Личный опыт«Розовые очки спали»: Мой отец написал на меня донос

В течение лет десяти мы с отцом практически не общались. Виделись в последний раз чуть больше года назад: у него были проблемы со здоровьем, нужно было принести таблетки, а тётя не могла. Он алкоголик, и у меня не было особого желания с ним контактировать. Хотя он звонил, просил встретиться, передавал банки с вареньем.

В детстве я не жила ни с одним из родителей. У матери была своя семья, у отца девушка, а я с трёх лет жила с бабушкой и тётей. Но с отцом у меня был лучше налажен контакт, если сравнивать с матерью: у нас больше приятных воспоминаний, мы чаще проводили время вместе. Лет до восьми я часто ходила к нему в гости, мы гуляли. А потом он стал пить. Я всё равно продолжала приходить, но скорее от скуки: с бабушкой и тётей жилось не очень счастливо и я искала любую возможность уйти из дома. К тому же я каждый раз надеялась, что в этот приезд всё будет нормально, что отец не будет пить. Такое бывало, но редко. Он довольно образованный человек и если не пил, то мы нормально общались. Знал японский, а меня очень интересовала Япония. Но когда стала подростком, у него окончательно испортились мозги от алкоголя, а вместе с тем и наши отношения.

Он мог на несколько дней оставить меня одну без еды, просто уходил бухать. В детстве это не казалось чем-то необычным, потому что я в целом жила плохо — привыкла, что меня могут забыть забрать из школы. Но к моему подростковому возрасту отец уже был совсем не в себе даже в трезвом состоянии. К тому же я с детства увлекалась политикой — вечно смотрела новости, исторические передачи, — в подростковом возрасте это усилилось. Я стала ходить на митинги, лекции и разные оппозиционные мероприятия, сидела в политических пабликах, у меня появились друзья со схожими взглядами. Началась своя жизнь, и стало не до родственников.

Когда мне было тринадцать, отец переехал к нам жить: у него отключили коммунальные услуги. Он каждый день бухал, потому что бабушка давала ему деньги, и доставал меня. Мог замахнуться, схватить за руки и заломать по любым поводам. От алкоголя у него были галлюцинации. Ещё когда мне было девять лет, он заставлял меня прослушивать переговоры фашистов через вешалку. Мог позвать на кухню, показать на стол и сказать: «Это мой сослуживец из Чечни, познакомься». Хотя он даже не служил в Чечне — это все знали. И когда он жил с нами, у него постоянно была белая горячка: гонялся за мной по квартире, говорил, что я ведьма, что в меня вселился Сатана. Однажды даже пытался выколоть мне глаза — я ужасно испугалась. В квартире были бабушка и тётя, но они меня игнорировали. Только выгнали из комнаты, потому что мы громко кричали. Тётя пыталась вызвать полицию, но они не хотели приезжать. Приехали, только когда уже друзья тёти стали названивать — я к тому моменту уже ушла, а искать меня никто не стал. Бабушка сказала, что мы сами разберёмся.

Ещё когда мне было девять лет, он заставлял меня прослушивать переговоры фашистов через вешалку. Мог позвать на кухню, показать на стол и сказать: «Это мой сослуживец из Чечни, познакомься»

Я переночевала в кинотеатре, а наутро уехала к дальним родственникам. Об этом узнал мой дядя, который финансово обеспечивал всю семью. Он надавил на бабушку, чтобы та выгнала отца, и я вернулась. Через полгода бабушка умерла, и мы с отцом практически перестали общаться. Он только изредка приходил пьяным трясти деньги. Ещё когда мне было девять, он сдал все мои золотые украшения в ломбард. Тогда я была маленькой, но потом, конечно, не хотела, чтобы меня обворовывали, и реагировала агрессивно. Перестала хранить наличку, все деньги лежали на карте. Потому что даже если оставить 500 рублей в сумке, он их вытащит.

Когда мне было семнадцать, он опять на меня напал. Обездвижил, всё отобрал, снова начал изгонять из меня бесов. Собирался резать. Я чудом смогла его заболтать и спастись. После этого я стала панически бояться, что он меня убьёт. У него были ключи от квартиры, но от предбанника не было, и обычно открывала тётя. Я же вообще перестала впускать кого-либо без предварительной договорённости и боялась звонков в дверь. Залезала под одеяло и дрожала.

Однажды я выкинула шкаф-стенку, которую отец очень любил. А до этого тётя выкинула старые журналы бабушки про диабет — тогда он пришёл, стал орать, что переломает нам ноги, если мы ещё что-то выкинем. Из-за шкафа я стала ещё сильнее бояться, что он меня убьёт, но началась пандемия. Отец живёт в Реутове, и, по его словам, его не выпускали из города.

Невозможно наладить отношения с человеком, который напивается до чёртиков, поэтому мы никогда не садились за стол переговоров. Моей главной целью было просто избегать его, и в итоге я съехала на другую квартиру. Отец не знает, что я переехала. Тётя не говорит ему, потому что боится, что он переедет к ней. В его собственной квартире всё поломано, он ворует электричество у соседей, обои оборваны. Жить там невозможно. Раньше он уже порывался переехать к нам, но мы могли отговориться тем, что нет места.

