Хороший вопросКем работают те,
кто учился не самым
рыночным специальностям

В старших классах у меня было ощущение полной растерянности и непонимания, куда поступать. После окончания школы я за компанию с одноклассником отнесла документы в МГИМО, год работала, готовилась к сдаче ЕГЭ по литературе, ходила на подготовительные курсы во ВГИК. Когда не поступила туда, была в ужасном состоянии, совершенно не понимала, как так вышло — вроде бы не дура, а опять никуда не поступила, в то время как бывшие одноклассники и одноклассницы с этим успешно справились. У меня не было возможности платить за обучение, поэтому я в срочном порядке раскидала свои документы по приёмным комиссиям в вузах, где были бюджетные места. Решила, что из нелюбимого надо выбирать самое приятное, и остановилась на РГГУ. Мне понравились места вокруг — Миусский сквер, Весковский переулок — и вид на внутренний двор: деревья, кирпичные корпуса, спящие коты. А дальше не я выбирала специальность, а проходные баллы — меня.

Самым неожиданным оказалось наличие в расписании древнегреческого языка. Слово «классика» для меня было максимум чем-то державинско-ломоносовским, никак не Аристофан и Платон. Очень нравилось языкознание на первом курсе, курс средневековой литературы. Сейчас, на третьем курсе, больше всего радуют латынь, наконец-то появившийся немецкий и курс греческой литературы. Ещё есть полезные курсы по истории европейской литературы. Всё остальное скорее просто терпится. От предметов, которые не нравятся, не испытываю вообще ничего, кроме тоски — нет никаких амбиций, не заводит чувство преодоления себя и расширения своих возможностей. Пожалуй, самое приятное — это люди, с которыми я познакомилась во время учёбы. Почти все мы оказались на классической филологии не по желанию, а просто потому, что так вышло, и все как-то пытаемся прожить эти четыре года с минимальными потерями и с как можно большей пользой. У меня значительно расширился круг близких людей, с которыми интересно всё: и путешествовать, и сходить в театр, и, сидя на лавочке, пить вино по 275 рублей за бутылку, обсуждая всё на свете. Мы постоянно между собой шутим, что за эти четыре года учёбы просто заполняем лакуну в нашем образовании, которой нет у любого выпускника приличных европейских школ, гимназий и лицеев.

Как я использую полученные знания? Когда пропал священный трепет перед античной трагедией, стало гораздо легче воспринимать её на сцене или экране. Легче считываются сюжеты в искусстве, гораздо понятнее становятся какие-то процессы — как литературные, так и исторические. Классика хороша ещё и тем, что позволяет расширить горизонт восприятия времени. Один наш преподаватель говорит: «Это совсем новое исследование, ему примерно двести лет… Что нам двести лет, когда мы изучаем седую древность». Когда рассказываю, что учусь на «классике», обычно слышу: «Это наша русская классика, да? А что вы там делаете? Что, прямо по-древнегречески читаете? А кем ты потом работать будешь? Как спросить „как дела“ на латинском?» Работать по специальности пока не планирую — уже год я работаю в плёночной лаборатории, это приносит гораздо больше приятных эмоций и удовлетворения. Планирую как-то развиваться в этом направлении. Время покажет.

Я оканчивал школу в 2013 году, когда многим удалось заранее узнать задания на ЕГЭ и удачно списать. Не секрет, что и мои результаты оказались лучше, чем я ожидал изначально. Набор вузов, в которые я планировал подать документы, был основан на предположении, что баллы за экзамены будут не самыми высокими, и по заранее намеченному плану я приехал в Москву подавать документы в Горный институт. Там в приёмной комиссии на меня посмотрели с большим удивлением и сказали, что с моими результатами ЕГЭ стоит подать документы в вуз «покруче» — в МФТИ или в Бауманку. Но я не послушал совета, оставил документы в Горном, потом перешёл через дорогу и подал в МИСИС и заодно решил заехать в Губкинский, потому что он был на той же ветке метро. Ещё я планировал подать документы в МАИ, но совсем немного не успел до закрытия приёмной комиссии, поэтому решил переночевать у родственников и сделать это на следующий день. Оказалось, что у родственников есть дочь — моя троюродная сестра, о существовании которой я не подозревал. Она училась в МИФИ и весь вечер горячо убеждала мне подать документы в этот вуз. Я нехотя согласился, потому что даже не знал о его существовании и не представлял, какие там есть специальности. На следующий день всё-таки доехал до приёмной комиссии, увидел факультеты теоретической физики и физико-технический, посмотрел перечень кафедр и подумал: «Теоретическая и экспериментальная физика ядерных реакторов — звучит достаточно понтово». Вот так случайно, просто из-за крутого названия, я выбрал свою будущую специальность.

