не знаю, какая должна быть физическая сила или расстроенная психика, но она всю стену разодрала голыми руками. Я боялась, что она что-нибудь с собой сделает. Но у нас умирали только от болезни.

Был случай, когда одну из девушек другие осуждённые привязали к столбу железной проволокой. Еле освободили, пришлось пожарных вызывать. Но нарушителей она не сдала. Ещё однажды все мои коллеги взбунтовались из-за зарплаты и не вышли на работу, а я была в смене. Это совпало с ремонтом: заключённых охраняли живой стеной из солдат. Шёл дождь, и вторые сутки без сна, я каждые двадцать минут обходила территорию. Тоже страшный день. Ещё была заключённая, которая всё время втыкала себе под кожу проволоки. В итоге она сбежала — перелезла через ограждение из колючей проволоки. Но её нашли — пряталась у себя дома. А сидела за убийство ребёнка. Большинство, правда, сидит за убийство мужей. Была такая хорошенькая бабушка семидесяти двух лет, которая убила мужа, потому что он подкрался сзади. Она испугалась и резко повернулась с ножом. Едва задела грудь, но, видимо, случайно оборвала тромб. Дали семь лет. Я считаю, много.

Муж начал пить, распускать руки. На работу ходить было сложно — вся в синяках. Приходилось дежурить в штрафном изоляторе, чтобы не показываться. До сих пор загадка, почему так произошло. Раньше он был хорошим, мы жили вместе двенадцать лет. Со свекровью и свёкром мне тоже повезло. Отчасти поэтому я так долго не уходила.

В тюрьме хорошо платили, но после развода стало катастрофически не хватать. Муж почти не помогал, максимум рубль присылал. До замужества я дружила с одним парнем, он был моей первой любовью. Прошло два года с тех пор, как я развелась, и он приехал ко мне в тюрьму. В белой рубашке, на белом джипе. Был худеньким мальчиком, а вырос в элегантного мужчину. Я не сразу узнала. Спрашиваю: «В какой отряд? К кому пришли?» А он молчит, смотрит. Снимает очки, улыбается. Я не видела его пятнадцать лет. У меня упали плечи, пошла дрожь. «Абду, ты, что ли?» — «Я». В тот день я уже не смогла работать, попросила девчонок заменить. Они поняли, сами всё видели.

Абду начал мне помогать, ухаживать. Дарил подарки, навещал моих родителей. Замуж не взял, но и не отдавал никому. У него уже была семья, дети. Наверное, надо было по-умному: могла ещё раз выйти замуж. Но почему-то я этого не сделала. Не хотела даже видеть этих мужиков, кроме Абду никто не был нужен. Он же привёз меня в Москву в 99-м году. Работал прорабом, а я варила строителям еду. Подружилась с соседками, Мариной и Ириной. Как-то они попросили убраться у них дома, и запустилась цепочка. Посоветовали друзьям, Жене и Виталику, те взяли меня няней для дочки. У них была собака — ротвейлер, который умел улыбаться. Никогда такого не видела! Они все мне стали как родные, до сих пор общаемся. С Абду я прожила двенадцать лет. Никах сделали по обряду, как положено. Если смотреть по мусульманским обычаям, я была его женой. Поссорились мы один раз. Он потом сидел под забором ночи напролёт. Всю неделю. Уже Виталик говорил: «Ну прости ты его, он же мой друг, хороший человек». И я простила.

Позже я сделала уборку у Лилии Васильевны, и так началась карьера. Сработало сарафанное радио. Я называю это карьерой, потому что многого достигла. Нынешняя работа мне нравится больше всего. Я в этой сфере около двадцати лет. К Лилии Васильевне прихожу до сих пор, она стала мне как мама. Убираю квартиру, оглядываюсь — и усталость пропадает. Люблю, когда всё по местам. Чем больше завалено, тем интереснее. Видишь погром и понимаешь, что действительно здесь нужна. Иногда даже делаю что-то бесплатно, сверхурочно. В клининговых компаниях так не делают, но я хочу, чтобы люди радовались. Мне даже невестка говорит: «Никогда не видела, чтобы человек уходил на работу улыбающимся и домой приходил с улыбкой». А я правда люблю своё дело. И каких только людей я не повидала за это время! Все хорошие, интересные. А если капризничают, так я всех давно знаю, сама могу закапризничать: «Дурацкий пылесос, дурацкая тряпка, не хочу это тереть!» Было такое, что выслала деньги обратно — мол, не нужны мне. Но потом мы помирились, так как человек хороший. Я всех понимаю, клиенты же платят за услугу, надо качественно работать.

