МнениеВсе пройдет:
Правда ли,
что время лечит

Конечно, еще немного — и на том повороте я встречу вот того самого, немного кудрявого и в очках, или без очков, высокого или не очень (но выше меня, когда я на каблуках), не слишком модного, но и не какого-то задрипанного придурка. Встречу остроумного и желчного, но вместе с тем доброго и великодушного, который не ставит смайлик в конце каждого предложения и не заказывает странный коктейль, а пьет виски, как настоящий мужик, но при этом он, конечно, не алкоголик, а хороший парень — такой, рядом с которым я как за каменной стеной. Он уверенно водит машину, которая у него, конечно, есть, он прочел много книжек и любит хорошую музыку, да, он любит английскую музыку 60-х годов, но при этом не старомодный зануда. Он смотрел всего Вуди Аллена, без пафоса рассуждает об архитектуре, в свою речь он не вставляет то и дело английские фразочки, но хорошо знает язык. В деловом письме он никогда не напишет «Доброго времени суток», а в личном сообщении — «Как все твое?». Он практически идеален, но не настолько, чтобы в его присутствии я чувствовала себя червяком. Хорошо, в конце концов, пусть у него плохой характер, завышенное самомнение и некрасивые уши — я прощу.

Литовцы, финны, голландцы и сиамские близнецы. Они все это делают.
Господи, что со мной не так?

Памятник Гоголю. Вот тут в таком-то году мы с М. первый раз поцеловались. Мы шли из клуба в переулке неподалеку — там, кажется, был концерт. Мы сидели на скамейке у памятника и очень нервничали. Тогда там не было бомжей. Было пусто — только мы с М. А может, и не пусто, но я не помню никого больше. Мы говорили о том, что между нами ничего не может быть, что мы друзья и что к тому же у него только что закончился роман с моей лучшей подругой. Потом М. сел на корточки, обхватив коленками мои колени, и меня поцеловал. Был очень теплый сентябрь и темно-синий вельветовый пиджак, но меня била дрожь. Не помню, как мы ушли и что было потом.

Аргентинцы, вне всяких сомнений, и даже фасолинки это делают.

Потом наступило лето, и он влюбился. Несколько месяцев мы почти не общались, а потом на первом курсе меня отправили на стажировку в Венецию, в университет Ca’ Foscari, где на каждом шагу мне мерещился его долговязый силуэт. Если можно сохнуть от любви, то именно это со мной и происходило. Через полгода я вернулась в Москву, и снова был октябрь, и я уже начала думать о ком-то другом, но однажды мы с М. пошли в «Иллюзион», и на мосту он развернул меня и поцеловал, а кто-то другой так и растворился, не успев толком материализоваться. Еще два года мы бродили по переулкам и бульварам, чудом дотерпев до 19-ти, а потом поженились.

Даже угри, даже шэды (бог знает, что это за твари).

На Тверском бульваре мы гуляли с коляской. В ней спал младенец. У него была фамилия М.

Японцы, лапландцы, шимпанзе и кенгуру. Что с нами стало, куда все это улетучилось?

Стык Страстного и Рождественского. Тут мы гуляли втроем: есть фотографии, где мы пускаем мыльные пузыри. Все так завидовали, какая у нас красивая молодая семья.

Жирафы и орлы, а еще Мария-Антуанетта с Наполеоном.

Все лопнуло меньше чем через год. Наверное, так бывает почти у всех: я мало спала и много злилась, М. хотелось больше внимания и меньше быта. Одно случайно прочитанное сообщение, разбитый об стенку телефон и такое ощущение, как будто умер кто-то близкий.

Мы с М. очень дружим, и теперь даже странно представить, что тогда это были мы. Что от его поцелуев я почти падала в обморок. Что верила — это навсегда. Все утешающие банальности про «время лечит, а все, как ни крути, пройдет» оказались правдой — и что-то огромное, переполнявшее меня много лет, испарилось, оставив после себя след в виде привязанности. Остались вырванные из тетрадки в клетку листочки, немного фотографий, где мы очень молодые и очень счастливые (большинство сгорело вместе со старым компьютером), а также несколько распечатанных писем (потому что ящик на Hotmail пропал вместе с забытым паролем).

Бульвар оборвался Солянкой, а у меня сел iPod.