Думал, что в процессе учёбы меня ждёт что-то невероятно интересное: ядерные реакторы, атомные станции, Чернобыль, игра «Сталкер» и всё в таком духе. Первые два года были общие предметы, погружение в специальность началось с третьего курса — и оказалось невероятно тоскливым. Что собой представляет теоретическая физика? Длинные математические выкладки мелом на доске. Было невыносимо скучно, после третьего курса отсеялась половина студентов. Математическое моделирование полёта нейтронов — это тоска и мрак, особенно в архаичных компьютерных программах, которые нам приходилось использовать. Был профессор, который целый семестр преподавал нам одну и ту же задачу, не замечая этого. В общем, процесс обучения на моей кафедре оказался совсем не таким увлекательным, каким я его представлял.

Позитивная сторона учёбы — это компания, люди, с которыми я познакомился, дружу и работаю до сих пор. Мы воспринимали с юмором весь творящийся абсурд, постоянно шутили, за это я любил учёбу — и с теплом вспоминаю время, проведённое в вузе, рад, что выбрал именно эту кафедру и эту специальность. Позже я встречал много классных людей, которые в разное время учились на этой кафедре, — мне нравится чувство принадлежности к этому неформальному братству.

Так как во время учёбы я не стремился установить профессиональные контакты с кем-то из преподавательского состава, мне пришлось сильно задуматься, куда идти писать диплом и проходить практику. По совету друзей я пришёл в одну контору с фамилией человека, к которому мне следовало обратиться. По иронии судьбы в этой организации оказалось два человека с одинаковой фамилией, и я попал не к тому. Я с горем пополам написал диплом и когда принёс его подписывать у начальника, он мне сказал: «Я подпишу, только если ты не будешь проситься ко мне на работу».

Так я остался с дипломом и раздумьями, куда идти дальше, параллельно подрабатывая репетитором. Забавно, но во время учёбы я часто думал, что никогда не буду работать по специальности: эти реакторы, эти нейтроны — так не хочется этим заниматься. Но всё же решил попробовать, чтобы окончательно понять, что это не моё. Найти работу мне помогла такая банальная вещь, как «день карьеры», который проходит в каждом вузе. С первого курса я ходил на эти бесполезные мероприятия просто для того, чтобы попить кофе и поесть бесплатных пончиков. И вот буквально за пару месяцев до окончания вуза на таком «дне карьеры» я познакомился с профессором из Курчатовского института — главной научной организации в атомной отрасли, куда в итоге и устроился.

В Курчатовском институте оказалась очень крутая территория — лес, бегают белки. Но в то же время это тяжёлая государственная машина с огромным бюрократическим аппаратом. Проработал я там ровно месяц, когда получил первую зарплату и посмотрел на цифры. Но была и эмоциональная составляющая: я видел, как разрабатываются реально крутые технологии, которые могли бы вывести нашу страну в лидеры технического прогресса, но они никогда не будут внедрены по разным прозаичным причинам. Меня снова ждал трудный поиск работы. Вакансии в нашей отрасли не публикуют в интернете, обычно все устраиваются через знакомых. Я чуть было не устроился оператором циклотрона в онкологической больнице в Балашихе.

Сейчас я занимаюсь вероятностным анализом безопасности энергоблоков. В стране есть атомные электростанции с разными типами реакторов, для которых проводится сложная оценка безопасности. Моя работа заключается в том, чтобы оценить вероятность возникновения аварии на конкретном энергоблоке. Заниматься этим я начал благодаря своему другу, который порекомендовал меня в частную компанию, из которой я позже ушёл в государственную организацию, которая занимается разработкой и проектированием атомных электростанций. Мне нравится моя работа. То, чему меня учили, — слишком узкая область знаний, и я рад, что вырос в специалиста более широкого профиля.

