МнениеНейтральная полоса:
Может ли политкорректность
выйти из берегов

дмитрий куркин

«Они что, совсем спятили?» Этот вопрос возникает у комментаторов регулярно, когда речь заходит о «перегибах» в политкорректности. Например, когда Лена Данэм выступает в поддержку студентов колледжа, требующих запретить продавать суши в столовой — как оскорбительную апроприацию японской гастрономической культуры. Или когда Джиджи Хадид, попавшую на обложку итальянского Vogue, обвиняют в расизме из-за обилия бронзера на коже.

Этот вопрос — конечно, в более мягкой формулировке «Не слишком ли далеко зашла политкорректность?» — в последние годы становится постоянной темой для колумнистов тех изданий, для которых политкорректность не пустой звук и не объект для насмешек (как для завсегдатаев имиджбордов, превративших аббревиатуру SJW в жупел и ругательство). Так зашла или нет?

Ответа на этот вопрос на самом деле нет, и причина тут в самой природе политкорректности — крайне неудобной штуки как для её отчаянных поборников, так и для тех, кто её так же яростно отрицает. Она имеет дело с неотрефлексированными общественными договорами и незакреплёнными правами, которые мало того что сами по себе выглядят сомнительными, так ещё и прямо противоречат друг другу. Первое — право обидеться и увидеть крамолу в том, что ещё вчера проходило незамеченным и было привычным. Второе — право проигнорировать чужую обиду с полным осознанием возможных последствий. Собственно, именно так в идеале и работает институт репутации, с политкорректностью тесно связанный: никакой законодательной силы у него нет и быть не может (иначе он и вправду превратится в правосудие толпы и «суд Линча», с которым его сравнивают критики). Но это не означает, что у него совсем нет никакой силы.

Политкорректность — своего рода граница между тем, что считается приемлемым, и тем, что абсолютно недопустимо. Но она имеет смысл и ценность тогда и только тогда, когда она подвижна и оставляет нейтральную полосу — или, если хотите, серую зону — для аргументов и споров. 

Случай с Хадид и итальянским Vogue — как раз из этой пограничной зоны. Обилие бронзера и спрос на очень тёмный загар для современной Италии — вещь совершенно обычная. С конца 50-х годов в стране выгоревшая кожа постепенно перестала быть отличительной чертой рыбаков и фермеров и превратилась в атрибут статуса и богатства: круглый год сохранять идеальный загар могут люди с определённым достатком — таким, который позволяет регулярно отдыхать на курортах. Отсюда и взялась национальная мода и спрос на загар (или его имитацию), на который почти наверняка ориентировались те, кто делал съёмку для Vogue.

Очевидно ли это тем, кто бросился атаковать Хадид в соцсетях? Необязательно. Но у них свой ракурс, тот, с которого отлично видно, как блэкфейс, несмотря на давнишнее и тотальное разоблачение его как оскорбительной практики, раз за разом используется в качестве «модного аксессуара». Что выглядит совсем уж абсурдно на фоне скандалов с противоположным знаком: «отбеливающей» ретуши, которая настигает моделей с африканскими корнями.

Ещё более наглядным оказался январский скандал, в который угодили основательница сайта Buro 24/7 Мирослава Дума и дизайнер Ульяна Сергеенко: что для одних было игривой цитатой из Джей-Зи и Канье Уэста, для других остаётся абсолютным табу.

Расизм, конечно, далеко не единственная проблема, с которой имеет дело политкорректность. Но так уж исторически сложилось, что на его примере проще всего объяснять ловушки двусмысленности, в которые иногда попадают даже те, кому строгие кодексы поведения предписаны чуть ли не с самого рождения. Никто не знает наверняка, собиралась ли принцесса Кентская, надев антикварную брошь в стиле blackamoor, оскорбить свою будущую родственницу Меган Маркл (у будущей жены принца Гарри африканские корни). Но колониальный модерн, напоминающий о временах расовой эксплуатации, сегодня воспринимается совсем не так, как два века назад. Для одной — это невинный аксессуар из фамильной коллекции, для другой — историческая стигма.

Две оптики, две системы ценностей — и в мире, где сетевые войны разворачиваются за секунды, а информирование, увы, занимает куда больше времени, они неминуемо будут сталкиваться. Но они и нужны, чтобы время от времени проверять, каковы правила общежития. Что всё ещё может быть допустимо (использование загара), а что уже точно нет (использование загара под вывеской «Африканская королева»). Во времена, когда дня не проходит, чтобы кто-либо не показал пальцем и крикнул одно из волшебных слов («расизм!», «ксенофобия!», «апроприация!»), легко убедить себя в том, что политкорректность зашла слишком далеко и превратилась в самопародию. Уж точно проще, чем разобраться в ситуации и проявить уважение к чужим чувствам.

Идея у политической корректности сегодня та же, что и много веков назад, когда и самого термина-то не было: служить буфером для конфликтующих этнических и культурных традиций и картин мира. Когда она не срабатывает, спор может быстро выйти из-под контроля, а возмущение — далеко за пределы комментов в соцсетях. Как в случае с печально известной толстовкой «Coolest Monkey in the Jungle», появление на свет которой закончилось погромом магазинов H&M в ЮАР и угрозами в адрес родителей пятилетнего мальчика-модели Лайама Манго, которым даже пришлось сменить жильё из-за опасений за свою безопасность.

Политкорректность иногда нужно подвергать допросу с пристрастием — для её же пользы. Она должна позволять людям договориться до того, как они взялись за вилы — и именно поэтому в первую очередь от неё не стоит отмахиваться. Это не особенно удобно — каждое утро проверять, сдвинулась граница за ночь или нет. Но лучше все же так, чем копить обиды.