Хороший вопрос«Это не „знак качества“»: Журналистки «Медиазоны» о статусе «иноагента»

Я попала в «Медиазону» случайно. После второго курса мне нужно было пройти практику для университета, и я хотела пойти в другое издание, но там не оказалось мест, потому что я тянула до последнего момента. Тогда мне предложили попробовать написать в «Медиазону». Где-то через полгода после стажировки меня позвали на испытательный срок. С тех пор моя работа почти не изменилась, я продолжаю работать новостницей, только стала более самостоятельной.

Мой любимый материал — текст про Клюквенную падь. Это такая болотистая местность в бурятском поселке, где в 2002 году нашли тела двух девушек, а потом 17 лет не могли расследовать их убийство. Там очень загадочная история: родные сначала получают письмо с картой захоронения тел, потом следователей по делу убивают, а в 2019 году в убийстве заподозрили милиционеров.

Я узнала о статусе одной из первых в редакции — у меня включены пуши на канал с автоматическим обновлением реестра, — и сразу написала об этом в чат, но очень аккуратно, потому что мозг сначала отказывался верить. Я не представляю, как к этому можно быть морально готовым. Мы, конечно, ожидали включения в реестр после заявления в июне («Фонда защиты национальных ценностей» политолога Максима Шугалея, которого связывают с бизнесменом Евгением Пригожиным. — Прим. ред.), но они всегда подгадывают момент, когда ты меньше всего этого ждёшь. И я не думаю, что нужно заниматься чем-то особенным, кроме независимой журналистики, чтобы оказаться в списке «иностранных агентов», а додумывать не хочется.

Со стрессом я никак не справляюсь, потому что пока в процессе осознания того, как статус отразится на работе. Вчера, например, очень расстроилась, когда в твиттер не влезла подводка всего из семи слов. Настроение в редакции всегда боевое, а сейчас особенно, потому что нужно думать, как выкручиваться и работать с этой плашкой.

Я следила за «Медиазоной» с её открытия. Осенью 2015 года мой коллега по другой редакции позвал меня в кафе вместе с [главным редактором Сергеем] Смирновым (Минюст считает его иноагентом. — Прим. ред.), который долго расспрашивал, почему я хочу тут работать. И в конце он такой: «Всё классно, но у нас, к сожалению, сейчас нет возможности взять нового сотрудника». Я жутко расстроилась, но через два дня Смирнов вдруг мне позвонил. С тех пор я работаю в «Медиазоне».

Сначала у нас была крохотная редакция на Курской. Я писала новости, иногда — тексты, ходила в суды, ездила в командировки. Как и все. Потом «Медиазона» стала расширяться, а я ушла на удалёнку и переехала в Петербург. Последние несколько лет я занимаю должность SMM-редакторки.

Мне сложно сказать, есть ли у меня любимый материал на сайте. Из моих — точно нет, если не считать любимыми удачные шутки в редакционном твиттере. Работая SMM-редакторкой, я читаю каждый текст на нашем сайте и давно научилась безошибочно угадывать автора. По-моему, все они стоят того, чтобы их прочитали.

Ярких эпизодов с работы у меня полно, в редакции меня в шутку называют траблмейкером. Новости о том, как меня задержали или побили, собирают намного больше просмотров, чем когда-либо было у моих текстов. Последний пример — мой дневник из ковидной больницы, куда я попала с пневмонией и вышла с «короной».

Моя смена заканчивается в 18:00. Вчера в 18:01 коллега написала в чат: «Видите реестр…» — и все сразу всё поняли. Конечно, эта новость никого не удивила, редакция давно была готова к такому сценарию. Я имею в виду план действий. Морально — за других говорить не буду, но я не была. Мне надо было после работы собираться к стоматологу, а я просто села на пол в ванной и смотрела в одну точку. И потом рыдала в кресле у врача — конечно, не из-за операции.

Ничего неожиданного в этом статусе для нас нет, это просто обидно до боли. Люди, которые сейчас поздравляют нас с «получением знака качества», конечно, не имеют в виду ничего плохого. Но я считаю такую формулировку максимально неуместной. У нас и без этого «знака качества» проблем хватало. Не представляю, что сейчас чувствует моя коллега, которая читает письма тех, кто из-за этого статуса отписывается от наших донатов.