Образование мне определённо помогло — сформировало мою личность и те качества, которые помогают в работе, например, выкручиваться из сложных ситуаций, выстраивать логические связи и очень быстро соображать. И, конечно же, дало знание теории на уровне, достаточном для успешной профессиональной деятельности. А ещё учёба научила меня ко всему относиться с юмором. Мы с друзьями решили, что если будем запускать своё дело, то возьмём на работу только тех, кто понимает наши специфические шутки. Мы находим смешные вещи даже в самых сухих отчётах и аббревиатурах. Юмор — это защитный рефлекс от происходящего в жизни. Надеюсь, атомная отрасль в России будет развиваться. Когда я ездил на атомные станции брать данные для расчётов, поражался нереальным размерам и мощи этих сооружений — в них определённо есть свой шарм.

До поступления в институт я редко ходила в театр. Направление выбирала сама, осознанно. В процессе учёбы наша задача заключалась в том, чтобы оттачивать свой стиль, язык, учиться формулировать мысли, правильно передавать ощущения от спектаклей. Благодаря преподавателям мне удавалось посещать лучшие спектакли в Самаре — городе, где я училась. Была возможность брать интервью у актёров в главных ролях, одно из самых ярких воспоминаний — это знакомство с потрясающей актрисой Розой Хайруллиной, тогда она играла только в САМАРТе. Мы писали рецензии и зачитывали перед всей аудиторией, это был настоящий челлендж — прочитать свой текст вслух и выслушать критику. Было круто. Я работала на фестивалях, когда несколько дней подряд идут спектакли, каждый день ходила по театрам и писала рецензии. Позже я переехала в Вологду, где работала корреспондентом новостей, была ответственна за театральные фестивали, которые проходили там, делала репортажи после спектаклей. Но эта работа не получила развития. Когда я переехала в Москву, прекратила заниматься театральной критикой. Это не прибыльное дело, такую работу высоко не оплачивают. За годы в Москве я до сих пор не побывала в самых известных театрах. Полученные навыки я использую для написания рецензий и постов в своём блоге. Я умею заинтересовать человека произведением, которое он ещё не читал или не смотрел.

Мои родители — архитекторы, и с самого детства меня окружали макеты, планшеты, чертежи, так что выбор будущей профессии был предрешён. Ещё с восьмого класса я начал ходить на подготовительные курсы: архитектору недостаточно просто отправить результаты ЕГЭ в комиссию — ему нужно ещё сдавать экзамен по рисунку и объёмной композиции, к которому готовятся минимум полгода, после школы поступил в архитектурный университет. Реставрационного направления там не было, а была лишь просто «архитектура» — в моём городе реставрация как явление появилась уже после распада СССР, и потребности массово обучать этому людей не было. Поэтому первые четыре года я учился обычному проектированию, не особо представляя себе, что будет после. Решающим фактором стало следующее: одним из предметов у нас была история искусств, которую вели преподаватели с кафедры реставрации. Я не мог не заметить, насколько эти люди были живее и интереснее многих из тех, что читали у нас лекции. Они были с огнём в глазах, с ними было всегда интересно подискутировать — настоящие люди искусства. Поэтому, когда закончился бакалавриат и начались вступительные экзамены в магистратуру, многие захотели пойти учиться именно на реставраторов. На факультете было всего восемь мест, и я случайно успел занять последнее свободное.

Так как мои родители тоже учились в этом университете, я довольно много знал о предстоящей учёбе. Неожиданным оказалось то, что творческих и технических предметов было поровну, нужно было одинаково хорошо и знать математику с физикой, и писать натюрморты и лепить из глины, и сочинять художественные тексты и рассчитывать количество квадратных метров и нагрузку на балки.

Обучение считалось более сложным и длилось дольше, чем во многих других вузах. Учебный процесс на кафедре реставрации больше напоминал ускоренный повторный курс всего, что было раньше, но на историческом примере: мы разбирали конструктивное устройство старинных построек, делали проекты реконструкции зданий в нашем городе, учились делать обмеры. Были отдельные предметы, где учили правильно строить архитектурные ордера или проектировать православные храмы. Был и углублённый курс всё той же истории искусств. Разочарованием стало то, что весь реставрационный курс был втиснут в рамки двух лет, в отличие от петербургских или московских вузов, где существует полноценная пятилетняя программа. И, конечно, общая нескладность магистерской программы — было много предметов, которые явно были нужны лишь для того, чтобы хоть как-то забить полупустое расписание, но эта проблема, думаю, актуальна для всех студентов.

