ЖизньОнлайн-сталкинг:
Виртуальное насилие
с реальными последствиями

В ответ на мою просьбу оставить меня в покое последовал поток грубой брани

Пару месяцев назад, вскоре после переезда в новый город, мне написал в сети незнакомый молодой человек — назовём его М. Из его сообщения я поняла, что ему интересно было бы больше узнать про мои путешествия. Впрочем, он так и не обратился ко мне за советом, а сразу стал звать встретиться и поговорить, притом явно не о путешествиях. Потом начались попытки узнать мой номер телефона. Поток сообщений, который не прекращался, несмотря на мои просьбы писать только по делу. Потом поток грубейшей брани в ответ на мою просьбу оставить меня в покое. За бранью последовало извинение — как мне показалось, искреннее.

Через несколько дней он написал мне снова — на этот раз, что он видел меня в кинотеатре (где я действительно была). После очередного потока брани и странных предположений на мой счёт: «Таким эгоисткам, как ты, просто нравится чужое внимание! Вы хотите, чтобы за вами бегали, а вы только отказывали! Это льстит твоему самолюбию!» — я просто заблокировала его в сети.

В тот вечер я впервые в жизни шла домой, оглядываясь назад, и с трудом удерживалась от того, чтобы не перейти на бег, как в детстве в мрачном коммунальном коридоре, где за каждым тёмным углом мерещится монстр. Куда только делась та девушка, которая смело совала нос в московские и шанхайские подворотни и высокомерно кривила губы, когда друзья пугали её ужасами весёлых кварталов Берлина. Вспомнив, что М. вышел на меня через сообщество экспатов, я повесила там предупреждающий пост. Каково же было моё удивление, когда выяснилось, что М. преследовал не менее трёх девушек одновременно.

Что было особенно неприятно, все жертвы М. были чем-то похожи: разрезом глаз, цветом волос и кожи. Одна из них в своё время встретила его на вечере для изучающих иностранный язык. Он быстро добился от неё номера телефона и позвал выпить кофе. Одни посиделки в кафе закончились форменным преследованием — М. рассказал всем, что его жертва теперь его девушка. Он продолжал настаивать на новых встречах, а в ответ на вежливые отказы разражался грубейшей бранью. Впрочем, после каждого потока оскорблений М. извинялся, и моя знакомая надеялась, что теперь-то он придёт в себя и оставит её в покое.

Оскорбления вскоре сменились угрозами — М. раздобыл домашний адрес моей знакомой и стал говорить, что придёт и расскажет всё её родителям (девушка из мусульманской семьи — впрочем, отнюдь не консервативной), что он будет поджидать её у подъезда и заставит с ним говорить. Девушка начала бояться выходить из дома и однажды просидела в четырёх стенах все выходные, не в силах справиться со своим страхом. Она боялась идти в полицию, потому что тогда история непременно вышла бы на поверхность и об этом узнали бы её родители, а их ей не хотелось беспокоить.

К счастью, М. редко переходил границы онлайн-преследования, и нам было достаточно игнорировать его сообщения и добиться его исключения из мигрантских сообществ, где он искал своих жертв. Моя знакомая не воспринимала М. всерьёз. Это нормально — он идеально соответствует архетипичному сталкеру, как его рисует массовая культура: болезненно одинокий и неловкий молодой человек, воображающий, что понравившуюся девушку можно «покорить», если писать ей достаточно долго, да ещё и припугнуть.

Однако, как говорит Ольга Зипельмайер, психолог-консультант берлинского центра Stop Stalking, уже много лет работающая с жертвами преследования и сталкерами, архетипичный «романтик», который преследовал нас, — это не самый распространённый вид сталкера. По наблюдениям берлинского центра и их коллег из других стран, самый распространённый вид — это бывший романтический партнёр, который думает, что пытается спасти распавшиеся отношения или брак.

«Само осознание преследования как правового нарушения появилось недавно — этот тот случай, который часто называют „новое преступление из старого поведения“. Случаи преследования описаны в нашей культуре: самый первый сталкер, которого мы встречаем, — это Аполлон, преследовавший Дафну, которой не оставалось ничего, кроме как превратиться в дерево. Поскольку правовая норма относительно новая, она ещё не успела закрепиться в нашей культуре. Люди, оказавшиеся в такой ситуации, часто сами не понимают, что они имеют право требовать защиты. К тому же в разных странах разные правовые нормы: если в Европе преследование уголовно наказуемо, то в России правовой базы для этого пока не существует. Нельзя забывать о разных границах частной сферы в разных обществах: сложно сравнивать индивидуалистичную Европу и коллективистский Восток».

Культурные рамки — это только одна из причин, по которым жертвы не ищут помощи государства. По словам Зипельмайер, часто выясняется, что преследователя и его жертву раньше связывали близкие отношения, и людям может очень не хотеться вовлекать в свою личную жизнь посторонних. Кроме того, многие люди в таких ситуациях всё ещё находятся в динамике романтических отношений, ещё не осознали, что они закончились и перешли в какую-то другую стадию. Ну, и конечно, многие думают, что могут договориться с другим человеком — тем более со знакомым, — или надеются, что это само пройдёт, не причинив им вреда.

Сами преследователи часто тоже могут ещё внутренне переживать разорванные отношения и не осознавать, что они закончены. Работа с этим переживанием — один из аспектов работы центра Stop Stalking с преследователями. Собственно, организация начиналась с того, чтобы бороться с преследованием, отучая от него самих сталкеров. Как подчёркивает Зипельмайер, надо понимать, что сами преследователи часто очень несчастные люди, которые не могут остановиться, даже если хотят: некоторые клиенты сравнивают свою манию с наркотической зависимостью.

