Хороший вопросШкольные бунты: Разные люди о том, как протестовали против произвола учителей

 Как-то раз в школе мы с одноклассниками устроили что-то вроде сидячей забастовки. Это было в двухтысячные, мы учились в восьмом или девятом классе. В школе проводился конкурс — он назывался «Молодёжь против курения». Каждый класс должен был представить собственный проект в любой форме. У нас был очень активный и дружный класс, и мы решили снять фильм. Нам помогала мама одного из одноклассников — очень активная женщина, ей искренне нравилось заниматься с подростками, и мы с ней дружили. Все вместе мы придумали сценарий. Главным героем был наш одноклассник Глеб — мы выбрали его, потому что в реальной жизни он был заядлым курильщиком и не особенно это скрывал. По сюжету он сталкивался со всеми возможными последствиями курения: у него появлялся запах изо рта, кашель. Он шёл по улице, а люди вокруг надевали противогазы. Потом под музыку из «Охотников за привидениями» появлялись две девушки с волшебными спреями и избавляли его от дурной привычки.

Сегодня эта концепция выглядит, мягко говоря, наивной. Но тогда нам было очень весело и интересно. Остальные классы подготовили обычные презентации о вреде курения, так что наш видеоролик на их фоне выглядел свежо и прогрессивно. Мы получили главный приз — поездку по городам Золотого кольца. Предполагалось, что в путешествие отправятся десять человек — те, кто активнее всего работал над фильмом. Кто это будет, должны были выбрать мы сами.

Разумеется, весь класс проголосовал за то, чтобы отправить главных сценаристов и актёров фильма, в том числе Глеба. Но классная руководительница заявила нам, что Глеб не может поехать: все знают, что он на самом деле курит, а значит, «не заслужил» поездки. Мы страшно возмутились: спорили с классной руководительницей, уговаривали её. Но она сказала нам, что это было коллективное решение школьной администрации и она не может на него повлиять.

Мы почти всем классом — примерно двадцать человек — отправились к директору. Секретарша не пустила нас дальше проходной: она заявила, будто бы директора нет на месте. Тогда мы сели прямо там и стали сидеть. Секретарша пыталась отправить нас домой, но мы заявили, что не сдвинемся с места, пока не поговорим с директором. Трудно сказать, сколько продолжалась эта забастовка — наверное, около часа.

Конечно же, всё это время директор был внутри. Ситуация получалась неловкая, нужно было что-то сделать, чтобы мы разошлись наконец по домам. В конце концов в школу вызвали Татьяну Аркадьевну — маму нашего одноклассника, которая помогала нам с фильмом. Она приехала, мимо нас прошла в кабинет директора и долго оттуда не выходила. Что происходило за закрытыми дверями — неизвестно. Но в конце концов она вышла и объявила нам, что Глеб едет. Так справедливость восторжествовала, а наша забастовка закончилась. Ребята проехали по Золотому кольцу и привезли оттуда кучу смешных фотографий.

 Я родилась и выросла в маленьком городе в Ростовской области. Население там было чуть больше 90 тысяч человек. Хороших школ — всего две. В одной из них я и училась. Какое-то время всё шло благополучно, но с седьмого класса у меня начались постоянные проблемы со школьной системой.

У нас в школе была странная практика, она называлась отработка. В летние каникулы мы должны были пару недель ходить в школу и выполнять разные задания. Подметать территорию, поливать цветы. Некоторые задачи были просто абсурдными — например, стричь канцелярскими ножницами газон. Причём делать это приходилось на жаре. Иногда «отрабатывать» нас отправляли и посреди учебного года — вместо уроков. Моё терпение лопнуло, когда наш класс отправили убирать территорию, не относящуюся к школе. Например, нужно было привести в порядок место, где после уроков собирались старшеклассники. Они выпивали, занимались там сексом — мне совсем не хотелось туда ходить. Я рассказала обо всём маме. Мы перечитали договор со школой и выяснили, что я должна делать отработку только с согласия родителей. Мама написала записку о том, что она не разрешает принуждать меня к работам. После этого учителя меня невзлюбили: в нашем маленьком городке не принято было выделяться из толпы и не делать того, что делают все. Это считалось дерзостью. Директриса подходила к моим одноклассникам и рассказывала: «Из-за таких, как Кристина, наш город остаётся грязным». Но я не поддавалась на провокации и к отработкам так и не вернулась.