Я работаю по специальности, так что полученное образование использую каждый день. Но 80 % всего опыта получил уже в процессе работы. Из своего города я уехал и теперь работаю в Петербурге — и как тут не любить свою работу, а вернее, процесс? Но есть ложка дёгтя — эта работа далеко не самая прибыльная. Даже в Петербурге, где, казалось бы, самая большая концентрация старого фонда в Европе, такую работу найти непросто, и больших денег на ней не заработать. Поэтому я готовлюсь со временем перейти в проектирование современных зданий. Люди с любопытством реагируют на мою профессию. Кто в Питере не любит старые домики? Есть, конечно, те, кто удивляется: «Зачем вы так переживаете за эту рухлядь?» Но таких встречается немного. Многие при слове «реставратор» представляют себе, что я сам стою на лесах, чищу лепнину и таскаю кирпич, но это не так — этому учатся ребята в специальных учебных заведениях, и специалисты такого толка намного ценнее, чем обычные строители.

Задача архитектора-реставратора в чём-то схожа с задачей детектива — по крупицам восстановить цельную картину того, что когда-то было. В ход идёт всё: найденные архивные фотографии, даже те, на которых еле виден кусочек здания, архивные чертежи, описи, воспоминания, аналоги. А в случае когда данных недостаточно или нет совсем — нужно поставить себя на место зодчего столетней давности и представить, как бы ты это сделал. Ищешь другие постройки автора или той эпохи — сравниваешь, прикидываешь, рисуешь эскизы. Огромную роль играет внешнее визуальное обследование — мельчайшие детали помогают узнать очень многое.

Например, найденный под толстыми слоями масляной краски исторический красочный слой старинной двери, или кусок металла от когда-то существовавшей ограды, или мельчайший фрагмент сбитой лепнины, чудом сохранившийся под досками. Чего стоит недавний кейс реставраторов Александровского дворца в Царском Селе — они нашли в груде строительного мусора под полом осколки изразцов от царских каминов и благодаря им восстановили облик целой комнаты. И таких историй — вагон и маленькая тележка. Кстати, именно поэтому наша профессия считается весьма грязной и порой опасной: по ходу службы часто приходится спускаться в сырые и тёмные подвалы с мусором по колено, лезть на пыльные чердаки со сталактитами голубиного помёта, часами обследовать грязные заброшенные помещения, покорять опасные крутые крыши. Но это же делает профессию невероятно романтичной.

Видели ли вы, когда человек победно кричит, обнаружив старинную плитку в горе пыли и мусора? Или когда из под слоя советского линолеума проглядывает старинный паркет? Или когда находишь на одном-единственном окне подлинный латунный шпингалет в прекрасном рабочем состоянии — 120 лет, создавались и рушились империи, рождались и умирали миллионы людей — а он всё стоит и стоит. Или когда снимаешь доску с фасада и находишь газету 1876 года и следы кованых гвоздей, которыми твои предшественники её прибивали. Можно рассказывать очень долго.

Само же проектирование, как и учёба, сочетает в себе и технический и художественный аспект. Нарисовал ажурную кованую ограду? Спроектируй все узлы и крепления, чтобы держалась, и рассчитай каждую деталь, вплоть до последнего болта. Строишь лепной барельеф — спроектируй, как он крепится к стене. Придумай, чтобы никуда не просачивалась вода. Учитывай естественную вентиляцию, чтобы деревянные конструкции проветривались и не гнили. Что касается самого процесса стройки, то каждый объект уникален и готового решения нет нигде. Каждый раз строители и проектировщики прямо в процессе совершают открытия и решают задачи прямо на ходу — как укрепить стену, или как уместить лифт, или как углубить подвал. Отреставрировать объект существенно дороже, чем построить новый. Ложка дёгтя: конечно, намного тяжелее и печальнее видеть, как уничтожаются объекты наследия, когда ты понимаешь их ценность, как никто другой. Но именно это и заставляет нас любить свою работу.

ФОТОГРАФИИ: Andrzej Tokarski — stock.adobe.com, alexlibris — stock.adobe.com, teplova — stock.adobe.com