Как нас признали иноагентами? Путин сидит в бункере на своём золотом троне… Лениво листает ленту на новеньком айфоне… Вот ему попадается новость «Медиазоны», и он такой: «Ну всё, сука, ты огребаешь». И жмёт на красную кнопку. Конечно, всё было не так. Но я не хочу тратить время и нервы на рассуждения о том, как и кому именно мы помешали. Это случилось, и нам теперь с этим жить.

Сейчас лично я со стрессом не справляюсь никак. Довольно трудно отвечать на ваши вопросы без матерных слов, я очень стараюсь! Полгода успешной психотерапии улетели в трубу за один вечер. Ко мне вернулись панические атаки, и я вряд ли в ближайшее время смогу нормально поспать. Какого-то рецепта, как сохранить оптимизм в такой ситуации и спокойно жить, лично у меня нет. Но я надеюсь, что он появится.

Я по работе читаю письма и комментарии в соцсетях «Медиазоны». Буквально вчера под текстом про пожилого пастуха из оренбургского посёлка нам написали: «Спасибо, что вы пишете про проблемы простых людей из глубинки». Наверное, это меня и поддерживает — напоминания о том, ради чего мы всё это делаем.

Редакция работает как обычно, новости выходят, посты выходят, шутки в чатах шутятся. Наверняка многим из нас хочется сесть, обняться и плакать сто часов, но нашу работу за нас никто не сделает. Я думаю, что каждому из моих коллег сейчас очень тяжело, но все стараются не приносить это в рабочее пространство.

Я в «Медиазоне» с основания, недавно исполнилось семь лет, получается. Один раз уходила — это было в 2016 году, я тогда даже шумно отпраздновала это увольнение в баре с друзьями, а через несколько месяцев снова оказалась в редакции. Любимых материалов у меня много, но особенно хорошо я помню почему-то старые фотопроекты: репортаж Маши Климовой и Сергея Карпова с места убийства в посёлке Косой Горе и «Реконструкцию БОРН» того же Карпова и Егора Сковороды.

Тексты я обычно не пишу, но один всё же есть — это репортаж из печально известного приюта «ЭКО Вешняки», в котором зоозащитники обнаружили жуткие антисанитарные условия и трупы животных. Я тогда две ночи простояла у приюта в кричащей толпе, наблюдая, как собравшиеся люди пытаются отвоевать у администрации оставшихся собак и кошек, а утром смогла попасть внутрь и сфотографировать эти грязные коридоры, следы крови, вольеры и клетки, к тому моменту уже, к счастью, пустые: активистам удалось забрать почти всех животных. Этот репортаж и жуткий приют подарили мне знакомство с Рыжей — седой и старой собакой — обитательницей Вешняков. Я вывела её из клетки и отдала в руки друзей-волонтёров, а через несколько дней забрала домой. Рыжая прожила со мной три года. Мне хочется верить, что у неё получилась хорошая старость.

Внесение «Медиазоны» в реестр меня не удивило совершенно. Мы готовились к этому давно, ещё в июне, когда «Фонд защиты национальных ценностей» подал на нас жалобу в прокуратуру. Тогда не было никаких сомнений, что появление нас в списке — вопрос пары дней, поэтому мы сразу сверстали все иноагентские плашки, написали заявления, составили ответы на очевидные вопросы, приготовились и стали ждать. А ждать в итоге пришлось целых три месяца. Поэтому в среду, когда Аня написала в редакционный чат сообщение «Видите реестр Минюста?», удивления не было вообще, было только ощущение вроде «Ну вот. Теперь всё сложнее».

Но на самом деле эта апатичная реакция вредна: сейчас неправильно махнуть рукой и принять «иноагентство» как «знак качества», как любят говорить многие. Это не знак качества, а абсолютно вредительская мера, которая лишает СМИ возможности нормально работать с источниками, смущает партнёров, рекламодателей, отпугивает доноров и в конце концов просто мешает читателю. Вообще, весь закон составлен таким образом, чтобы его требования невозможно было соблюдать на сто процентов правильно, а внести в реестр можно было кого угодно — была бы воля.

Самое важное, наверное, что мы можем делать прямо сегодня, это писать о том, что нахождение «Медиазоны» в реестре иностранных агентов ничем не грозит нашим читателям. Наши материалы можно репостить, на нас можно ссылаться (с отметкой!), нам можно (и очень нужно!) донатить деньги.

