Личный опыт«Понимаешь, на сколько ты сядешь?»: Меня задержали за пацифистские листовки

Про задержание

Вечером 1 марта я вышла из квартиры, чтобы забрать из садика свою четырёхлетнюю дочь Агнию. На лестничной клетке стояли трое мужчин: один в полицейской форме и двое в гражданском. Они сказали, что проверяют, «кто где живёт». Я ответила, что проживаю в квартире вдвоём с дочерью, назвала наши имена.

Спустившись на лифте, я прошла по лестнице к выходу. Вдруг в подъезд зашли ещё несколько человек в штатском, а с верхних этажей спустились те трое, что со мной говорили. Меня окружили и сказали, что хотят посмотреть мой паспорт. Я пыталась выяснить, на каком основании, но они ничего не отвечали, а только настойчиво повторяли просьбу. Я объяснила, что мне нужно идти за ребёнком, в ответ они предложили проводить меня в детский сад. После этого я согласилась подняться в квартиру за паспортом, чтобы не идти с ними в садик.

В этот день у меня гостили друзья. Они ждали, когда мы с Агнией вернёмся. Я попросила их вынести мой паспорт, а силовики интересовались, кто это у меня, где их документы. В этот момент я почувствовала, что уже нет сил на этот разговор, и позвонила в «ОВД-Инфо» (Минюст считает это незарегистрированное общественное движение иноагентом. — Прим. ред.). Там мне сказали, что силовики не имели права забирать паспорт — и что они, скорее всего, не планируют его отдавать. Рекомендовали попробовать договориться, в противном случае — ехать с ними в отделение и всё снимать на видео.

Я пыталась поговорить с силовиками, понять, что за процедура нас ждёт, какие ещё им нужны данные. Мне ответили, что хотят «просто снять отпечатки». Я не выдержала и заплакала. Потом мы начали снимать происходящее на телефон, а правоохранители требовали выключить камеру. Они угрожали, что телефоны отберут у всех. Позже нас заставили удалить почти всё, что мы успели снять.

Обращение с нами становилось всё жёстче и жёстче. Честно скажу: было жутко. При этом участковый, который был в форме, разговаривал нормально — именно люди в гражданской одежде были агрессивны. Они так и не представились, но полицейские позже заявили, что в штатском были сотрудники ФСБ. «Ребята, хотите или не хотите, вы всё равно поедете с нами, это уже вопрос решённый», — сказали они в итоге.

Про детский сад

До закрытия садика оставалась пара минут. Мне позвонила воспитательница, я начала плакать в трубку и рассказывать, что происходит, всё как есть: «Вы знаете, ко мне тут пришли люди, забрали документы, и я не могу никуда деться. Они представились сотрудниками полиции, но я ничего не понимаю, у меня уже мозг поплыл». Воспитательница захотела сама поговорить с силовиками, после чего они предложили разделиться, заехать за ребёнком в детский сад и уже оттуда поехать в участок.

Мы поехали за Агнией. Они и правда зашли со мной в садик. Там — воспитатели, оставшиеся дети с родителями, а меня чуть ли не под руку ведут силовики. Я очень старалась успокоиться, чтобы не напугать дочь, но меня трясло, всё лицо в слезах. Я зашла, улыбнулась дочери, а Агния моментально поменялась в лице, начала плакать и кричать: «Мама, что такое, что случилось?» Незадолго до этого мне позвонил бывший муж и сказал, что заберёт дочь. Я пыталась её успокоить: «Не переживай, Агнюш, сейчас тебя заберёт папа, а потом и я подъеду». Но она, наверное, почувствовала моё состояние, начала очень сильно плакать и кричать, что хочет пойти со мной.

Про ОВД и план «Крепость»

Нас отвезли в ОВД «Гольяново», там был объявлен режим «Крепость»: везде темно, на входе человек с автоматом. Я совсем не понимала, что происходит. Нас с друзьями развели по разным комнатам. У меня сразу же отобрали телефон, разговаривали очень грубо. Я вежливо просила разрешить мне позвонить, объясняла, что не готова с ними разговаривать, потому что в первый раз нахожусь в такой ситуации. Раз за разом повторяла: «Пожалуйста, дайте мне позвонить юристу». Но сотрудники ОВД говорили, что у меня здесь «ничего не будет», что я «никто и звать никак», поэтому не стоит даже «мечтать о такой роскоши и таких привилегиях». Они утверждали, что «у таких, как я» не может быть права на адвоката, а позвонить «своему юристу или организатору» я якобы смогу, только если «всё расскажу» и подпишу протокол.

