Хороший вопросНе быть спасителем:
Как жить с человеком,
у которого психическое расстройство

  С мужем мы учились вместе в институте, начиналось всё как обычный студенческий роман. На пятом курсе поженились, через два года родилась дочка. Шизофрения проявилась у него уже после рождения ребёнка. Сложно сказать когда, потому что у заболеваний подобного рода нет чёткого начала, нельзя определённо сказать, когда случился надлом. Первые острые приступы случились, когда дочке не было ещё и двух лет. Он говорил странные вещи, собирался уйти из дома, но не знал, куда и зачем. Я чётко помню, что сразу подумала, что нужно вызвать скорую помощь и положить его в больницу. Я не боялась, скорее было его жалко — испытывала сострадание и сочувствие.

В психиатрии диагноз не определяется сразу, то есть нельзя посмотреть на человека и сказать, что у него вот такое расстройство. При первом приступе, когда человек странно себя ведёт, слышит голоса в голове или видит галлюцинации, врачи ставят острое полиморфное психотическое расстройство (оно развивается внезапно, но быстро угасает. — Прим. ред.). Потом пациента наблюдают, он посещает врача, проходит тестирование у психолога. В нашем случае на постановку диагноза ушло около пяти лет.

У нас был период, когда муж отказывался от лечения, хотя шизофрения требует постоянной поддерживающей терапии. Часто лекарства вызывают побочные эффекты, и люди их бросают. Когда перестаёшь принимать медикаменты, появляется ощущение лёгкости, эйфории, хорошее настроение, возникает иллюзия, что таблетки вредят и человеку без них лучше. Человек укрепляется в этом мнении, но состояние раскачивается, эйфория и радость становятся уже неконтролируемыми, перерастают в другие странные поступки. После второго подобного приступа муж понял, что лечиться надо.

Родственники  и друзья, конечно, переживают: «Как же так, такой молодой парень…» Мои подруги в курсе, какого-то страха или отвержения нет. Маме мужа казалось, что всё, это единственный ребёнок, а такое тяжёлое состояние, значит, надо поставить на жизни крест. В то время муж учился в аспирантуре и должен был защищать диссертацию. Они говорили: «Ну, какая уж там диссертация, пусть что-нибудь попроще выберет, счётчики по квартирам проверяет…» Но в итоге он защитил диссертацию, и всё было хорошо.

При первой госпитализации мы столкнулись с недоверием знакомых, мол, ну повёл себя странно человек, зачем сразу в больницу. Как будто это карательный институт, тебя туда в наказание кладут, а не чтобы помочь. В нашей стране вообще не принято говорить, что есть психические заболевания, а то, что неизвестно, всегда пугает.

Мы скрываем заболевание от малознакомых людей, чтобы на ребёнке не было клейма. Но от самой дочки секретов нет. Ещё когда она была маленькой, мы объясняли, что у папы проблемы с настроением, он может лежать в больнице и находиться там долго. Рассказывали, что если она хочет это с кем-то обсудить, лучше поговорить с нами. Сейчас ей одиннадцать, и она относится к болезни спокойно. Это рядовой факт, над которым даже можно пошутить. Как-то мы смотрели сериал про детектива с шизофренией, и дочка говорит: «Папа, смотри, дядя прям как ты, только ты не детектив».

Есть такое понятие «созависимость» — когда человек контролирует болеющего родственника, следит за приёмом лекарств, даже подливает их в еду. В таких семьях не бывает спокойной атмосферы, это очень угнетает и забирает кучу душевных ресурсов. Сначала я пыталась спрашивать: «Сделал укол? Съел таблетки?» — а потом пришла к выводу, что это его болезнь, и если он не будет лечиться, последствия будут у него. Сейчас я не контролирую мужа, мне это не нужно. Я переживаю, когда у него ухудшается состояние, когда он жалуется на какие-то симптомы. Но я так же бы переживала, если бы муж простудился, отравился.

Мне всегда было важно подходить к этому аспекту жизни спокойно. Название расстройства для меня — шифр в карте. Главное, чтобы состояние у человека было стабильным и спокойным, чтобы он принимал лекарства и были минимальные побочные эффекты. Единственное, я боялась за наследственность ребёнка, но со временем и этот страх прошёл.