В старших классах наше противостояние со школой приняло новый оборот. Я тогда решила, что в будущем хочу стать журналисткой. Попробовала открыть школьную газету, но ничего не вышло. Команда авторов просто бездельничала. Тогда я пришла в городскую газету и сказала, что хочу что-нибудь написать. Редактор сказал: «Напиши статью про школьное образование».

Это был одиннадцатый класс. По всем нужным мне предметам я занималась с репетиторами. В школу ходила для галочки. Так поступали все, кому нужно было хорошо сдать экзамены и дальше поступить в крупные вузы. Вот об этом я и написала в статье: рассказала, что настоящая учёба у меня начинается только после уроков, когда я отправляюсь к репетиторам, а значит, ходить в школу на самом деле нет никакого смысла.

О том, что мой текст опубликовали, я узнала от заместителя директора по воспитательной работе. Она вызвала меня к себе в кабинет, говорила: «Это кошмар», «Ты позоришь школу». Оказалось, материал вышел не только под моей фамилией — редакция ещё и указала номер школы. С утра в школьную администрацию звонили из вышестоящего учреждения, возмущались. Теперь учителя злились на меня, намекали, что в конце учебного года я могу пожалеть о своём поступке.

Я готовилась к экзамену по русскому с учительницей, которая работала в нашей школе. Через меня ей много раз передавали просьбы: написать опровержение, подготовить новый текст о том, как я люблю школу. Я постоянно отказывалась.

Так продолжалось до самого выпускного. На церемонии вслух зачитывали имена всех, кто сдавал ЕГЭ по разным предметам — первыми называли учеников, которые сдали хорошо, дальше фамилии шли по убыванию. Хоть я и справилась со всеми экзаменами хорошо, в каждом списке я шла последней. Когда на сцену вызывали золотых медалистов, меня тоже объявили в самом конце. А потом, когда мы стояли перед всем залом, директриса громко обратилась ко мне: «Ну, Кристина, расскажи, чему тебя научила школа? Расскажи нам!» Я сказала, что школа — это такая модель мира, где ты учишься многим вещам. Например, тому, что в мире много несправедливости. Я пыталась сказать и что-то хорошее, но все слова вылетели из головы. Я закончила: «Ну… и не только несправедливости. В общем, спасибо школе». Реакция была неоднозначная — про эту «речь» ещё долго все говорили.

 В восьмом классе вся наша школа переехала в новое здание, и администрация решила по такому случаю обновить школьный устав. Если раньше мы приходили в форме только на линейки, то теперь носить её нужно было каждый день. Причём правила были очень жёсткими: для мальчиков — брюки и рубашка, для девочек — платье с фартуком. Мы все пытались бунтовать: по одному и все вместе ходили к директору, говорили, что холодно ходить зимой в платье. Объясняли, что не все могут позволить себе ездить на машине. За нас вступались и некоторые родители. Они организовали сбор подписей против нововведений. Но активистов оказалось не так уж много, многие испугались выступать против школьной администрации.

Учителя строго контролировали, чтобы мы ходили в форме. Каждую неделю они обходили классы и записывали фамилии тех, кто пришёл без фартука или в «неправильной» одежде. Требования были абсурдные — как-то раз одной ученице сказали, что её платье слишком длинное и поэтому не подходит. При этом контролировали в первую очередь девочек. Мальчики ходили и в джинсах, и в «неправильных» рубашках — им ничего не говорили.

Однажды зимой, в особенно холодный день, мы всем классом пришли в брюках. Не то чтобы это был бунт ради бунта. Просто мы решили, что идти в платьях в страшный мороз — это перебор. Классная руководительница разозлилась на нас, отчитала, сказала, что мы нарушаем дисциплину. Но потом пришла директриса и сказала, что в виде исключения разрешает нам всем один день походить в штанах, так что домой переодеваться никого не отправили.