Так продолжалось около трёх часов. Силовики угрожали, что лишат меня родительских прав, отберут ребёнка, посадят «на очень долго» и я не смогу видеть дочь. Они утверждали, что мои друзья в соседних комнатах «сдали всё» про меня, а я осталась «дурочкой самой левой», требовали, чтобы я «выдала тех, кто мне платит, кто организовывает [митинги]», иначе они все выставят организаторкой протестов меня. «Понимаешь, какая это в наше время статья, на сколько ты сядешь, сколько лет не увидишь ребёнка? Мы это сделаем легко, раз ты не хочешь нормально разговаривать, быть честной». Меня называли ужасным и тупым человеком, «предателем» и «врагом народа». При моих друзьях они говорили своим коллегам, что я «вообще е***тая».

У них были снимки с камер, на которых видно, как я вместе с другом клею что-то на стены. При этом по этим фотографиям не было понятно, что именно написано на плакатах.

Про допрос в отделе

Первые несколько часов они с издёвкой называли меня «Жанна д’Арк», повторяли это каждые две минуты. Почему-то обратили внимание на тот факт, что я читаю в телеграме «Медузу» (Минюст считает издание иноагентом. — Прим. ред.), но так и не придумали шутку, не смогли развить тему. Я пояснила, что читать разные медиа — часть моей работы.

Меня спрашивали про родственников и друзей в Украине. Обвиняли в том, что в моей квартире якобы прописаны украинцы. На самом деле я никого не прописывала, кроме себя и дочери, но в любом случае странно, что полиция видит в этом преступление.

Ещё силовики говорили, что я «классно устроилась», якобы устроила шведскую семью и «сплю с двумя мужиками». Это они сказали про моих друзей, один из которых приехал из другого города на пару дней, а второй остановился у меня, пока ищет себе квартиру. Жалею, что не записала все их оскорбления и формулировки сразу по приезде домой, потому что мозг как будто бы стирает травмирующие воспоминания.

Я знала, что не должна давать ни одного ответа, который может показаться двусмысленным или хоть как-то меня скомпрометировать. Если я не знала, как правильно отвечать, то просто молчала и пожимала плечами. За три-четыре часа допроса в помещении менялись сотрудники, они постоянно входили и выходили, использовали разные методики. Например, одни силовики орали на меня и оскорбляли, другие пытались сыграть роль «доброго копа». Потом они менялись ролями, кто-то начинал психовать. Я повторяла одно и то же: «Всё, что я считаю возможным, я уже сказала». Они явно ждали, что я дам определённую, нужную им информацию, которая меня очернит. Обещали, если я «буду хорошей девочкой», меня отпустят. Но почему я должна была им верить? Я вообще не понимала, почему нахожусь в ОВД, почему мы ведём какие-то торги.

В какой-то момент я почувствовала, что они устали от меня. Начальник отдела сказал, что я ему «очень сильно надоела». Он поставил условие: через полчаса, вернувшись в отдел, он должен услышать, что я «всё рассказала» его подчинённым. И якобы тогда меня отпустят, не задавая никаких вопросов.

Они хотели узнать, как найти источник листовок. Я сказала, что никто мне лично их не давал и не присылал, а найти их можно где угодно в интернете. Они требовали назвать конкретные телеграм-каналы, показать инстаграм-аккаунты. Поэтому мне вернули телефон, я его разблокировала, зашла на сайт инстаграма через браузер, потому что приложение я тогда уже удалила. В этот момент они выхватили разблокированный телефон прямо у меня из рук.

По дороге в отдел я удаляла с устройства всё, что могла: приложения, переписки. Но я забыла очистить папку «удалённые фотографии». А там как раз были листовки, скрины и коллажи из инстаграма.

Силовики обещали, что если я «всё расскажу», то «отделаюсь лёгкой административочкой и штрафом». Я находилась в ужасном состоянии: вся в слезах, опухшая. Они говорили, что заставят меня сдать анализ мочи, а я боялась, что там могут каким-то образом его подменить и подставить меня. В отделе обсуждали, что поедут ко мне в квартиру и «устроят шмон». Это сильно напугало, я слышала много историй о том, как людям подкидывали запрещённые вещества.

Я держалась до последнего, но в этот момент внутри всё рухнуло. Всё стало абсолютно безразлично. Я начала отвечать на их вопросы, рассказала всю свою биографию, даже про родственников. Понимаю, насколько это кажется глупым со стороны, но мне было очень страшно. Из меня можно было вытягивать что угодно, я была готова была рассказать им всё, вплоть до того, каким был мой первый секс.

Они спрашивали, на каких учётах я состою, какие у меня когда-либо были диагнозы, какие таблетки я принимала. Я рассказала, что мне диагностировали биполярное расстройство. После этого я услышала, как они обсуждают диагноз между собой: «Да с этой всё понятно, у неё биполярочка, она сегодня такая, завтра другая». Я решила включить театр абсурда: расплылась в улыбке, а в глазах — пустота и безумие. Тогда они окончательно решили, что я ненормальная.