  Мы познакомились в 2014 году через общего друга. Общались только по Сети, оба увлекались программированием. Он сразу сказал, что у него шизофрения — я нормально отреагировала, потому что кое-что о ней знала. Потом я предложила ему встретиться, мы погуляли. Я поняла, что этот человек очень тонко меня чувствует, мне было с ним интересно, несмотря на то, что он был на два года младше меня. Он был начитан — я не встречала никогда ни сверстников, ни людей старше себя, которые были бы настолько умны и могли ответить на любой вопрос, который я задавала. Возможно, этим он меня и привлёк. Мы увиделись в начале марта, а встречаться начали в мае. Для меня это был важный шаг: я понимала, что у человека серьёзное состояние, и долго думала, соглашаться на отношения или нет.

По нему было заметно, что у него есть шизофрения — не знаю, как это объяснить. Моя мать часто оскорбляла его внешность, но потом смирилась, потому что думала, что рано или поздно это закончится. Друзья отнеслись к нему негативно, только два моих друга приняли наши отношения, тоже надеясь, что мы расстанемся.

У него были бредовые идеи: он хотел материализовать аниме-персонажа, создавал какие-то приборы, говорил, что с помощью механизмов можно воплотить в жизнь рисунок. Убеждал, что скоро героиня материализуется, будет с нами. Твердил: «Если со мной что-то случится, ты будешь ей за мать. А Новый год мы уже будем встречать втроём». Я никогда не верила, но и старалась не опровергать его идеи. Бред пронизывал всю его жизнь — он мог и на улице начать что-то абсурдное говорить, оставаясь при этом совершенно спокойным, искренне веря, что всё это правда.

Бывало, что мы приходили в какое-то место, нас выпроваживали или начинали смеяться. Помню, мы были на барахолке в центре города, подошли к продавцу, и он начал открыто издеваться. Мой парень в тот момент был под воздействием препарата и потому реагировал немного заторможенно. Продавец обзывал его. Люди косо смотрели в метро. Когда я видела девушек, встречавшихся с людьми, по которым видно, что у них есть какие-то особенности психики, я гордилась тем, что они имеют в себе силы быть рядом.

Партнёр не лечился, принимал психоактивные вещества. Я несколько раз ставила его перед выбором между мной и наркотиками. Иногда он выбирал наркотики, впрочем, даже если он выбирал меня, ничего не менялось. Он тайком продолжал употреблять, часто я знала об этом, но молчала — это была полнейшая созависимость.

Где-то после двух с лишним лет он изменил мне — сначала раз, потом второй, я всё прощала. В конце этой весны он нашёл себе девушку по интернету, и мы окончательно распрощались. Впоследствии мы общались с той девушкой, они тоже очень быстро расстались. Я благодарна, что она помогла завершить отношения. И мне, и ему было плохо, но закончить это мы не могли.

Нашим отношениям мешала скорее не шизофрения. Мы понимали друг друга, поддерживали, просто у нас были разные интересы и взгляды на жизнь. Он не видел смысла в привычном представлении о семье, где есть жена, муж, работа, дети и всё такое. А для меня это было приоритетнее, чем употреблять запрещённые вещества. Если бы я могла что-то изменить в этих отношениях, то оказывала бы на него меньше психологического насилия. Я давила на него, манипулировала, шантажировала, не могла смириться с мыслью, что он такой и просто мне не подходит.

  Моя жена раньше встречалась с моим лучшим другом — потом они расстались, а мы с ней сблизились. Поехали в путешествие автостопом, стали больше общаться. Ещё когда она жила на Украине, уже тогда ходила к психологу, ей поставили диагноз «тревожно-депрессивное расстройство». Потом на её родине, в Донецке, началась война. Университет, в котором она училась, закрыли, и она приехала ко мне в Белоруссию. Она была в стрессе: дома неспокойно, ты в чужой стране без друзей, ей казалось, что кругом враги. Из-за всего этого она похудела на десять килограммов. Может, я в то время не очень правильно себя вёл: не мог полностью войти в её положение и понять ход её мыслей.

Позже она переехала ко мне окончательно, мы стали жить вместе, поженились. И тогда у неё начали возникать «вспышки»: она могла расстроиться по, казалось бы, незначительному поводу, плакать, начать собирать вещи. В подростковом возрасте она наносила себе повреждения, и до сих пор это делает. Как-то я пришёл домой, а она это делала, потому что важные документы не успела подать или ещё что-то. То есть она считает, что если неправильно поступила, то должна сама себя наказать.

