Так можно?Можно ли публиковать частную переписку, если вы её адресат

Слово против слова

Вопрос об этичности чтения и публикации того, что не было предназначено для чужих глаз, возник не вчера. Самый яркий пример — письма или личные дневники: парадоксально, но чтение воспоминаний или переписки классиков прошлого не воспринимается как вторжение в личное пространство. Работающие с темой дневниковых записей (не только известных людей) историки отмечают, что нередко авторы ведут их так, будто кто-то заведомо может их прочесть, и даже обращаются к возможному читателю. Дневник значимой персоны прошлого и вовсе считается особенной ситуацией: он позволяет судить не только о самом человеке, но и о его эпохе. Это ещё и важный документ, поэтому вопрос о том, этично ли читать то, что предназначалось только для личного пользования, как будто совсем не встаёт — историческая ценность оказывается сильнее.

В других случаях этот вопрос оказывается не таким простым. Автор колонки The New York Times, например, рассказывает, как долго размышляла, стоит ли читать дневники покойной матери. И хотя в конечном итоге этот опыт оказался для неё важным и ценным, она испытала гамму сложных эмоций. То, что она прочитала в записях, расходилось с её воспоминаниями и восприятием собственной семьи: в дневниках женщина рассуждала о том, чем не решилась бы поделиться с дочерью. Конечно, этот случай совсем не похож на массовое распространение скриншотов переписки — зато он чётко даёт нам понять, что само это обсуждение не ново.

В контексте движения против насилия и домогательств публикация переписки кажется естественным шагом. Нередко пострадавшим бывает сложно убедить окружающих в правдивости своих слов, особенно если речь идёт о ситуации, в которой не может быть никаких «физических» доказательств вроде синяков и травм. Подобные случаи описывают выражением «he said, she said», то есть «слово против слова», когда единственным доказательством становится описание произошедшего обеими сторонами. «Опубличенные» переписки — способ вырваться из этой ситуации: они дают возможность увидеть ситуацию глазами пострадавшей. При этом все доказательства исходят от самого обвиняемого — и сказаны его словами. На ситуацию влияют и новые технические возможности. В архивах и облачных хранилищах можно найти сообщения какой угодно давности, сам процесс занимает доли секунды, а для высказывания легко найти платформу: в соцсетях можно быть услышанной гораздо быстрее.

Казалось бы, что может быть логичнее: в ситуации, когда от тебя просят доказательств, переписка и служит спасительным вещдоком. Но если в случаях, когда речь идёт о более «понятных» для общества преступлениях, вроде угроз и прямого физического насилия, публикацию переписки чаще воспринимают как способ обезопасить пострадавших, то в ситуациях абьюза и харассмента отношение к их документальным подтверждениям всё равно остаётся неоднозначным. Возникает парадоксальная ситуация: от пострадавших требуют представить доказательства, но публикацию этих доказательств считают неэтичной.

Возникает парадоксальная ситуация: от пострадавших требуют представить доказательства, но публикацию этих доказательств считают неэтичной

Анна Край — преподаватель департамента психологии НИУ ВШЭ, психотерапевт, специалист в области автобиографической памяти и гендерной идентичности, ведущий телеграм-канала «из крайности в крайность», отмечает, что сложное отношение к публикации чужой переписки часто связано у людей со страхом, что разгласят их собственные сообщения. «Многие люди относятся к перепискам как к очень важному, личному, сокровенному. Нарушение конфиденциальности, естественно, переживается болезненно, даже если мы смотрим на это со стороны», — отмечает эксперт. Многое, конечно, зависит от конкретной ситуации: пересказанная с помощью скриншота шутка будет восприниматься совсем не так, как, например, аутинг или раскрытие любой другой тайны человека. На остросоциальные темы мы в любом случае будем реагировать сильнее, вне зависимости от того, идёт речь о нашей собственной переписке или нет — хотя, конечно, в первом случае реакция будет в разы острее.

Нередко люди совершают перенос — им начинает казаться, что любое «разглашение» сказанного в частной переписке — аутинг и раскрытие тайны. Таким образом, вину они автоматически перекладывают с автора сообщения на его адресата, уже не замечая, что проступок совершил вовсе не пострадавший.

Анна Край также отмечает, что, видя опубликованные переписки, человек может почувствовать, что теряет ощущение контроля над собственной жизнью: другой может просто взять и выставить чужие слова на всеобщее обозрение. «Когда мы теряем чувство контроля, мы находимся в состоянии неопределённости. Неопределённость нас сильно тревожит, тревога может вызывать фрустрацию и так далее», — описывает возможные ощущения Край.

Александра Меньшикова, клинический психолог, кандидат психологических наук, специалист в области диалектико-поведенческой психотерапии, отмечает, что яркая реакция на опубликованные переписки, связанные с харассментом и насилием, может объясняться ещё и тем, как общество в целом относится к насилию. По мнению эксперта, множество негативных реакций связано в том числе и с тем, что люди в принципе не понимают, что такое насилие и как оно может проявляться.

«Когда человек читает такую историю, ему может стать стыдно. Он может, например, вспомнить похожий эпизод из собственной жизни — наверное, у всех в нашей стране есть опыт, связанный с насилием, но признаваться в этом неприятно. Люди вспоминают что-то своё, им становится стыдно, тревожно из-за того, что кто-то может об этом узнать», — объясняет Меншикова. Кроме того, по словам эксперта, в России не развита культура обращения за помощью. Когда люди читают истории о насилии, они часто считают это попыткой использовать человека, совершившего насилие, для собственной выгоды или желанием привлечь к себе внимание.