У меня есть принцип: я никогда не сплетничаю. Из одного дома в другой не несу. И девочкам говорю, которые мне помогают. Как-то мне предлагали открыть ИП, запустить бизнес. Но в руководящей должности я люблю быть только дома.

Дети Абду выросли, стали докторами. Забрали отца обратно в Кыргызстан. Но мы до сих пор в дружеских отношениях. Он никогда не думал насовсем остаться в Москве. Я тоже, но так сложились обстоятельства. Муж занял наш дом в Бишкеке, а у меня не было времени судиться. Попросила только переписать дом на младшего сына. Когда я уже заработала, то хотела купить второй дом, но младший брат отговорил. Попросил дать ему денег на машину, обещал, что мне подарят отцовский дом. Я работала в Москве и каждый год отправляла семье деньги на ремонт. Но по итогу инвестировала не туда, куда нужно. Правильными были только расходы на детей: дочку женить, сына. На образование никогда не скупилась.

Дом в итоге переписали на брата, который живёт в Тюмени, и у него один ребёнок. Родители сказали: «Ты не скоро закончишь стройку, у тебя нет денег, ты женщина и ни на что не годишься». Так я проснулась утром и оказалась без дома, в кредитах, на съёмной квартире. Ещё маму нужно обеспечивать — у нас родителей не бросают. Я ничего не сказала, чтобы мама не расстроилась, но приобрела болезнь — гипертонию. С тех пор принимаю таблетки, но в остальном всё хорошо.

В нулевых, после 11 сентября, пришлось сделать гражданство. Сколько времени я просидела в отделениях! Всё время обыскивали, отнимали деньги. Когда получила российский паспорт, так радовалась! Раньше только мечтать об этом могла, думала, никогда не будет. Дети выросли, дома встречают внуки. Сейчас у меня уже есть московская прописка. Любимая работа. Клиенты балуют подарками. Всё, о чём мечтаю, получается.

В детстве я мечтала стать «барелиной» (так я это называла). Мне хотелось танцевать на сцене в красивом платье, чтобы все на меня смотрели и аплодировали. Когда мне было пять лет, в музыкальный кружок, где я занималась, пришёл ассистент по актёрам с киностудии имени Горького и меня позвали сначала на пробы, а потом сниматься в фильме режиссёра Ильи Фреза «Карантин». Фильм вышел в 1983 году, я получила гонорар, потом какую-то премию, и на эти деньги мама сделала ремонт на даче, а меня стало принято называть актрисой. Потом я ещё два-три раза участвовала в съёмках. Когда в четырнадцать лет папа потребовал, чтобы я определилась с профессией, я, чтобы он отвязался, сказала, что, скорее всего, буду поступать в театральный. В моём списке профессий мечты были ещё журналист и филолог. Но я боялась, что, если признаюсь в этом папе, он будет давить, чтобы я готовилась. А мне хотелось свободы.

Я окончила школу-студию МХАТ, немного поработала в театре Табакова и пошла ассистентом к Александру Митте, потому что хотела готовиться к поступлению на режиссёрский. А параллельно постоянно ходила на пробы и снималась в кино. Хождение по пробам мне не нравилось. Я ненавижу быть зависимой — от чужого мнения, настроений и вкусов. Я хотела сама принимать решения. Сама руководить. И поэтому решила попробовать стать режиссёром.

В команде Митты я проработала несколько лет. Участвовала в съёмках сериала «Граница. Таёжный роман» и «Раскалённой субботы». Вступительные экзамены в Нью-Йоркский университет я провалила. Попыталась сама снять документальный фильм, ничего не вышло. Стажировалась в отделе культуры «Коммерсанта», брала интервью, писала небольшие тексты о кино и театре для журнала Marie Claire. И тут я попала на кастинг в новый телевизионный проект — «Частная жизнь» с Владимиром Молчановым. Меня утвердили, и я два года была ведущей и лицом телеканала «Россия». Это очень странный заход в журналистику, особенно глядя из сегодняшнего дня. Но писать тексты, готовиться к интервью и работать в кадре я начала учиться именно в этот момент. Постепенно я стала подрабатывать ещё и продюсером телепроектов, а в 2007 году познакомилась с Владимиром Яковлевым (основателем «Коммерсанта»), и он позвал меня в свой новый проект «Сноб». На новой работе я как будто впервые в жизни оказалась среди своих. Люди, с которыми я познакомилась тогда, до сих пор самые важные в моей жизни. И в профессиональном смысле, и как друзья. Я пришла в «Сноб» в 2008 году не пойми кем, а уволилась главным редактором snob.ru в 2016-м.