Самое мощное выступление против школьной формы устроила девочка из параллельного класса. Она сделала листовки, где крупными буквами было написано «сексизм». Дальше пояснялось, что это такое и почему требовать от нас соблюдения именно такого дресс-кода — это ущемление прав по гендерному признаку. Никто не видел, как она развесила листовки. Когда утром мы пришли на уроки, они были в раздевалке, в коридоре — везде, где ходило много людей.

Сначала директор решила, что это сделал наш класс. Она вызвала всех к себе и стала допрашивать каждого по отдельности. Говорила: «Маленькие дети ведь видят!» Ей казалось, что «сексизм» — неприличное слово. Многие ученики встали на сторону директрисы — им тоже не понравились плакаты о сексизме, и они громко критиковали того, кто их распечатал.

В конце концов противостояние так ничем и не закончилось. Мы продолжили ходить в платьях с фартуками. Исключение сделали только для одной девочки — она сказала, что уходит из школы, а администрации не хотелось терять хорошую ученицу. Так что ей разрешили ходить в брюках.

 У нас был очень активный, дружный класс. К учёбе мы относились без особого энтузиазма, зато у каждого были какие-то таланты и увлечения. На всю школу мы славились как самые непоседливые ученики. То кто-то придёт в школу в тапочках, то какой-то флешмоб. При этом никто никого не обижал. С нами учился мальчик, у которого было отставание в развитии. Дети помладше обижали его, даже отнимали деньги. Но мы с моей подругой Ларисой всегда старались его защитить. Ещё с нами училась девочка по имени Люба, очень тихая и спокойная. Она редко принимала участие в общих проделках, в основном занималась какими-то своими делами отдельно от всех. Но и с ней никто не ссорился.

Люба в детстве была заметно крупнее остальных девочек. Как-то раз она пришла в очень ярком жёлтом свитере. В тот день в конце урока классная руководительница при всех сказала Любе, что ей не к лицу носить такую яркую вещь. Прямым текстом этого не прозвучало, но было понятно, что это намёк на Любину фигуру. Мы страшно возмутились: как это так, почему кто-то может указывать Любе, в чём ей стоит ходить, а в чём — нет? После уроков мы подговорили всех одноклассников на следующий день прийти в жёлтом. Кто в чём может: футболки, свитера, ленточки.

В нашей акции приняли участие все. Когда утром мы пришли в школу, нас провожали взглядами. Это был настоящий фурор. На каждом уроке учителя говорили: «Вы сегодня прямо как цыплята! В честь чего это вы нарядились?» Правда, когда учителя узнавали, в чём дело, они хмурились: «Устроили детский сад». Только учительница биологии нас похвалила. Она сказала: «Вы молодцы, очень сплочённые ребята».

Когда классная руководительница узнала о нашей акции, она расплакалась. К нам вызвали директора и психолога. С каждым говорили по отдельности, спрашивали, почему мы так жестоки к своей учительнице. Мы объясняли, что ничего не имеем против неё, просто хотим поддержать Любу, потому что её несправедливо обидели. Директриса стыдила нас. Говорила, что наша классная руководительница вся в слезах и пьёт валерьянку. Нашу правоту так никто и не признал, разбирательство закончилось ничем. Отношения с той учительницей у нас с тех пор были натянутыми. Но по крайней мере она больше не делала никому замечаний из-за внешнего вида, а мы были рады, что вступились за подругу.

 Мне наша школа казалась довольно тоталитарной. Нас часто заставляли участвовать в мероприятиях, в которых я не видела никакого смысла. Например, бесконечные дежурства, акты приёма и сдачи убранных классов. Нельзя было войти в помещение и подготовиться к уроку, пока дежурные из одного класса не проведут проверку и не сдадут его следующим дежурным. Периодически нужно было приходить в школу на полчаса раньше, чтобы убрать территорию. Я страшно злилась: мне казалось, что смысл учёбы — получать знания, а мои оценки и отношения с учителями не должны зависеть от того, пришла ли я зимой пораньше колоть лёд возле крыльца.