Нет никакой разницы, какое обстоятельство формально назовут поводом для внесения нас в реестр. Очевидно, что существует какая-то сверхзадача: жёстче контролировать информацию и её распространение. Поэтому и придумываются все эти дурацкие ограничения, законы и невыполнимые требования, которые ставят любое независимое СМИ или площадку в заведомо уязвимое положение, которое позволяет в любой момент додавить редакцию штрафами или административными делами.

Общее настроение редакции оценивать сложно: нас становится всё больше, а за карантин мы отвыкли работать из одного пространства и теперь чаще видимся в зуме. Есть ощущение, что многие устали. Но мы стараемся развивать новые форматы, распространяться на новые площадки, менять роли и обязанности — это позволяет оставаться в тонусе. Но усталость есть. Ещё год назад я могла похвастаться каким-то нечеловеческими границами и выносливостью, утомить меня или задеть эмоционально не могло практически ничего, а сейчас приходится работать с частыми перегрузками, с усталостью, раздражительностью. Я вообще стала какой-то ворчливой, что ли. Спасает моё самое большое счастье — мотоцикл и путешествия, лучшая терапия из возможных.

У меня нет никаких иллюзий, что ситуация будет хоть как-то смягчаться. Но ничего, мы и в этих новых условиях научимся работать.

Я пришла в «Медиазону» в феврале 2018 года четверокурсницей журфака. Примерно за полгода до этого я откликалась на вакансию: редакция искала новостника, у меня был подходящий опыт. Кандидатов оказалось много, я сделала тестовое задание, по итогу которого меня не взяли. Я дико расстроилась, устроилась в другое медиа, но как-то так вышло, что сайт «МЗ» стала читать гораздо чаще.

Спустя несколько месяцев ночью мне пришло сообщение в телеграм от начальника с прошлой работы: «Тут Смирнов про тебя спрашивает, им ещё один человек в штат нужен». Почти всю ночь я взвешивала за и против, вспоминала предыдущий отказ, конечно же, и в итоге написала утром, что согласна. Может, довольно пафосно прозвучит, но уже тогда я понимала, что «Медиазона» — одно из немногих российских СМИ, которое полностью соответствует моим представлениям о журналистике. А ещё в редакции очень классный и профессиональный коллектив.

С тех пор я была и новостницей, и корреспонденткой, а год назад мне предложили стать шефом новостей. Это моя первая руководящая должность, так что каждый день я учусь быть и хорошей начальницей, и эффективным менеджером. Вроде бы иногда у меня даже получатся.

Самые нежные профессиональные чувства испытываю к тексту про пиар поправок в Конституции, который мы сделали вместе с коллегами. Он появился благодаря одной новости на региональном сайте, нашему любопытству и криворукости чиновников. Через одно видео в омском паблике «ВКонтакте» мы вышли на целую пропагандистскую сеть: власти заказывали ролики о том, что победить коронавирус или спасти косатку Вилли нам помогут поправки в Конституции. Потом эти ролики ссылками на «Яндекс.Диск» отправляли в регионы, а те должны были отчитываться, во скольких пабликах школ, библиотек и вузов они были опубликованы. Не помню, чтобы какой-то другой текст я бы писала без преувеличения по 12–15 часов в сутки и очень много смеялась.

Ещё мне нравилось освещать судебные процессы, когда на них пускали журналистов. Сейчас почти ни на какое заседание попасть невозможно: пресс-службы судов отказываются допускать прессу под предлогом коронавирусных ограничений. Самые важные для меня судебные онлайны — с процесса над студентом ВШЭ Егором Жуковым. Во многом из-за того, что заседания шли по 12 часов, за ними следило огромное количество людей, обвинение было максимально абсурдно. Я приходила домой без сил, открывала твиттер и инстаграм и видела, как много людей читали наши онлайны и писали об этом, от моих одногруппников до Юрия Дудя. Это сильно мотивировало поднять себя с кровати на следующий день занимать очередь у суда до открытия, чтобы наверняка оказаться в зале.

Сейчас как редактор я мало пишу, больше мониторю и вычитываю. Обожаю, когда нам удаётся отыскать важные и интересные истории из регионов. Например, вот эту про омичку, которая по фальшивому паспорту устроилась в казначейство Казахстана, украла миллион долларов, вернулась в Россию и начала новую жизнь (через 16 лет её, правда, посадили).