Мне бывает неловко называть себя журналистом. Журналисты пишут большие тексты, делают расследования, работают в горячих точках. Я скорее организатор. Я люблю хаос, люблю придумывать и запускать новое, налаживать процессы. За восемь лет в «Снобе» и два года в «Медузе» я, кажется, стала неплохим медиаменеджером. И тут началось самое интересное! В 2018 году я познакомилась с предпринимателем и инвестором Львом Левиевым. Я в этот момент руководила отделом подкастов в «Медузе» и мечтала их развивать. Лев предложил мне запитчить идею студии и написать бизнес-план. Я никогда в жизни ничего не питчила и тем более не понимала, как писать бизнес-планы. Но я очень люблю свободу и возможность делать по-своему. Кроме того, в этот момент жизни я была в нужной степени отчаяния. Способность конструктивно отчаяться и решиться на авантюру — важные для предпринимателя качества. Я стала искать друзей, которые разбираются в питчах и бизнес-планах. Рыдала над таблицей в Excel. В итоге получила инвестиции и мы вместе с Катей Кронгауз и Андреем Борзенко запустили свой бизнес — студию подкастов «Либо/Либо».

Хорошие подкасты — это прежде всего истории. А журналистика — это умение делать важное интересным. То есть хорошо рассказывать истории. В нашем случае — вслух. И, конечно, степень погружения слушателя в историю, если она рассказана в звуке, гораздо глубже. Но основная разница между этими сферами — в моей роли в компании. Раньше я была наёмным сотрудником. Я могла хотеть лучших условий работы, ворчать, что начальство ставит глупые задачи, или бояться, что меня уволят. Всегда был кто-то, на кого можно перевести стрелки ответственности. Сейчас за всё отвечаю я. Если нечем платить зарплату — это моя проблема. Если мы сделали неудачный проект — тоже моя. Винить тут некого, хлопнуть дверью и уволиться не получится. Надо вывозить. И мне нравится этот уровень ответственности, я люблю принимать решения. Внезапно оказалось, что опыт публичных выступлений очень помогает продавать. Первые крупные контракты мы получили благодаря тому, что я буквально устраивала тед-токи о подкастах на встречах с партнёрами. Я страстно и убедительно рассказываю о том, что люблю. И это работает. Эта же способность помогает мне питчить идеи инвесторам и поднимать инвестиции. Но я почему-то злюсь и не люблю, когда меня упрекают в том, что я «играю» в жизни. Я, безусловно, эмоциональный человек и живо реагирую на разные ситуации, могу легко заплакать и быстро покраснеть. Но никакого отношения к моему актёрскому опыту это не имеет. Это скорее особенности моей психики.

Я всё ещё учусь быть хорошим руководителем. Считаю прозрачность безусловным достоинством нашей компании, но недавно поняла, что в какой-то момент нужно остановиться. Невозможно постоянно выплёскивать на сотрудников тревогу за то, что у вас может случиться проверка или кассовый разрыв. Тревожно должно быть вам, а не вашим сотрудникам. Выдерживать неопределённость могут не все, а только предприниматели.

Иногда мне так же хочется внимания и аплодисментов, как когда я хотела стать «барелиной». Я люблю съёмки и эфиры, потому что там ты — это не ты, а лучшая версия тебя. Часто вспоминаю, как больная и без голоса вела что-то на «Дожде». Голос появлялся только на минуты эфира, а затем исчезал. Эфир, особенно прямой, — это невероятный наркотик и магия. Это ощущение, что ты в центре самых главных событий, незабываемо. Я очень скучаю, но ни о чём не жалею. Я совершенно точно на своём месте! И это счастье.

Я любила читать книги, поэтому пошла на филологический. Затем, правда, получила ещё три высших — два лингвистических и экономическое. Папа сказал, что гуманитарные специальности ни о чём, поэтому три года после офисной работы я ездила на пары по экономике на другой конец Москвы. Выпустившись из РУДН, я планировала поехать в Латинскую Америку строить дипломатическую карьеру, но в 2007 году в Министерстве иностранных дел царил безбожный сексизм. Во время стажировки мне прямым текстом говорили, что «женщины карьеру в МИДе не строят», и запрещали ходить на работу в брюках — только юбки. С Эквадором не сложилось, и с 2008-го по 2019-й я работала в разных корпорациях. Преимущественно в банках. С каждой такой работы я имею несколько близких людей. Это грандиозное преимущество, но на этом преимущества заканчиваются.

