МнениеПоэтка, поэтесса или поэт: Кем видят себя женщины, пишущие стихи

Текст: Наталья Бесхлебная 

«Я не люблю восторженных девиц… / По деревням встречаешь их нередко; / Я не люблю их толстых, бледных лиц, / Иная же — помилуй бог — поэтка. / Всем восхищаются: и пеньем птиц, / Восходом солнца, небом и луною... / Охотницы до сладеньких стишков, / И любят петь и плакать... а весною / Украдкой ходят слушать соловьёв». Этот манифест литературного шовинизма был создан Иваном Тургеневым в середине позапрошлого века, но не так уж сильно всё изменилось с тех пор.

«За последнее время от наших поэтесс ждёшь и находишь как-то больше, чем от поэтов. Наступил какой-то „суфражизм“ в русской поэзии», — многообещающе начинал свою статью 1913 года о ранней Цветаевой критик Пётр Перцов, но продолжал так: «Дамские присловья редко бывают удачны. Стихи г-жи Цветаевой закрепляют, к счастью, не каждый жест».

Благодаря движению суфражисток к началу XX века женщины действительно стали заявлять о себе, в частности, в литературе, но возможность высказаться как таковую приходилось отстаивать. Вершина же уважения заключалась в словах «ты не поэтесса — ты настоящий поэт». В Литературном институте, где я училась на семинаре поэзии в начале 2000-х годов, именно такая похвала была всё ещё в ходу.

Анна Ахматова, которую в популярных статьях называют «русской Сафо», написала эпиграмму: «Могла ли Биче словно Дант творить, / Или Лаура жар любви восславить? / Я научила женщин говорить... / Но, Боже, как их замолчать заставить!» Ахматова, как и Цветаева, слово «поэтесса» не признавала и хотела называться исключительно поэтом — так что вполне очевидно, что поэт Анна в своей эпиграмме, шутя или не очень, вторит мужскому хору судей-мизогинов.

А женщины не столь знаменитые искренне верили в свою профессиональную второсортность: «Нет, я не буду знаменита, / Меня не увенчает слава, / Я — как на сан архимандрита — / На это не имею права. / Ни Гумилёв, ни злая пресса / Не назовут меня талантом / Я маленькая поэтесса / С огромным бантом». Так в 1918 году написала о себе Ирина Одоевцева, будущая жена Георгия Иванова. А вот другая поэтесса начала XX века — Надежда Львова: «Мы празднуем мою близкую смерть. / Факелом вспыхнула на шляпе эгретка. / Вы улыбнётесь… О, случайный! Поверьте, / Я — только поэтка».

Женственность как будто бы не может жить в одном теле с талантом, и либо ты настоящая женщина с бантом, либо настоящий поэт — от чего-то придётся отказаться. Одоевцева бант хоть с возрастом и сняла, но всю жизнь проходила в жёнах гения, Львова же покончила с собой из-за разрыва отношений с Валерием Брюсовым при помощи подаренного им же пистолета.

Большинство женщин по-прежнему хотят, чтоб их называли поэтами вместо поэтесс, докторами вместо докторш, физиками вместо физичек. Пусть ироническое восприятие этих слов и сложилось как раз потому, что женщины изначально не были допущены до таких профессий. Дело даже не столько в том, что мужчины не терпели конкуренции: женщины, не учившиеся ни в царскосельских лицеях, ни за границей, с детства принявшие на веру, что их высшее предназначение — стать женой или музой, просто не могли быть к этой конкуренции готовы. Система постоянно воспроизводила сама себя: общество, искренне убеждённое в том, что место женщины вторично, не создавало условий, в которых можно было бы реализовать одинаковые интеллектуальные возможности гендеров и, соответственно, поверить в них.

Говорят, что искусственное введение феминитивов не меняет общество по мановению волшебной палочки — возможно, но в моём случае волшебная палочка сработала. Чтобы привыкнуть к слову «поэтесса», употреблённому в мой адрес, мне потребовалось минут пять. Как только я опубликовала своё решение, морок сняло как рукой: оно не только больше не вызывает у меня иронии или раздражения, но и воспринимается гармонично.

 фотографии: Wikimedia Commons (1, 2)