Кроме меня была ещё довольно большая группа людей, которым всё это не нравилось. Периодически мы возмущались и вступали из-за этого в перепалки с учителями. С одной учительницей у нас были особенно трудные отношения. Она больше всех приветствовала эту обязаловку, ратовала за дежурства и школьную форму. Она вела у нас экономику. Уроки выглядели так: она читала вслух учебник, а мы должны были всё записывать под диктовку. Потом она собирала тетради и проверяла, насколько подробно мы всё записали. Часто на уроке она заставляла кого-нибудь подняться с места и отчитывала перед всеми. Бывало, тот, кого она отчитывала, начинал плакать. Тогда поднимались остальные, говорили: «Зачем вы так, человеку плохо». Учительница в такие моменты говорила нам, что мы «свора», что набрасываемся на неё «как стая волков». Однажды она стала при всех ругать меня за то, что я грызу ногти — мол, это занятие мне интереснее, чем экономика. Было очень неприятно и стыдно. Кому понравится, что на его дурацкую привычку так громко обращают внимание?

Эта учительница олицетворяла для нас всё, что было связано со школьной системой и дурацкими правилами. Однажды наше противостояние достигло пика. Это было в одну из суббот. Другие классы не учились, а у нас было два урока экономики подряд. Школьных звонков в нашем здании не было. Между уроками мы пошли на завтрак и случайно засиделись. Когда мы осознали, что урок уже давно начался, мы решили просто не идти на него. Это был не совсем протест — скорее саботаж. Её «лекции», манера унижать людей перед всем классом страшно надоели. По дороге из столовой мы проходили мимо пустого спортзала и решили остаться там и поиграть в мяч. Это было скорее импульсивное решение, а не осознанная провокация.

Все наши вещи лежали в кабинете, и в конце урока мы пошли за ними. Выяснилось, что на экономике был только один ученик — самый прилежный мальчик в классе. Когда мы пришли, учительница сначала отреагировала как будто бы спокойно — закончила «лекцию», дала домашнее задание. А потом сказала: «Ну всё, ребята». И ушла, заперев нас в классе. Мы сидели очень долго — нам всем хотелось есть, было страшно и тревожно. Учительница позвонила нашей классной руководительнице, завучу и всем родителям. Она потребовала, чтобы все пришли в школу. Родители собирались несколько часов, и всё это время мы были заперты.

Потом нас стали вызывать по одному. Каждый, кого выводили из класса, больше не возвращался, так что мы не знали, что происходит. Телефоны были не у всех, мессенджерами мы ещё не пользовались, и поддерживать связь с теми, кого приглашали в коридор, не получалось.

Когда очередь дошла до меня, я вышла в коридор. Учительница пригласила меня в соседний класс. Там сидели все родители и завуч. Начался настоящий допрос. Его вела мама одного из учеников — кстати, юрист. Она спрашивала, кто подговорил нас прогулять урок и зачем мы это сделали. Грозилась, что если я не скажу, кто это сделал, то в итоге ответственной сделают меня. Учительница тоже участвовала — при родителях припоминала каждую мою оплошность ли опоздание. Когда я вышла из кабинета, я расплакалась.

Потом оказалось, что после допроса всех сажали в отдельное помещение — какую-то каморку возле лестницы. Несколько родителей сторожили, чтобы оттуда никто не ушёл. Когда я туда пришла, я увидела, что многие мои одноклассники тоже в слезах. Это был ужасный день, психологически всё это было тяжело. Было ощущение предательства из-за того, что наши родители все сидели в том кабинете, наблюдали за происходящим и не заступались. Но потом, когда нас отпустили, выяснилось, что из всего класса никто никого не сдал, не свалил ни на кого вину, несмотря на угрозы. Так что мне этот случай запомнился как наша победа над системой.

 В нашей школе когда мы переходили в восьмой класс, нас переводили в другое здание — к старшеклассникам. Ребята постарше сразу начинали знакомиться с новенькими девочками, просить номера телефонов, звать на свидания. Мне начал писать сообщения парень из девятого класса, он флиртовал со мной, но я не ответила взаимностью. Тогда он стал вести себя странно: начал писать моей однокласснице и выспрашивать про меня. Говорил ей, что знает, во сколько у нас кончаются уроки и где она живёт. Потом присылал мне скриншоты. Я блокировала его в соцсетях, он начинал писать в мессенджерах.