Самый первый сталкер — это Аполлон, преследовавший Дафну

Если жертва — мужчина, то он может не обращаться
за помощью
из-за боязни показаться слабым

«Массовая культура с её представлением о романтической любви нам совсем не помогает — вы вспомните, сколько популярных песен о любви на самом деле рассказывает о преследовании. Преследователи — и мужчины, и женщины — оказываются заложниками вредной идеи, что за любовь надо бороться до конца и что объекта своей любви надо добиваться, несмотря ни на что», — говорит Зипельмайер. Стоит учитывать и то, что у всех людей разные представления о личных границах, и наложить это на воспоминания о предыдущих отношениях или о любовной неудаче, которая могла сильно травмировать человека. «Преследователи могут не понимать последствий своего поведения — им кажется, что они спасают свои прошлые отношения или даже брак. Они просто не задумываются о том, что своим поведением они могут поломать своей жертве всю жизнь».

Если жертва преследования мужчина, то он может долго не просить помощи из-за боязни показаться слабым. Мужчинам ведь с детства говорят, что они должны со всеми трудностями справляться сами. Мужчина может недостаточно внимательно прислушиваться к собственным ощущениям и не понимать, почему ему вообще неприятно преследование. Потому что мы просто забываем о том, что страх преследования — один из самых древних страхов человека, и что он легко может привести к серьёзному душевному расстройству.

Как следует из опыта центра, а также из частных историй жертв преследования, даже европейские правовые нормы и полиция не могут в достаточной мере защитить жертв сталкинга. Англоязычный интернет пестрит историями о том, как снисходительные судьи советовали жертвам сталкеров гордиться оказываемым им вниманием и не принимали всерьёз их просьбы о помощи. В России же законодательство не регулирует эту сферу отношений вовсе.

«В России в рамках уголовного права такого понятия, как преследование, нет вообще. Никаких норм, запрещающих преследование, нет. Единственная статья, которая хоть каким-то боком к этому относится, — это такая статья, как „угроза убийством“. На практике же жертвы преследования в России не могут рассчитывать на помощь государства и сами как-то бегают (часто в прямом смысле) от своих преследователей», — говорит Мари Давтян, адвокат, специалист по вопросам семейного насилия.

Организаций, которые бы занимались непосредственно преследованием, в России нет, но поскольку преследование часто является частью домашнего насилия, то кризисные центры для женщин помогают им спастись и в таких ситуациях. Что интересно, частные организации следуют международной практике и держат местоположение своих убежищ в секрете, а государственные, которых намного больше, не скрывают своё местоположение. Большинство преследователей не отваживаются заходить внутрь, потому что на входе обычно есть охрана, но можно предположить, что безопаснее было бы, если бы преследователи не знали, как найти убежище.

«Отношение нашего суда к преследованию отлично иллюстрируется одним случаем из моей практики, — рассказывает Давтян. — Муж моей клиентки угрожал убийством ей и её ребёнку. Психиатрическая экспертиза выявила у него шизофрению и признала его особо опасным для общества. Но в результате он остался на свободе и свободно продолжал угрожать своей жене. По результатам экспертизы мы попросили суд предоставить моей клиентке защиту. Суд отказал — на том основании, что этот закон создавался для защиты свидетелей в расследованиях терроризма или организованной преступности. А на жертв угроз он не распространяется. Судья тогда сказал: „Подумаешь, вам какой-то псих угрозы пишет, не принимайте близко к сердцу“».

Мари Давтян и её коллеги уже два года пытаются добиться принятия нового закона о домашнем насилии, в котором есть и пункт о преследовании. Речи об отдельном законе, посвящённом преследованию, пока не идёт — адвокаты считают, что, когда этот законопроект примут, можно будет добиваться введения новых законов, в том числе о преследовании. Однако этот закон о домашнем насилии уже два года никуда не может пройти: на сегодняшний день Россия — единственная страна СНГ, где нет такого закона.

Нет ничего удивительного, что сталкинг и тем более онлайн-сталкинг не принято воспринимать всерьёз в стране, где проблема физического и психологического насилия, пользуясь онлайн-терминологией, не решается AFK (away from keyboard, то есть «не за компьютером»), а уличные домогательства предпочитают считать комплиментами. На этой подмене строится логика и сталкеров, и зачастую жертв: повышенное, навязчивое и угрожающее присутствие преследователя спекулирует на установке «главное — внимание». 

Благодаря этой установке существует и ещё одна форма сталкинга, где преследователи занимаются этим небескорыстно, — достаточно вспомнить истории посетителей сайтов знакомств, из которых компьютерные мошенники сначала вытягивают всю личную информацию, а потом начинают требовать денег. Такие преступники спекулируют на чувствах и часто повторяют все действия преследователей: заваливают своих жертв письмами, непрерывно звонят, нагло требуют внимания, а часто и преследуют свою жертву по всем доступным интернет-платформам, начинают угрожать и писать о своём якобы непреодолимом влечении к жертве. 

Однако, как бы сами преследователи ни обозначали свою цель, истинная цель у них часто одна — установить контроль над чужой жизнью. Сталкинг — это форма насилия, пусть даже насильник не понимает, что творит, а его действия сугубо виртуальны. И это ещё раз подтверждает, что разницы между офлайном и онлайном фактически больше нет.

Фотографии: 1, 2, 3, 4 via Shutterstock

Бывает, что судьи советуют жертвам сталкеров гордиться оказываемым им вниманием