Опять же как редактор новостей я одной из первых увидела наше юрлицо, а также главреда и издателя в реестре «иностранных агентов». Я не могла позволить себе эмоции, так как сначала мне нужно было поставить эту новость на сайт (хотя, конечно, опечаток в ней было миллион). Более странного чувства, чем то, когда я писала про наш новый статус, я, кажется, не испытывала никогда. Мозг просто взрывается, когда ты видишь на сайте «Медиазоны» новость о том, что «Медиазону» внесли в реестр.

Чуть позже до меня начало доходить, что случилось то, чего мы, конечно же, ждали, но в глубине души я надеялась, что, может, всё-таки пронесёт. Мы вроде бы были готовы, но всё равно ты испытываешь какое-то опустошение и бессилие. Ты понимаешь, что для того, чтобы повесить на кого угодно ярлык «иностранного агента», не нужны вообще никакие объективные основания. И ни в каком суде ты это не докажешь. Но я верю, что наши читатели и без этого прекрасно понимают, что статус «иностранного агента» абсолютно выдуманный, а мнение аудитории для нас самое важное.

Я не думаю, что тригерром для включения в реестр стала какая-то конкретная публикация. Просто власти последовательно зачищают поле политиков, активистов, журналистов и правозащитников. Все независимые медиа находятся под ударом просто за то, что говорят о проблемах. И, конечно, в своих публикациях мы действуем только в интересах России и стремимся к тому, чтобы здесь стало лучше.

У нас часто спрашивают, как мы в «Медиазоне» «не сходим с ума» из-за тяжёлой повестки. Думаю, мой главный секрет в том, что у меня, как говорят психологи, от природы очень устойчивая психика. Это не значит, что я не вовлекаюсь в истории наших героев — вовлекаюсь, конечно же. Просто в нужной ситуации я могу абстрагироваться от эмоций, а уже после работы погрустить и порефлексировать, обсудить важное с сестрой, друзьями и психотерапевткой. А ещё очень-очень много гулять почти в любую погоду: например, иногда я вставляю наушники и обхожу всё Садовое кольцо.

Ещё, мне кажется, даже в то время, когда репрессии не обходят никого, важно помнить, что не только из них состоит наш мир. И что жизнь в России — это не только беспросветная боль и темнота.

С того момента, как нас назвали «иностранными агентами», мы получили гору сообщений с поддержкой. Думаю, именно обратная связь от читателей и помогает редакции держаться. Когда сотни людей пишут, что ценят твою работу, а также подписываются на небольшое регулярное пожертвование, ты понимаешь, что всё не зря. И хочешь работать с ещё большей силой.

Я работаю в «Медиазоне» больше двух лет. Меня взяли после хорошего тестового, а потом редакция мучилась со мной где-то год, обучая. Я была новостницей, а незадолго до внесения в реестр перешла на SMM.

Раньше я могла приколдесничать во время смены. Писала какие-то смешные новости, кидала их в сетки с кринжовыми подводками. Иногда прямо чувствовала, что мы с читателями на одной волне угара. Это разбавляет нашу тяжёлую повестку. Планирую продолжать в том же духе. Мне хватит трёх эмодзи в твиттере, чтобы описать новость — конечно, часто это неуместно, но иногда можно.

Мы были готовы ко внесению в реестр Минюста. В среду вечером новостница Аня Истомина написала в чат: «Вы видите реестр?» Я сразу всё поняла, посыпались пуши и молнии в телеграм-каналах. В целом это довольно стандартная ситуация для новостника и эсэмэмщика: всё горит. Не было времени расстраиваться, надо было максимально быстро разобраться с соцсетями и выпустить наши заявления.

«Медиазона» каждый день пишет про права человека и нарушения со стороны силовиков. Для властей это лишнее. Не думаю, что за признанием нашего издания иноагентом есть какие-то потайные смыслы. Сначала внесли тех, кто занимается расследованиями, теперь дошли до других независимых медиа. Сейчас самым важным нашим материалом мне кажется объяснение, что значит именно для читателей наш статус «иностранного агента». Жертвовать деньги — можно, репостить — можно. Это нужно проговаривать.

В целом вся редакция нормально переносит стресс, наши переживания не отражаются на работе. Российские журналисты последнее время находятся в нём постоянно, и мы привыкли. Теперь, наоборот, придётся поднажать — например, думать над новыми форматами в соцсетях. У меня есть время для рефлексии вне работы, а во время смены я стараюсь быть максимально конструктивной. Работаем с тем, что есть.