Личный опыт«Пришла в клуб и поняла, что он будет мой»: Как я была актрисой на зоне и осталась ею после

Текст: Анна Боклер

Пожалуй, всё началось с акробатики: в детстве мне нравилось выступать, нравилось, что меня видит большое количество людей. Вообще, я бы могла пойти и на фигурное катание, и в музыкальную школу, но денег не было, а вот акробатика была бесплатная. Я привыкла везде прорываться — так что, помимо своих выступлений, объявляла чужие номера, вела мероприятия. Во взрослой жизни продолжила выступать — пять лет я выпускала эфир на кабельном телевидении в Видном, туда же снимала репортажи. Я сидела на героине и делала собственную программу о вреде наркотиков. Брала интервью у врачей, у людей, умирающих от зависимости, у людей с язвами на теле, у своей уже покойной сестры. Понимаю, что это может выглядеть несколько лицемерно, но было как было — я поняла, что влипла, и хотела как-то донести до других знания об опасности. Кстати, ещё ездила по школам с агитацией, я рассказывала про «знакомых» людей, которые употребляют, про то, к чему это их приводит. Я вполне нормально выглядела, и, кажется, никто не понимал, что я говорю о себе.

В нулевые у нас в городе был бум героина. Чем-то напоминает нынешнюю эпидемию ковида. Я работала в суде, часто впрягалась за людей, проходивших по наркотической статье: рассказывала судье про сложную ситуацию в семье у человека, могла сказать, что это мой дальний родственник, буду присматривать. У нас все друг друга знали, и в суде были панибратские отношения. Часто удавалось вытащить человека на условный срок — сейчас я не уверена, насколько это было правильно. Я как-то заходила в подъезд, придержала пацану молодому дверь, а он на меня смотрит и говорит: «Так вы же Оксана! Легенда». Я говорю: «Да ну, в чём же?» — «Ну, вы выжили! После всего…»

В общем, у нас действительно очень многие тогда умерли.

Я попала в тюрьму прямо с телевидения. Вероятно, была наводка: судили в Москве, не в Видном. Помочь никто не мог. Сидела за психотропное лекарство, купленное по поддельным рецептам. Этот препарат хорошо заменял героин — полностью отбивал желание принимать дозу. Тогда был план по 234-й статье («Незаконный оборот сильнодействующих или ядовитых веществ в целях сбыта» УК РФ).

Я сидела на героине и делала собственную программу о вреде наркотиков. Брала интервью у врачей, у людей, умирающих от зависимости, у людей с язвами на теле, у своей уже покойной сестры

Первой посадили бабу Клаву с Лубянки, она кормила всех милиционеров и болела раком. Она умерла уже на «Матросске». Потом девушку из Украины забрали, меня, потом в одно время со мной ещё судилась женщина по этой статье. Она, кстати, за сто пачек психотропного препарата получила четыре года, я столько же — за две.

Когда уже пора было ехать на зону, меня вызвала начальница, говорит: «Оксана, ты человек ответственный». Да, я жила честно, без денег, никого не подставляла. Но стою, боюсь и не могу понять, что от меня хотят. «К нам на шестёрку, в Печатники привезут одного человека, её могут заказать, будешь наблюдать». Это была Светлана Бахмина (экс-юристка ЮКОСа и фигурантка дела против нефтяной компании, провела пять лет в мордовской колонии № 14, в 2004 году содержалась под стражей в московском СИЗО № 6. — Прим. ред.). Так что я ещё осталась в Москве на какое-то время.

Потом оказалась на зоне во Владимире, пришла в клуб и поняла, что он будет мой. В смысле у меня был многолетний опыт выступлений, у людей — совсем нет. Стою на конкурсе, слушаю, женщина читает стихи Рождественского, а через десять минут сотрудники ей вручают диплом за авторство лучшего стихотворения… Мне хотелось кричать от бессилия. Меня поставили делать мероприятия — это значит надо было постоянно придумывать викторины, конкурсы, концерты. Зэкам же не дают оставаться наедине с собой, но это и спасает, с другой стороны. Помню, через полгода принесла начальнице бумагу со своими мероприятиями — их насчитала сто пятьдесят, получается, ни дня без. Я должна была всё контролировать постоянно и выбирала себе соответствующие роли. Например в мюзикле о Петре и Февронии играла няню — чтобы всегда, если что, подхватить. С ним выиграли областной конкурс, в том числе и поэтому освободилась по УДО. Вначале я столкнулась с каким-то жёстким саботажем — девушки могли кричать и плакать во время репетиции. Я вообще не понимала, как на это можно отреагировать, поэтому молчала. Потом всё очень быстро наладилось, и я поняла, что моё молчание всегда принимали за настырность, а не за растерянность.

В тюрьме очень не хватало тепла, поэтому многие сразу же создавали пары — становились половинами. Очень быстро меняются черты лица, голос, походка. Видела неоднократно, как люди сходили с ума на этой почве, кричали: «Возьми меня!»

