Хороший вопрос«К сыну не чувствовала вообще ничего»: Женщины
о послеродовой депрессии

Неси Бушан

Координатор проекта STAR, доула

Я не то чтобы очень хотела ребёнка, но понимала, что это гармоничное развитие семьи. Готовилась, ходила к психологу прорабатывать страх ответственности. Беременность протекала настолько идеально, что я даже не замечала, как изменилась жизнь, и не понимала, как должна измениться. Когда ребёнок начал толкаться, было классное ощущение — вот-вот его увижу!

Я настраивалась на мягкие роды, но всё пошло не так. Были разрывы, эпидуралка, меня зашивали-перешивали. Но если к тому, что роды пойдут не по плану, я была готова, то к дальнейшему — совсем нет. Я не могла сидеть и что-либо делать, а мой роддом выступал за максимальную естественность, поэтому обезболивающих не давали, даже если попросишь. Молока было мало, и дочка кричала все три дня. Я чувствовала максимальную беспомощность из-за того, что не могу удовлетворить базовую потребность ребёнка. Думала, что я плохая мать. Также меня поразило, что я не почувствовала моментальной любви к ребёнку. Ничего из того, о чём говорят: “Макушка младенца пахнет раем”. Просто лежит комочек, который от тебя полностью зависит.

Когда мы вернулись из роддома, начались непрошеные советы. Все считали своим долгом сказать, как мне нужно относиться к дочери, как воспитывать, что чувствовать. Говорили, что я должна заниматься только ребёнком и забыть о себе. А кормить нужно только грудью, иначе ты не мать.

Я стала всё время плакать, ненавидеть своё тело. Особенно грудь — хотелось её отрезать. Стали появляться мысли о том, чтобы выброситься в окно или выбросить дочь

Я стала всё время плакать, ненавидеть своё тело. Особенно грудь — хотелось её отрезать. Стали появляться мысли о том, чтобы выброситься в окно или выбросить дочь. Они были со мной постоянно, как и ощущение безысходности. Я начала ненавидеть всё, что связано с дочерью, боялась к ней подходить. Мне казалось, что раз я не могу её накормить, значит ничего не могу дать и делаю только хуже. Я почти перестала спать, потому что по ночам было страшнее всего. В какой-то момент муж сказал: “Никого не слушай и вообще — забей, мы купим смесь”. Когда мы впервые дали смесь и ребёнок спокойно заснул, я почувствовала огромное облегчение. Но мучения всё равно остались: грудь-то никуда не делась, как и идеальные картинки, где я ею кормлю. Сначала я сходила к психологу, но не помогло. Женщина оказалась очень мягкой, и мы мило поговорили, но мне хотелось решения. Тогда муж направил меня к психотерапевту, где я услышала очень важные слова: “Неважно, как ты кормишь ребёнка, ты всё равно его мать”. Врач прописала медикаменты, которые я пила в течение месяца, и меня отпустило. Слёзы прекратились, но чувство вины было со мной ещё долго — потребовалось полтора года, чтобы его проработать.

Если я захочу второго ребёнка, то точно буду готовиться не к родам, а к жизни после. Смесь так смесь, грудь так грудь, чтобы ни один из вариантов не был предпочтительнее и не приходилось за него биться. Также я бы заложила время на собственное восстановление. Важно никого не слушать, и главное — не думать, что после рождения жизнь останется прежней.

Мария Карнович-Валуа

Соосновательница проекта о ментальном здоровье, родительстве и правах женщин «Никакого правильно»

Мы с мужем очень хотели ребёнка. К тому же за него пришлось побороться — восемь лет проходили всевозможные круги ада, чтобы он появился на свет. На подготовку была куча времени, и мы были более чем готовы.

Когда спустя много лет, операций и циклов ЭКО беременность наконец наступила — это было настоящее счастье. С единорогами, радужными пони и огромной радостью. Анализы всегда были в норме, беременность протекала спокойно. Но было довольно сложно найти команду на роды, которая с моим анамнезом согласится не делать кесарево сечение. Я хотела побороться за возможность вагинальных родов, и последние несколько недель беременности стали невероятно стрессовыми, но команду удалось найти.