В один день тётя позвонила и сказала, что в квартиру, где я прописана, пришли менты. Они звонили отцу, когда были у двери, — он был уверен, что я там. Просил выломать дверь, чтобы я не ушла. Тётя дала трубку оперативнику, он сразу же стал извиняться: «Понимаю, что ваш отец был пьяным, но вы всё равно должны приехать, иначе мы приедем к вам». Оказалось, что отец написал на меня заявление. Якобы я призываю убивать русских, плохо высказываюсь о нашей армии.

Предварительно удалив Telegram и скриншоты из телефона, я поехала в отделение. Без адвоката, потому что вроде как полицейские понимали, что отец алкоголик. Смеялись над его словами, что он агент секретной разведки. Что если они меня не поймают, то он их накажет, потому что у него большие связи. Отец пришёл к ним в девять утра уже пьяный — не знаю, почему заявление вообще приняли. Видимо, потому что тема горячая и звучит как звёздочки на погонах. У меня довольно давно диагностирована депрессия в тяжёлой степени. Возможно, поэтому мне было вообще по ***. Я проводила стримы на политические темы, вела маленький телеграм-канал, так что осознавала, что когда-нибудь меня могут задержать. Просто не думала, что это произойдёт по доносу.

Отец не осведомлён о моих соцсетях, знает только про страницу во «ВКонтакте». Там у меня было два максимально безобидных поста, и я думала, что дело в них. С большой натяжкой можно притянуть, поэтому я их архивировала заранее. Приехала в участок. Оперативник вёл себя очень вежливо, давления не было, но он сказал, что такое серьёзное преступление, как призывы убивать русских, заинтересовало начальника. В кабинете начальника меня почему-то начало трясти, хотя я не волновалась. Мне задавали вопросы, мол, правда ли я призываю убивать русских. Я сразу рассказала, что отец алкоголик и у него часто бывает бред и галлюцинации. Предложила поехать в его квартиру в Реутове и самим увидеть. У меня забрали телефон, попросили зайти в инстаграм (компания Meta объявлена экстремистской организацией. — Прим. ред.), а об этой соцсети я вообще не думала — ничего оттуда не удаляла. К счастью, у меня был выключен VPN, поэтому они не смогли ничего загрузить.

Полицейские спросили, как я отношусь к Вооружённым силам РФ. Я сказала, что, несмотря на негативное отношение к происходящему, мне их жаль — умирают молодые мальчики, возвращаются без рук и ног. Пока я была в участке, отец мне названивал и писал СМС. Говорил, что его подставили — позвонили враги из Таиланда и донесли на меня. Я включила громкую связь, чтобы все послушали. Уже погрустневший начальник спросил у опера, были ли у отца на телефоне вызовы с зарубежных номеров, но их, конечно, не было. Меня отправили писать объяснительную, правда, в итоге сами написали её за меня. Но там всё было нормально, как есть. На отца обещали составить протокол за мелкое хулиганство, потому что он матерился в отделении.

Ещё во время звонков в участке он сказал, что написал заявление, так как «от меня можно ожидать чего угодно». А позже сообщил журналистам, что это был его гражданский долг

Мне дали послушать аудиозапись звонка отца. Я попросила отправить её мне, чтобы затем показать родственникам: давно хотела, чтобы отца отправили на лечение, и запись была доказательством его неадекватности.

Ещё во время звонков в участке он сказал, что написал заявление, так как «от меня можно ожидать чего угодно». А позже сообщил журналистам, что это был его гражданский долг. Он довольно политически заряженный человек — постоянно мониторит новости, смотрит политические шоу по ТВ. И в целом он знал про мои оппозиционные взгляды — однажды кинул в меня книжку «Открытое общество и его враги» со словами «книга для либер***ов и д***лов — тебе понравится!».

После этого случая я с органами больше не контактировала. C отцом говорила один раз: «Как дела?» — «Да не очень». — «Почему?» — «Может, потому что ты на меня вчера заявление написал?» — «Ну написал и написал, они же ничего не нашли». Я бросила трубку и заблокировала его.

Я больше не веду стримы, но не из-за доноса, а из-за депрессии. До этой ситуации у меня был средний эпизод, а теперь тяжёлый. Пришлось повысить дозу таблеток, взять академ, так как собираюсь ложиться в стационар. Не могу выходить из дома, потому что сильно кружится голова. Одной дома тоже страшно.

Моя депрессия усилилась из-за военных действий: я очень эмпатичный человек и меня ранит, что многим плевать на то, что происходит. Накладывается личный опыт: в моей семье всегда игнорировались проблемы и именно поэтому отец дошёл до такого состояния. Я говорила, что он спивается (хотя мне было восемь лет), а все закрывали глаза. Никто не верил. В итоге он спился, и все такие: «Как же так?» Игнорировались мои проблемы, проблемы моей тёти. И нынешняя политическая ситуация — это такое же избегание проблем, просто глобальное. Раньше я думала, что таких, как члены моей семьи, мало, но теперь розовые очки спали.

При этом я не хочу уезжать из России. Своё будущее всегда видела только здесь: хотела заниматься образовательными проектами, делать что-то хорошее. Потому что в других странах и так есть люди, которые этим занимаются, а тут проектов меньше. Но теперь мои планы нереализуемы, и это тоже стало большим ударом.