У меня был приятель из одиннадцатого класса, я рассказала ему, что меня напрягает эта ситуация, и он попросил того мальчика прекратить пугать меня и моих одноклассниц. Но он снова начал мне писать: «Можешь сколько угодно подсылать ко мне своих парней, я каждый день ношу в школу нож». Всё это мне совсем не нравилось, я рассказала о ситуации своей классной руководительнице. Она сказала, что её этот вопрос не касается, и отправила меня к классной руководительнице этого парня. Я пошла к ней, и она сказала: «Я с этим разберусь».

Через несколько дней меня прямо с урока математики забрала завуч по воспитательной работе. Она сказала: «Пойдём к директору». Пока мы шли, она говорила: «Я знаю таких девочек, как ты. Меня не обманешь. Ты маленькая врушка, похлопаешь глазами перед старшеклассниками, и тебе всё сойдёт с рук». Мне было обидно, но в ответ я только улыбнулась — такая уж у меня защитная реакция. Моя улыбка разозлила её ещё больше.

У директора мне устроили очную ставку с этим мальчиком. Он говорил, что ничего не писал мне. У меня не было смартфона, и я не могла показать нашу переписку в соцсетях. В конце концов директор выслушала меня и отпустила. Она сказала: «Всё будет хорошо, этот мальчик просто влюбился в тебя, он больше не будет так делать». Но на этом проблемы только начались.

Завуч дружила с учительницей английского, и они вместе устроили мне травлю. Учительница перестала впускать меня в класс: то она говорила, что у меня слишком высокие каблуки, то юбка короткая, то волосы распущены. При этом к остальным девочкам у неё не было вопросов. Завуч, проходя по коридору, говорила мальчикам, с которыми я общалась: «Кто общался с этой девушкой — помойте руки». Ещё она говорила, что я — «общественное достояние». Слышать всё это было ужасно — я в том возрасте впервые поцеловалась с мальчиком, эти обвинения были мне непонятны. Я даже не знала, как рассказать о происходящем маме, мне было неловко.

Учителя намекали, что мне стоит забрать документы из школы. Я и правда собиралась уйти после восьмого класса и говорила об этом вслух. Но за лето успокоилась и решила, что останусь. Для меня это был бунт — может быть, тихий и незаметный, но важный для меня. Перед первым сентября в девятом классе я пришла за учебниками. После этого классная руководительница вызвала меня к себе. Она говорила: «Почему ты не ушла? Ты меня раздражаешь, я не знаю, как мы будем сосуществовать».

Всё это продолжалось ещё год. Завуч заходила в наш класс и спрашивала: «Так, где тут ваше общественное достояние?» Мне занижали оценки: раньше я хорошо училась — теперь у меня была куча троек. В ответ на все оскорбления я только улыбалась и смеялась. Завуча это бесило. Она даже пожаловалась моей маме: «Мы делаем ей замечания, а она смеётся». Маму это разозлило. Она сказала, что если на меня и дальше будут повышать голос в школе, она этого просто так не оставит. Завуч, не найдя у мамы поддержки, больше к ней не обращалась.

В конце девятого класса мы писали проверочные по математике, и я получила пятёрку. Наша классная руководительница — она тоже принимала участие в травле — перед всем классом деланно удивилась: «Аня, у тебя пятёрка? Ты что, списала работу?» Тут я вскипела. Сказала ей: «Это даже не ваш предмет, откуда вам знать, что у меня с математикой?» Потом сказала ей, что её все ненавидят, назвала старой дурой. Всё это происходило на глазах у всего класса. Закончив тираду, я собрала вещи и ушла. Больше я в этой школе не появлялась.

Я долго не могла найти себе новую школу: из-за троек в аттестате меня никуда не хотели брать. В итоге я сменила форму обучения — окончила школу заочно. Оценки за все финальные экзамены у меня были отличные.

Фотографии: shop.mohd, bureauofmerchants