Я рожала тридцать шесть часов, была истощена и измотана, но чувствовала огромное облегчение, что всё прошло как задумано и операция не потребовалась, а ребёнок здоров. Помню, как его унесли на осмотр, а я сквозь слёзы говорила мужу: “Неужели всё получилось? Неужели это наш сын?” Мы так долго ждали, чтобы произнести это слово — сын. Была сильнейшая смесь чувств: счастье, страх, боль, ощущение чуда.

Малыш родился беспокойным и все четыре дня плакал, а у меня самой проблемы с нервной системой, поэтому в роддоме было тяжело. Я не ожидала, что мне так сложно будет войти в новую реальность, где рядом со мной спит ребёнок. Я не могла уснуть, хотя уже двое суток была без сна, — никак не получалось отдохнуть. Постфактум я понимаю, что проблемы начались уже тогда. Даже здоровая психика может пошатнуться на фоне такого большого потрясения и пяти суток без сна, а у меня и раньше случались депрессивные эпизоды. Их триггерили репродуктивные трудности, и до беременности я принимала антидепрессанты. Я осознавала риски и старалась внимательно относиться к своему состоянию, но сделать ничего особо не могла. Успокоить ребёнка не получалось, заснуть — тоже. Не было рычагов, чтобы помочь себе.

Вокруг течёт жизнь, но ты в ней не участвуешь. Сидишь и плачешь посреди подземного перехода, мимо проходят люди, но никто тебя не замечает. Ты не знаешь, где мама, и тебе очень страшно

Думала, что, когда вернёмся домой, станет легче. Но дома всё равно было тяжело. Спать всё ещё почти не получалось, как и расслабиться, а это один из основных симптомов послеродовой депрессии. Правда, сложно сказать, что первично. Также у меня развивалась тревога — это закономерно при депривации сна. Для тревожности не было конкретных пунктов, я просто переживала обо всём. Ощущение надвигающейся беды: ещё чуть-чуть и я не справлюсь. Или — уже не справляюсь. На вопрос “С чем?” я ответить не могла. Абсолютно иррациональное чувство чёрной дыры, которая тебя засасывает. Наверное, подобное ощущает ребёнок, который потерялся в людном месте. Ты не понимаешь, в чём опасность, но она точно есть и ты ничего не можешь с ней сделать. Вокруг течёт жизнь, но ты в ней не участвуешь. Сидишь и плачешь посреди подземного перехода, мимо проходят люди, но никто тебя не замечает. Ты не знаешь, где мама, и тебе очень страшно.

Когда ребёнку было два месяца, я поняла, что мне безвылазно плохо. Что уже нет ни одного дня, когда бы я проснулась в нормальном состоянии. Я обратилась к врачу. Он выписал таблетки, которые я сразу же начала принимать несмотря на то, что сохраняла грудное вскармливание. Повезло, что был доступ к психиатру, который способен подобрать совместимые препараты.

На таблетках быстро полегчало, но хорошо не стало. Я снова вернулась на психотерапию, которую прервала во время беременности. Также поддерживал муж — у нас очень тёплые отношения. Мы через многое прошли и стали настоящей командой. Конечно, он не мог решить проблемы моей психики: болезнь неподвластна близким людям, как бы сильно они нас ни любили. Но ощущение, что меня полностью принимают, понимают и всегда будут рядом — очень важное. Также он был готов полностью взять на себя ребёнка, когда это было возможно, и таким образом тоже помог мне выбраться из ямы. Не уверена, что справилась бы без него. Ещё у нас была няня, благодаря которой я могла немного полежать, хоть и спать не получалось. Спустя месяц после обращения к врачу мы с мужем и малышом уехали в Таиланд, где провели месяц. Там я отогрелась в прямом и переносном смысле — наконец стала возвращаться к жизни. Но процесс всё равно был не быстрым: в общей сложности я принимала таблетки полтора года.

Марика Киви

музыкантка

Мы с мужем очень хотели ребёнка. Для нас он был продолжением любви, её физическим воплощением. Я была уверена, что готова.