Начинаются повальные бьюти-практики, просто повальный уход за телом. Кто во что горазд: маски, скрабы из кофе и всё такое. Также на зоне в тренде всегда брови, если одна красит, то обязательно найдётся ещё человек несколько на остатки краски, чтобы брови были огонь. Я не гладила форму и носила обычный платок — у меня лично совсем не было мотивации как-то принаряжаться, всё равно ты не ходишь, куда хочешь, и не выбираешь, что делать.

Лично мне кажется, что в женской зоне гораздо хуже, чем в мужской. У нас же формально нет строгого режима, то есть садишься на четыре года вместо двух, а живёшь по итогу в условиях строгого: нельзя свободно перемещаться по зоне, нарушать форму, не работать, три-четыре проверки в день, как у мужчин на строгом. Да, в российской зоне много семейных женщин, которые мечтают вернуться к детям. Но я понимаю, что за эту мечту эти женщины подложат мне под подушку нож, если будет нужно. Администрация неприкрыто манипулирует желанием вернуться к детям. Хотя и другими мечтами тоже манипулируют — помню огромное количество людей с распухшими конечностями, которые до обморока копали траншеи только ради того, чтобы поскорее выйти и принять дозу. Через несколько дней их брали с поличным и привозили обратно.

Конечно, адаптация после тюрьмы — это не тот процесс, в котором тебя многие готовы поддерживать. Сначала я должна была выйти на социально значимую работу и отмечаться на ней, потому что вышла по УДО. Так я стала лифтёром в больнице рядом с домом. Работала пятидневку за одиннадцать тысяч рублей, из которых десять процентов вычиталось в пользу государства. Потом пробовала себя диспетчером такси, подрабатывала на разных мероприятиях, пыталась продавать поделки. Сейчас вот измеряю температуру и играю в театре.

Освободиться — значит вступить в очередные испытания, ведь ты выходишь с клеймом. Мне повезло — к нам на зону приезжала Наталья Дзядко из «Тюрьмы и Воли», они продолжают помогать и тем, кто выходит. С их подачи я когда-то давала интервью на радио ВВС. Потом посещала литературные и театральные мастерские для людей с тюремным опытом «Слова свободы» — преобразовывала события из прошлого в пьесы. Уже оттуда удалось попасть в «Театр.doc». Пришла, и показалось, что всегда была там — я как будто просто попала домой после перерыва. В театре, кстати, никто никогда не упрекнул меня в моём прошлом, а мнение остальных не так важно, я же про себя всё знаю, а этого более чем достаточно.

Я помню, ещё задолго до всех этих событий мне в голову настойчиво приходила мысль, что надо сначала опуститься на самое дно, а потом оттуда самостоятельно подняться. Тогда я познаю жизнь.

Надеюсь, сейчас я поднимаюсь. Сейчас всё неоднородно. Я езжу к пяти утра в одно государственное учреждение и измеряю там на входе людям температуру. Конечно, за небольшую зарплату. Зато я рано возвращаюсь домой, рисую по несколько часов. Репетирую и играю в «Театре.doc». Раньше была задействована в нескольких спектаклях, теперь в одном — «Мамуйди» Варвары Фаэр. Исполняю половину главной героини — женщины, которая после двадцати лет заключения приезжает к сыну в Москву и ставит под вопрос его карьеру на телевидении.

Пробовала себя диспетчером такси, подрабатывала на разных мероприятиях, пыталась продавать поделки. Сейчас вот измеряю температуру и играю в театре

Я иду маленькими шагами. Конечно, хотелось бы быстрее, выше, сильнее. Но тюрьма дала возможность ценить то, что имеешь, не спешить, возможность смириться и обдумывать свои действия. Актёрство как таковое именно в процессе отбывания наказания, может быть, не было мне большим помощником, но отлично работало как средство самозащиты. Сейчас же на сцене я могу быть собой, не то чтобы в жизни я притворялась, но на сцене словно скидываю кожу и становлюсь совсем собой.

Ещё мне всегда легко писалось — текст всегда рождался сам собой, без особых размышлений. Естественно, что после таких жизненных испытаний мысли стали формироваться ещё быстрее и чётче. Не считаю это чем-то особенным, но очень приятно, когда буквы превращаются в целые истории. Никогда не знаешь, куда приведёт тебя начатое предложение. Несколько раз я публиковала свои стихи и прозу. Очень приятно и достаточно необычно от осознания того, что кто-то, кроме меня, возможно, захочет прочесть мною написанное, а если ещё и понравится, то это фантастика.

Я часто вспоминаю, как в шестнадцать лет сломала ногу — сложно, в нескольких местах. Много месяцев пролежала в постели, а потом, когда вновь научилась ходить, научилась и получать удовольствие от движения, можно сказать, эйфорию. Сейчас так же — полноценная радость от того, что я могу идти, идти туда, куда хочу.

ФОТОГРАФИИ: dule964 — stock.adobe.com (1, 2)