Я не знал, что делать, как убедить её, что это неправильно, но потом понял, что действовать логически в таких ситуациях невозможно. Ты не можешь нажать кнопку, чтобы всё прекратилось. Когда ты видишь, как человек иррационально причиняет себе боль, твой мозг не может быстро придумать, как правильно действовать в такой ситуации. И из-за этой беспомощности у меня самого случались приступы агрессии, а потом пришло понимание, что это всё из-за расстройства. Главное — быть рядом с ней в эти моменты. Как-то утешить, обнять её. Становится легче нам обоим.

  У моего молодого человека обсессивно-компульсивное расстройство. Если пытаться объяснить это проще, это похоже на то, как человек чего-то пугается и пытается переубедить себя, что всё нормально — только вот все ощущения умножены на сто. То есть человек может проводить целый день в каких-то мыслях и действиях, пытаясь себя успокоить, но на практике это не помогает. Чем больше он пытается что-то делать, чтобы успокоить себя, тем больше боится.

Страх моего парня — подцепить смертельную болезнь, поэтому он моет руки не один раз, а десять. Или, например, он боится, что причинит кому-то вред и потеряет контроль над своим телом. Поэтому он пытается избегать острых предметов: допустим, на кухне лежит нож, и он на него пытается даже не смотреть. Это не значит, что человек на самом деле хочет так сделать. 

Познакомились мы с парнем до того, как у него проявились симптомы расстройства. Сначала просто дружили, потом начали встречаться. Через год после начала отношений я заметила, что у него есть «приколы» — слишком часто проверяет дверь, например. Раньше я интересовалась психиатрией и предположила, что, возможно, это ОКР. Он согласился сходить к врачу. Через полгода лечения психиатр подтвердил мои догадки. Сначала я отреагировала: «Ну ладно, такая вот странность». Но когда это влияет на то, выйдете ли вы сегодня из дома, опоздаете или нет, расстройство начинает раздражать и злить. Он мог очень долго задерживаться, проверять что-то, в конечном итоге я начинала нервничать и злиться, он начинал нервничать и злиться, случалась ссора, в итоге никто никуда не шёл.

Я не врач и не всегда могу относиться к ОКР правильно. Были такие периоды, когда у нас каждый день случался скандал. Он пугался чего-то, закрывался в себе. А я думала, что он закрывается, потому что не хочет делиться со мной переживаниями. Но теперь это прошло: я знаю, когда его просто нужно оставить в покое, он понимает, когда нужно сделать паузу, подумать над происходящим. Это титанический труд, нужно всё время искать компромиссы.

Раньше у моего молодого человека было много панических атак, его невозможно было успокоить. Но сейчас такого уже нет, остались только привычки: несколько раз дёрнуть ручку двери, перепроверить, выключен ли газ. Хотя боязнь, что ты оставил газ, хотя бы обоснованна — бывало и так, что ему, например, не нравился человек и он боялся, что из-за его плохих мыслей с этим человеком может что-нибудь случиться. Страх его разъедает. Когда человек целые сутки думает о чём-то, даже понимая, что это всё фигня, под вечер он уже начинает сомневаться: «А почему у меня эта мысль в голове, если она ерундовая? Что-то здесь не так». Лучшая штука для эффективного лечения — дать пропустить через себя весь страх и разрешить себе побояться. Мозг устроен так, что ты не можешь бояться вечно.

Попробовать начать отношения стоит, если у тебя большая сила воли — ты можешь вынести вечер скандала из-за того, что ты не так зашла в комнату или неправильно повернула дверную ручку. В отношениях с человеком с ОКР нужно быть готовым к любым страхам партнёра. Кажущиеся ерундой вещи, которые воспринимаются как небылицы или детские страшилки, могут стать для такого человека триггерами. Нельзя высмеивать страхи. Нужно быть терпеливой, потому что лечение занимает долгое время. Очень важна поддержка. Даже если партнёр злится и говорит, что ему всё надоело и он больше не будет лечиться, это не значит, что он не успокоится, не придёт в более стабильное состояние.