Беременность проходила нормально, без патологий. Первые месяцы был лёгкий токсикоз — меня всё время подташнивало и не было сил. Было сложно заставить себя встать с кровати или выйти хотя бы на прогулку. Настроение тоже часто было на нуле, так что тем летом я просто сидела дома. Выходила только на репетиции и выступления — меня тогда позвали сыграть на нескольких фестивалях, это давалось сложно. До и после я лежала на диванчике за сценой и страдала. Вторую часть беременности я чувствовала себя получше и физически, и ментально. Готовилась к родам: мы копили деньги для контракта, я читала книги и смотрела видео, занималась йогой, медитировала каждый день. Прошла двое курсов — одни у лучшей, по моему мнению, акушерки (с ней и рожала), другие по гипнородам.

Я рожала сутки. Всё было так, как и задумывалось: партнёрские роды в индивидуальной палате в ванне без стимуляций и эпидуралки. На полном раскрытии пришлось делать кесарево — малыш просто не мог пройти через мой узкий таз. Эту вероятность я тоже предполагала, так что не чувствовала разочарования. Была рада, что всё наконец закончилось. На операционном столе меня всю трясло, и я отказалась класть ребёнка на грудь, попросила отдать отцу. Перед этим мне показали малыша и дали его поцеловать. Сейчас мне очень ценны эти воспоминания, но тогда я не поняла, зачем это нужно было делать. В палате я почувствовала себя немного растерянно. Непонятно, что дальше делать с ребёнком, как кормить. Я готовилась по видео, слушала советы акушерок, но всё равно не получалось.

Мы оплатили семейную палату, и все пять дней в роддоме муж провёл вместе со мной. Я тяжело отходила от кесарева, еле двигалась, и он взял на себя заботы о сыне. В роддоме было хорошо: регулярно кормили, муж всегда рядом, каждый день приходила педиатр и подтверждала, что с ребёнком всё хорошо, отвечала на миллион моих вопросов, консультант по грудному вскармливанию тоже помогала каждый день.

Жесть началась сразу после выписки. Через несколько дней муж уехал в командировку, а я осталась с сыном одна. Мне было невероятно больно кормить. Я делала это по правилам и мазала заживляющей мазью, но трещины становились всё больше, мои соски просто разошлись пополам. Ребёнок постоянно орал и требовал грудь. А когда засыпал, просыпался, если я пыталась отойти хоть на шаг, и снова орал. Я могла не есть весь день. Грудь болела так, что я не могла даже одежду надеть, и вся была в вытекающем липком молоке. Это было отвратительно. Грязная, голодная и вымотанная, я в истерике звонила мужу. Он нашёл и прислал мне консультантку по грудному вскармливанию, но та не особо помогла. В отчаянии я написала своему врачу из роддома, и она предположила, что у меня инфекция на груди. Моя единственная подруга приехала поздно вечером и привезла лекарства и еду. Я встретила её в подъезде полуголая, растрёпанная, с висящим на груди младенцем. Это был самый ужасный день в моей жизни.

На следующий день приехали мои родители и остались на неделю. Утром я первым делом всучила им сына, забирала его только для кормления. В остальное время лежала на кровати и смотрела в стену или плакала. Мне казалось, что моя жизнь кончена, а к сыну я не чувствовала вообще ничего. Мне было всё равно, чем он занимается. Я не понимала, зачем вообще родила.

Мне прописали многоступенчатое лечение для груди. Надо было обрабатывать соски до и после кормления, но они не успевали заживать, и мне пришлось перейти на сцеживания. Каждые три часа днём и ночью нужно было руками доить саму себя по сорок минут, а потом столько же кормить сына из шприца, пока он сосёт палец (из-за бутылочки он мог бы отказаться от груди). Затем малыш засыпал на руках, и снова пора было сцеживаться. Иногда он мог проголодаться раньше, и мне приходилось делать это, глядя на ревущего ребёнка. В таком ритме не хватало времени ни на что другое. Конечно, я могла перевести ребёнка на смесь, но мне хотелось быть мобильной и иметь возможность покормить в любом месте. А самое главное — только во время кормления, когда первые минуты адской боли стихали, я чувствовала хоть что-то! Какую-то связь, умиление. То, что в остальное время было недоступно.

