Личный опыт«Летом он выкрал мою дочь»: Меня осудили за самоборону от бывшего мужа

Я была замужем, у нас есть совместный ребёнок. В какой-то момент началось домашнее насилие, абьюз. Сейчас для всех очевидно, что такое абьюз и что надо бежать, куда глаза глядят. Тогда — это был 2014 год — не было такой огласки, проблема абьюзивного отношения к женщинам не обсуждалась так широко. Я начала бороться. Близкое окружение понимало меня, а более широкое думало: «Наверное, сама виновата». Он проверял мои звонки, не пускал никуда одну. Было много разного насилия: физического, психологического, экономического, сексуального.

Я сидела с ребёнком, не работала. У меня почти не было своих денег — только пособие и подработки. Я должна была отчитываться перед мужем за каждую копейку. Мне было в жёсткой форме запрещено общаться со всеми моими друзьями. Все мои подруги — ш***и, все друзья — мудаки.

Я подала на развод, и начался адский ад. Бывший муж приходил домой и устраивал скандалы, толкал меня, оскорблял, угрожал. Всё это происходило на глазах у детей. Я подала заявление в полицию, там мне посоветовали сменить замки, ведь мы жили в моей квартире. Тогда бывший муж стал подстерегать меня на улице. Потом на какое-то время это прекратилось, но летом он выкрал мою дочь с дачи, тогда ей было три с половиной года.

Он проверял мои звонки, не пускал никуда одну. Было много разного насилия: физического, психологического, экономического, сексуального

После этого пять с половиной месяцев я практически не могла общаться с ребёнком. Дочь находилась у отца в коммунальной квартире. Бывший муж работал и часто оставлял её одну или на руках у сожительницы, которая не давала ей эмоциональной поддержки.

Я могла встречаться с ребёнком в его присутствии. Это были встречи в тюремном формате. Я заходила в квартиру, он включал камеру. Если я обнимала дочь, он садился между нами. Когда дочь по телефону мне кричала «Мама, забери меня», он бросал трубку. Муж с девушкой выезжали с ребёнком за город и оставляли её одну в палатке, пока сами были в другой. Ребёнку говорили, что выходить нельзя, потому что снаружи волк.

Я обращалась в органы опеки и к омбудсмену. Они были положительно настроены и хотели помочь мне. Были проведены несколько медиаций, после которых мне сказали, что в этом нет смысла: контакта с мужем нет.

Очень долго шли суды по определению места жительства ребёнка. Мы были в равных правах, но он просто физически не отдавал мне дочь. В декабре 2017 года суд принял решение, что ребёнок будет проживать со мной. Бывший муж на вопрос судьи «Вы собираетесь выполнять решение суда?» сказал, что не отдаст дочь. Я поняла, что её просто увезут. Или мы сейчас забираем ребёнка, или, возможно, я никогда её не увижу.

Вечером после судебного заседания вместе с родственниками мы приехали к квартире бывшего мужа. Я думала, что мне откроют дверь, я покажу документ, заберу ребёнка и уйду. Я звонила в дверь, стучала, слышала крик дочери — она плакала, мне никто не открывал. Я очень сильно испугалась. В подъезде шёл ремонт, и около двери валялась труба. Этой трубой я отжала дверь и зашла внутрь. Всё происходило очень быстро, моментально. Я слышала крик ребёнка и чувствовала, что она в опасности. Из другой комнаты вышла сожительница бывшего мужа с планшетом в руках. Она не подходила к ребёнку, который ревёт. Я взяла дочь на руки и стала выходить.

В этот момент бывший муж вернулся и накинулся на меня: он ударил меня в живот. Это было оглушительно. Потом он начал меня душить. В этот момент я держала ребёнка на боку, она стала сползать, но я продолжала её сжимать. Я начала терять сознание. Мне казалось, что меня сейчас убьют. Всё это происходило в коридоре, где лежали строительные материалы. Я схватила молоточек и ударила бывшего мужа по голове. Он ослабил хватку, испугался и осел.

Я уехала, после чего сразу позвонила в полицию. Сказала, что на меня напали, что у меня, возможно, сломано ребро. Мне ответили: «Приезжайте, возьмём заявление». Я звонила на личный номер полицейского, с которым мы несколько раз встречались: я и до этого случая просила помощи, писала заявления. Например, однажды бывший муж распылил мне в глаза баллончик. Ещё он украл иконы, написанные специально по заказу для детей.

После этого я сама поехала в отделение полиции. Объяснения у меня брали полицейские, с которыми мы уже давно были знакомы, я обращалась в это отделение больше десяти раз. В итоге они не приняли у меня заявление, а отправили в Следственный комитет. Один из полицейских обмолвился: «Ну что же вы нашего сотрудника обидели?» Может, бывший муж был внештатным сотрудником, я не знаю.