Про протокол и объяснительные

На меня составили протокол по 20.2 ч. 2 («Организация либо проведение несогласованного публичного мероприятия». — Прим. ред.). В документе, который мне вручили на подпись, говорилось, что я самостоятельно напечатала и наклеила листовки. Кроме того, меня заставили четыре раза подписать объяснительные — якобы из-за ошибок, неверных данных или неточных формулировок. Подписывая четвёртую, я заметила фразу о том, что я якобы выступаю против спецоперации в Украине. Я указала, что такого не говорила, и они согласились убрать эту часть. В предыдущих подписанных мной документах этих слов не было.

В объяснительной зачем-то указали, что «национальность и гражданство» у меня «РФ». Кроме того, там сказано, что со своим другом я познакомилась в «социальной сети Тиндер», но «любовных отношений у нас не сложилось, поэтому мы продолжили дружить». Там также написано, что я наткнулась в инстаграме на информацию о «проведении специальной операции на территории р. Украина Вооружёнными силами РФ» и на призывы «выходить на митинг по данному событию». «Я прониклась этим текстом, так как считаю, что война — это плохо, и не хочу, чтобы люди страдали, также в тот момент я была эмоционально неустойчива», — сказано в документе (копия есть в распоряжении редакции. — Прим. ред.).

Кстати, интересный факт: ни один сотрудник ни разу не назвал происходящее «спецоперацией», все каждый раз говорили «война». Меня так и спросили: «Ты вообще в курсе, что идёт война?» Так и хотелось ответить: «Я-то в курсе, а вот вы как будто бы нет».

Мне сказали написать в протоколе «ознакомлена и согласна». Не хотелось писать, что согласна, но они заставили. Я уже просто не могла спорить. Когда подписывала документы, один из сотрудников в штатском минут пять повторял: «Ну ты же будешь теперь нам помогать? Будешь сливать информацию? Будешь рассказывать, где что происходит, да?»

Про осмотр квартиры

Когда я сказала, что расклеила не все напечатанные листовки, они сказали, что должны изъять оставшиеся. Я согласилась отдать, но не хотела пускать чужих людей в свою квартиру. Сначала мы — я, мои друзья и целая бригада сотрудников полиции — поехали к типографии, где устроили мне фотосессию, а потом — в мою квартиру. Меня заверили, что проведут именно осмотр, а не обыск. Ордера не было, согласие на осмотр я подписала. Полицейские действительно ничего не трогали, ходили по квартире и всё описывали. Я попросила друзей следить за каждым сотрудником и снимать их на видео. Всю мою квартиру сфотографировали и сделали полное описание, «железная дверь на входе, справа находится совмещённый санузел». Каждую листовку сфотографировали на столе, разложили по фразам и переписали их себе. Уехали они около двух часов ночи.

Про проблемы на работе и последствия

Во время допроса силовики узнали, что я работаю в одной торговой сети, и один из них моментально отреагировал: «О, я знаю „безопасников“ оттуда». Он позвонил кому-то, назвал мои данные и сказал, что я задержана. Служба безопасности на следующий день сообщила об этом руководству, а совет директоров с самого утра обсуждал сложившуюся ситуацию. Моя начальница сказала, что я должна приехать на следующий день в офис, чтобы поговорить с коллегами из службы безопасности и HR. Я пыталась выяснить, какого характера планируется беседа, но мне отказались пояснять.

На следующий день после задержания я выключила телефон. Уже к вечеру у меня было 28 пропущенных вызовов с неизвестных номеров. Мой бывший муж, который тоже нервничал из-за этой ситуации, начал угрожать, что заберёт у меня дочь и «займётся этим вопросом серьёзно». При это я знаю, что сам он не захочет полностью посвятить себя воспитанию ребёнка.

Сейчас мне помогает юристка Анастасия Буракова. Повезло, что она согласилась: юристы сейчас, мне кажется, вообще забыли, что такое сон. Я обращалась к нескольким специалистам, но мне не могли ответить часами. А Анастасия быстро вышла на связь, помогла принять необходимые решения и даже немного успокоила.

После задержания появилось ощущение, что в моей жизни рушится всё, чего я добивалась долгие годы, пока упорно училась, работала, старалась дать дочери всё самое лучшее. А теперь я рискую лишиться всего этого. Самое обидное, что я даже не успела сделать чего-то действительно стоящего, а дальше может быть только хуже. Я не хочу покидать Россию, как планируют многие мои знакомые. Но я и не знаю, как жить в таких условиях.

Сейчас мне стало страшно находиться дома: один раз за мной уже пришли и не стали церемониться. Поскольку они знают адрес моих родителей, мне в итоге пришлось оставить Агнию с её отцом и уехать из города, пока ситуация не прояснится. Сейчас я просто хочу увидеть свою дочь и перестать думать об этих ужасах хотя бы на несколько часов.

ФОТОГРАФИИ: Nadejda — stock.adobe.com