Грудь болела так, что я не могла даже одежду надеть, и вся была в вытекающем липком молоке. Это было отвратительно. Грязная, голодная и вымотанная, я в истерике звонила мужу

Первые месяцы я не чувствовала ничего, кроме боли и отчаяния. Мне хотелось умереть — я всерьёз задумывалась, из какого окна подъезда лучше выйти и когда. Я хотела сдать ребёнка в детдом. Мне казалось, что я настолько ужасная мать, что там ему будет лучше. Я звонила мужу на работу в слезах, говорила, что покончу с собой. К тому же — адское чувство вины, что такому чудесному малышу досталась такая ужасная мать, которая его не любит и не справляется. Это было самым страшным. Я рожала, чтобы любить, но что-то пошло не так. Когда муж был дома и брал все заботы на себя, я просто лежала лицом в стену, никого не хотела видеть. Легче не становилось. Я прекрасно понимала, что у меня депрессия, такие эпизоды случались и раньше. Я много читала о вышедших из окна женщинах и понимала, что нахожусь в группе риска. Мы много обсуждали это с мужем. Договорились, что если он заметит тревожные симптомы, то сразу отправит меня к врачу. Но я не думала, что будет настолько плохо. Самое тяжёлое в постродовой депрессии то, что ты не можешь просто лежать и страдать. Тебе каждую секунду нужно заботиться о маленьком человеке. Я думала, что у меня отобрали жизнь. Хотелось убежать, и суицид казался единственным выходом. Не было сил даже найти врача. А когда я всё-таки находила, меня всё время что-то останавливало: то дорого, то долго ждать, то казалось, что мне уже не помочь.

Затем начался карантин. С мужем, который теперь работал из дома и каждую свободную минутку проводил с сыном, стало полегче. Помню, когда впервые улыбнулась: муж крутил малыша на руках и пел песню “Арии”, коверкая слова. Чувства постепенно просыпались, и я начала влюбляться в сына. Когда мы приезжали в другой город к моим родителям, они тоже делали всё, чтобы помочь. Я действительно отдыхала в такие моменты, но легче не становилось. Внутри всё так же было ощущение огромной дыры, которую ничем не заполнить. Я не могла потратить освободившееся время на увлечения, спорт или учёбу, потому что сил просто не было.

Мы стали всё чаще ругаться с мужем из-за всякой фигни. Он реагировал агрессивнее, а я болезненнее всё воспринимала. Оба не высыпались, по очереди вставая к ребёнку. Когда малышу было десять месяцев, я стала приглашать няню на пару часов два-три раза в неделю, а во время её визитов тупо лежала. Так продолжалось полтора года. Чаще всего казалось, что я тону, но периодически меня выкидывало на поверхность. На пару дней я вдруг наполнялась энергией и хорошим настроением. Писала кучу сториз о том, что наконец вышла из депрессии и сейчас столько всего сделаю! Многое начинала, затем меня резко выключало, и все дела оставались недоделанными. Подруга предположила, что у меня биполярное расстройство, я стала читать об этом. Поняла, что моё состояние само не пройдёт, я так и буду кататься на качелях. На тот момент я как раз закончила кормить грудью и могла пить препараты, если потребуется.

Первый психолог пытался лечить меня гипнозами, но стало только хуже. Другая сразу прописала антидепрессанты и нейролептики, предупредив, что эффект накопительный. Но мне стало лучше в первый же день! Я много шутила, смеялась, у меня было отличное настроение и много сил. Если раньше мелкое бытовое дело выжимало из меня все соки, то теперь я могла делать всё. Было очень непривычно чувствовать себя хорошо. До этого я как будто жила в плотном коконе, через который не проходили чувства, а теперь они вернулись. Вернулась способность замечать приятные вещи и радоваться им, способность хорошо одеваться. Появились силы ухаживать за собой. Я стала чаще наслаждаться временем с ребёнком, снова начала записывать музыку, куда-то выходить. Отношения с мужем резко улучшились: до этого мне казалось, что он постоянно меня обижает, а теперь увидела, что сама на многое влияю. Появились силы не впадать в уныние и не вступать в конфликт.