В этот момент бывший муж вернулся и накинулся на меня: он ударил меня в живот. Потом он начал меня душить

Сейчас я понимаю, что уже тогда надо было бороться, вызывать общественных наблюдателей. Но я была ошарашена. Вроде бы всё очевидно: на меня напали, я защищалась и выжила. Казалось, что сейчас во всём разберутся и помогут мне. Но это оказалось не так. Я уже знала, что полиция бездействует — но я не могла поверить, что избитую женщину будут держать в отделении как обвиняемую.

Только к утру я поняла, что на меня завели дело. Я просила вызвать скорую помощь, говорила, что у меня очень сильно болит живот. Только когда приехал адвокат, меня отвезли в больницу. Мне было тяжело дышать.

То, что записал Следственный комитет после моего первого посещения, потом переписывали слово в слово много раз — и прокурор, и суд, и вторая инстанция суда. Факты не проверялись. Вещественные доказательства были нелепые. Например, «отпечатки пальцев», но непонятно чьи, никакой дактилоскопической экспертизы. Или «след ноги», но опять же непонятно чьей.

Меня начали вызывать в Следственный комитет каждый день. Первые дни после самого инцидента я ездила на следственные действия с травмой. Мне было тяжело передвигаться и даже дышать, а я ещё должна была защищать себя перед обвинением, хотя я была в тяжёлом психологическом состоянии.

Мне пришлось уволиться, потому что из-за опросов в Следственном комитете я постоянно пропускала работу, это было некрасиво по отношению к работодателю. Меня, пережившую весь этот ужас, вызывали на очные ставки с насильником — это очень жестоко. Спустя пару недель меня вызвали на медицинскую экспертизу. Мы столкнулись в коридоре экспертного учреждения, он толкнул меня. В моей медицинской экспертизе было указано: повторить обследование через месяц. Но на повторную экспертизу меня не направили, и в материалах уголовного дело не было полной информации о моих травмах. Потому что это развалило бы его, пришлось бы переигрывать всё дело.

Суды длились около двух лет. Это было очень дорого. Поначалу я не могла работать из-за того, что я перенесла. Ещё мне надо было быть с ребёнком. Когда я её забрала, мы стали ходить к психологам. После пяти месяцев пребывания у отца у неё стало случаться недержание кала и мочи, хотя до этого она уже давно умела пользоваться горшком. Когда звонили в дверь, она пряталась под кровать, потому что её так научили. Она грызла одежду, на всех своих штанах она прогрызла дырки на коленках. Если она ударялась, то уходила в сторонку и сидела. По заключению экспертов-психологов, длительная разлука с матерью травмировала ребёнка психически.

Одновременно шли два процесса: гражданское дело (о месте жительства дочери) и уголовное. Первое я выиграла, и бывшего мужа обязали выплатить мне расходы на судебный процесс. Заседания проходили раз в месяц, но к ним надо было готовиться. Иногда я ловила себя на том, что я не ела весь день и не спала, но собиралась писать ещё одну жалобу.

Как ни странно, уголовное дело не повлияло на гражданский процесс. Все всё понимали. Но в уголовном процессе судьи, казалось, следуют какому-то сценарию. Не то чтобы они меня обвиняли. Но даже понимая мою ситуацию, они ничего не делали, чтобы что-то изменить, потому что над ними стояли другие инстанции. Если одна судья скажет: «Да, действительно, тут же самооборона», — то, получается, Следственный комитет сделал ошибку, получается, полиция бездействовала. И во все стороны пойдёт волна, которая никому не нужна.

Меня, пережившую весь этот ужас, вызывали на очные ставки с насильником — это очень жестоко

Например, вызывали в суд полицейского, которому я позвонила. Он говорит: «Это я ей позвонил». Я показываю судье распечатку моих телефонных звонков, где виден исходящий от меня. Полицейский на это ничего не ответил. Приходил эксперт и говорил о суицидальных наклонностях бывшего мужа, но это игнорировалось. Суд и так переквалифицировал статью на более мягкую. Мне даже условный срок дать не могли. Наказание было максимально мягким — пять месяцев исправительных работ. Апелляционный суд убрал наказание из-за срока давности, но это всё равно не дело: он должен быть наказан, а не я.

Бывший муж постоянно преследовал меня после развода. Говорил: «Я тебя толкну под машину, и мне за это ничего не будет». И я понимала, что и правда же не будет. Если бы были охранные ордера, вся эта ситуация не произошла бы.

Я думаю, что в такой ситуации не стоит полагаться на правоохранительные органы. Когда ты туда приходишь, с тобой сразу начинают говорить, как будто ты виновата в чём-то. Тем не менее нужно писать заявления: это единственная официальная фиксация произошедшего.

Сейчас мы подаём жалобу в Комитет по ликвидации дискриминации в отношении женщин в ООН, потому что все российские суды оставляли приговор в силе. Мы решили идти до конца, потому что это немыслимо. Кажется, что сейчас мы подадим ещё одну жалобу и наступит справедливость. Мне казалось, что те, с кем я сталкивалась в органах и судах, поддерживали меня как люди, но как чиновники они, видимо, не могли меня поддержать.

ФОТОГРАФИИ: ngupakarti — stock.adobe.com (1, 2, 3), riz — stock.adobe.com