Сначала я занималась внутренними коммуникациями, потом внешними, а потом и тем и другим. Последняя моя должность — руководитель коммуникационного центра. По тем временам у меня была неплохая зарплата, но эта работа редко отвечала моим представлениям о прекрасном. Меня ужасно вымораживали правила, необходимость выглядеть определённым образом и тот факт, что чем выше я забиралась, тем выше была ответственность. Вернее, необходимость всегда быть в контакте людьми, занимающими топ-менеджерские позиции. Коммуникация с ними чаще всего была крайне неприятной. Например, на последней работе самый высокопоставленный человек звонил мне, чтобы наорать из-за того, что у него в календаре не стоит какая-нибудь встреча. Я не была его персональным ассистентом, имела к этой встрече очень косвенное отношение и тем более не отвечала за его календарь. Помню, что одновременно с ужасом испытывала огромную радость, потому что это случилось накануне моего последнего рабочего дня.

Ещё было довольно забавно, что часто люди, перед которыми я отчитывалась, не могли общаться со мной напрямую. Не позволяло небожительство. Вместо того, чтобы просто позвонить и спросить у меня лично, они шли по длинной цепочке начальников с информацией в стиле: «Пожалуйста, не увольняйся». Только это звучало не так, а скорее как предписание: «Сделайте всё, чтобы она не уволилась». Мне и в голову не могло прийти, что я ценный сотрудник. От вышестоящего руководства никогда не было и проблеска положительной оценки. Они всегда были невероятно серьёзными и без какой-либо человечности. Её там не хватало больше всего. Я всё время ощущала себя просто функцией, а большая часть работы казалась просто бессмысленной да ещё и не приносила удовольствия. Получалось, что моя главная задача в том, чтобы и так богатые люди богатели ещё больше. Я редко замечала, что на подобной работе людям удаётся быть собой. Быть заметными, удивительными, с открытым внутренним миром. Моими друзьями всегда были преимущественно психологи и журналисты, и социальная значимость их деятельности была на совершенно на другом уровне. Конечно, за одиннадцать лет случались и светлые периоды, но чаще я сталкивалась с абсолютно неэкологичным отношением.

Я не ушла раньше, потому что мне важно было иметь стабильный доход. К тому же я думала, что в каждом новом месте будет лучше, чем в предыдущем. И что меня никуда не возьмут в альтернативной сфере. Я пыталась откликаться на вакансии, которые мне нравились, но отсеивание часто происходит по формальному признаку — «опыт работы не в той сфере не рассматриваем». Это была компромиссная жизнь, но другой я не знала одиннадцать лет.

Момент расставания произошёл после выпуска моей книги. Это единственная в России книга о послеродовой депрессии. Я писала её полтора года, и это как раз совпало с моей последней корпоративной работой. Я уволилась в никуда, и это требовало грандиозной смелости. К тому моменту я что-то накопила, но всё равно чувствовала тревожность по поводу финансовой стабильности. И сейчас чувствую, хотя для неё всё меньше оснований. Я выступила в другой роли — как авторка и как активистка. У меня началась публичная деятельность. Идея была такая: «Может быть, эта волна куда-нибудь меня вынесет». Так и произошло.

Я уволилась в июне, а в июле уже продала целый сезон подкаста «Сделал сам» одному из банков, в котором раньше работала. И покатилась по совершенно новой карьерной стезе, которой до меня в России ни у кого не было. Сейчас при грубом подсчёте у меня три работы, но, скорее всего, больше. Я коммерческая директорка в студиях «Либо/Либо» и НОРМ — отвечаю за продажу рекламы и отношения с партнёрами. В общем, за финансовую стабильность великих стартаперок и стартаперов. Также я авторка подкаста «Хорошо, что вы это сказали» про психотерапию. И вместе с другими женщинами мы делаем подкаст «Никакого правильно». Это психоактивистский проект о ментальном здоровье матерей, по сути — продолжение моей книги. Той же повестки, которой я спустя два года продолжаю гореть. Ещё я занимаюсь всякими публичными активностями. Стараюсь не упускать возможности дестигматизировать людей с ментальными трудностями, матерей, говорить о гендерном равенстве. Рупоров феминизма и психоативизма много не бывает, и очень приятно быть одним из них. Наконец-то моя работа имеет смысл, как бы пафосно ни звучало.