Я пью таблетки уже три месяца, параллельно работаю с психотерапевтом и психологом. Довольно сложно раскопать причины депрессий: семья меня всегда поддерживала, в жизни всё хорошо, мне во многом везёт и нет никаких травм. Врачи говорят, что это просто нарушение в мозгу, но, пропив минимум полугодичный курс, я могу уйти в ремиссию. Никто не гарантирует, что депрессия не вернётся, но я хотя бы буду готова. Не стану запускать и сразу найду помощь.

Сейчас я обожаю сына. Но, занимаясь только материнством, сильно устаю. От родительского выгорания помогает чёткое планирование отдыха. У нас с мужем сменный график: один день он встаёт в семь утра и кормит ребёнка, другой — я. Ещё у нас есть личные выходные: у меня раз в четыре дня, у мужа раз в восемь дней. В этот день можно заниматься только своими делами. Я люблю выбираться в центр Москвы, езжу в студию записывать песни, встречаюсь с подругами. Правда, наполнять это стало только после лечения.

Лилия К.

Помощница генерального директора

Я приехала в Москву из Тульской области, когда мне было девятнадцать лет. Через пару недель познакомилась с первым мужем — тридцатитрёхлетним сотрудником уголовного розыска. Он жил с мамой, которая была очень недовольна, когда спустя четыре месяца я забеременела. Упрекала меня в том, что я гораздо моложе, что “понаехали”, и удивлялась, как я так быстро забеременела. Считала, что моя главная цель — их квартира в Москве.

После роддома мне совершенно не хотелось возвращаться домой — знала, что столкнусь с упрёками. Дочь я тоже боялась. Мне крайне не нравилось, что теперь нужно с кем-то делить свою жизнь. Я понятия не имела, что делать с ребёнком, почему теперь я не могу веселиться с друзьями, как раньше, и почему должна сидеть дома. Психологически я была совершенно не готова к тому, чтобы стать мамой, хотя любила дочку. Этот процесс сопровождался паническими атаками, нервными срывами и скандалами с мужем и его матерью. Мне казалось, что я не приспособлена, что вообще ничего не умею. Стирала пелёнки руками (на этом настаивала свекровь) и плакала в таз. Сон длился не более трёх часов. Приходила с работы, мне передавали Полину с рук на руки, нужно было её уложить, а ещё приготовить всем еду. Я много читала про ментальное здоровье и в какой-то момент поняла, что сама из этого не выберусь — обратилась за психологической помощью.

Была для них скорее “хорошей свиноматкой”, а не человеком. Осчастливила мужа и его мать потомством — он очень гордится дочерью на расстоянии

В 2007 году у мамы мужа буквально на наших глазах случилась клиническая смерть. Мы сделали искусственное дыхание, как-то её оживили. Потом я заново учила её ходить, есть, поддерживала как могла. Можно сказать, подняла на ноги. Сейчас понимаю, что была для них скорее “хорошей свиноматкой”, а не человеком. Осчастливила мужа и его мать потомством — он очень гордится дочерью на расстоянии, а она иногда даже говорит по телефону спасибо за взрослую внучку. Конечно, они любят Полинку, просто мы полярно разные люди и нам никогда не понять друг друга.

В 2008-м после очередного скандала я предложила мужу какое-то время пожить отдельно. Примерно тогда же мне диагностировали рассеянный склероз — ещё один удар под дых. Нужно было лечиться, но у меня не было московского полиса, и вплоть до 2014 года я не получала нормальных препаратов. Из больницы, где проходила госпитализация, меня направили в психоневрологический диспансер. Дядечка-психиатр рассказывал про разные техники релаксации, но они не особо помогали. Зато помогли успокоительные, которые он же и прописал. Я прожила на них два года, а затем перешла на антидепрессанты. Лечение психики стало очередным поводом для упрёков — муж со свекровью называли меня сумасшедшей, хотя у меня была диагностирована послеродовая депрессия.

Мы разъехались с мужем, и я осталась одна на съёмной квартире с трёхлетней Полиной на руках. Но к тому моменту послеродовая депрессия уже была приглушена антидепрессантами и работой с психологом, поэтому я справилась, хоть и было очень сложно. Разъезд даже помог психологическому состоянию — я по-другому взглянула на материнство, почувствовала себя свободнее, и мы с дочкой построили мини-семью.

ФОТОГРАФИИ: nskov — stock.adobe.com