Многие, напоминает психолог, убеждены, что в том, что с человеком произошло тяжёлое событие — насилие или любое другое, — виноват он сам: «Это некая иллюзия контроля, власти: мы молодцы, и если случится что-то неприятное, мы обязательно справимся». Тогда, по мнению эксперта, человек может начать защищаться, нападая на пострадавших, говоря, что во всём виноваты они сами. Негативной реакции могло было бы быть меньше, если бы люди больше знали о теме насилия, — тогда она сменится сочувствием.

Тайна переписки

Вопрос об отношении к насилию не единственный сложный момент этого разговора. Ещё один важный нюанс — смещение границ личного и публичного: переписка, которую большинство из нас привыкли считать интимной зоной, теперь как будто перестаёт ею быть.

Первая параллель, которую многим хочется провести в таких случаях, — с вмешательством в частную жизнь государства. На это влияет и исторический контекст: в СССР цензура касалась в том числе и личной переписки, в современной России телефоны граждан прослушиваются, а публикации в соцсетях становятся поводом для преследования и инструментом давления властей. При этом частную публикацию скриншотов едва ли можно сравнить с государственным вмешательством: как правило, речь идёт о людях, действующих примерно на равных. К тому же человек получает доступ к тому, что публикует, вполне легально — ведь он сам является частью разговора. В этом смысле публикацию скриншота можно было бы сравнить, например, с пересказом частного разговора, где всё зависит от его содержания и целеполагания участников. Такой пересказ плох в случае манипуляций, передёргивания и интриг. Но с ним нет никаких проблем, если речь идёт о скрытой от чужих глаз агрессии. Современное общество не может упрекать людей, которые испытывают на себе травлю, в том, что они сообщают об этом вслух, их больше не приучают к «героическому» молчанию. В современных семьях не звучит слово «ябедничать» — ведь если ребёнка кто-то обижает, хорошо, если у него есть возможность сообщить об этом взрослому.

Для некоторых людей пересказ разговора по-прежнему остаётся этически неприемлемым, но даже в этих случаях это не похоже по масштабу на государственное вмешательство. Плюс публикации редко связаны с обнародованием всей возможной переписки — речь, как правило, идёт о конкретных эпизодах, которые человек хочет представить общественности.

Многие считают публикацию скриншота нарушением тайны переписки, но юридически этот процесс устроен сложнее. Советник, руководитель практики частных клиентов адвокатского бюро «S&K Вертикаль» Юлия Андреева отмечает, что в ч. 2 ст. 23 Конституции РФ, посвящённой тайне переписки, говорится о том, что к ней не должны иметь доступа третьи лица, для которых не была предназначена информация. Кроме того, существует ст. 138 УК РФ «Нарушение тайны переписки, телефонных переговоров, почтовых, телеграфных или иных сообщений» — но она подразумевает, что нарушителем тайны становится третье лицо, а не один из участников переписки.

Многие считают публикацию скриншота нарушением тайны переписки, но к ней не должны иметь доступа третьи лица, для которых не была предназначена информация

По словам Юлии Андреевой, человек вправе публиковать личную переписку с другим человеком, но здесь есть нюансы. Например, закон «О персональных данных». Персональные данные — это любая информация, которая прямо или косвенно относится к физическому лицу, и её раскрытие в скриншоте может попасть под нарушение закона. По словам эксперта, в законе дана очень общая формулировка, поэтому риск, что суд признает какие-то сведения персональными данными и определит нарушение, всегда существует. Судебная практика, по словам эксперта, признавала персональными данными и фотографии, и информацию о смерти, и номер мобильного телефона. Кроме того, эксперт говорит, что следует быть осторожнее с информацией, которая является личной и семейной тайной другого человека. Говоря проще, это информация о человеке, которая не является общеизвестной, — например, тайна усыновления или романтические отношения, которые он скрывает.

Помимо этого, по словам эксперта, информация в переписке может быть признанной порочащей честь и достоинство второго собеседника — и тогда можно стать уже ответчиком по такому делу в суде. Похожая ситуация была, например, с журналисткой Екатериной Фёдоровой, обвинившей в изнасиловании соучредителя медиахолдинга PrimaMedia Алексея Мигунова. Фёдорова выложила в фейсбуке скриншот переписки, где прямо говорит Мигунову о том, что произошедшее было насилием, — позже она использовала её и в суде. В прошлом году суд признал сведения, которые распространяла Фёдорова, порочащими честь, достоинство и деловую репутацию Мигунова. Впрочем, уже в этом году суд удовлетворил кассационные жалобы.

Мы знаем, что приватность в интернете устроена гораздо сложнее, чем мы привыкли думать. Не секрет, что социальные сети собирают о нас информацию, а рекламные объявления подстраиваются под то, что нам интересно — то есть тоже основываются на том, какая информация о нас становится доступна. Нередко мы сами невольно предоставляем больше данных, чем нам бы хотелось, — и всё чаще нам приходится задумываться, как на нас повлияет то, что мы размещаем онлайн.

Не стоит забывать и о специфике интернет-общения. Переписка лишена невербальных сигналов (интонации, жесты, язык тела), которые помогают нам понять собеседника и почувствовать, как на него воздействуют наши слова. По этой же причине многие в интернете действуют и говорят так, как никогда бы не решились офлайн: даже если мы знаем человека «вживую», в переписке он обезличен. Известно, что многие пользователи Сети ведут себя грубее и воинственнее, чем в жизни. И это может быть исключительно виртуальным образом, который сопровождается и страхом разоблачения, и связанной с этим уязвимостью. 

Возможно, все новые процессы — это повод ещё раз задуматься о том, как мы взаимодействуем с другими людьми. Там, где речь не идёт о нарушении границ и насилии, кажется, нет и места публикациям. 

Фотографии: Kaspars Grinvalds — stock.adobe.com, carballo — stock.adobe.com