Личный опыт«Разберись со своим дерьмом»: Как я жила в пермакультурной коммуне

 Я переехала в Великобританию в 2014-м году и пять лет училась в колледже искусств и дизайна Saint Martins. Я поступила в университет в восемнадцать лет, и тогда мне наивно казалось, что мода — это искусство. Мне хотелось изучать не бизнес и продажи, а культурно-антропологические вопросы: как и почему мы коммуницируем с помощью одежды. Учёба была построена по принципу соперничества и конкуренции, а я не могла понять, как можно соревноваться в творчестве. На третьем курсе я начала работать (в основном ассистентом) и поняла, что это довольно безжалостная индустрия и совсем не то, что мне интересно. У меня началась тяжёлая депрессия, я полностью перегорела.

Купила билет в Мексику в одну сторону и уехала с небольшим рюкзаком, ничего не зная ни про культуру бэкпэкинга, ни про gap year. Я начала путешествовать, заниматься хайкингом и в какой-то момент оказалась в Северных Андах — отдалённых тропических джунглях. Там я встретила представителей коренного народа коги. Их не так сильно затронула испанская колонизация, потому что коги жили в труднодоступных местах, и большинство их традиций сохранилось. У коги очень интересная космология — то, как они видят Землю, себя, западных людей, — и просто потрясающая связь с природой. Я посвятила выпускной проект своему путешествию. Во время исследовательской работы я впервые заинтересовалась пермакультурой, начала её изучать.

Учёба и жизнь в иммиграции меня сильно истощили: окончив университет, я совершенно не хотела работать в модной индустрии, не хотела заниматься искусством и даже фотографировать. Отец предложил мне сделать израильский паспорт, так как по нему намного легче путешествовать и работать, а друг из Тель-Авива посоветовал программу «Маса», по которой можно получить грант на учёбу. Я слышала, что в Израиле есть культура кибуцев, и стала искать программу по пермакультуре. Сбор документов был довольно мучительным и занял полгода, но в феврале 2020-го я наконец попала в коммуну.

Купила билет в Мексику в одну сторону и уехала с небольшим рюкзаком, ничего не зная ни про культуру бэкпэкинга, ни про gap year. Я начала путешествовать, заниматься хайкингом, оказалась в Северных Андах — отдалённых тропических джунглях

Мы жили в красивейшей местности среди холмов и леса, в двадцати километрах от Иерусалима, рядом с Зелёной линией. До ближайшего магазина нужно было идти полтора часа пешком. Территория делилась на три части: кухня, на которой каждый день готовили от тридцати до пятидесяти человек, ферма, на которой израильтяне волонтёрили перед армией, и шатры в дальнем конце фермы, где проживали мы (студенты). Шатры представляли собой сферообразные палатки. В феврале в них было ужасно холодно. Я спала во всей своей одежде, в спальном мешке, в одеяле и в шапке, но всё равно просыпалась по ночам от холода. А летом наоборот: температура доходила до +45 и это был полный п****ц. Один из уроков у нас даже проходил в душе на улице — мы занимались, стоя под струёй воды, потому что на такой жаре ты высыхаешь за две минуты. В палатке спать было невозможно, а снаружи кусали, залетали в глаза и в рот мухи. Моё представление о комфорте разрушилось до основания.

Вокруг тебя постоянно очень много живности: комары, сколопендры, змеи, крысы, птицы, собаки, ослы. Нужно было прятать еду, потому что в палатку забирались крысы, съедали её, шуршали по ночам и мешали спать. Ты не можешь с утра одеться, потому что на твоих вещах сидит красная ядовитая сколопендра. Однажды я проснулась от крика соседки — её кот нашёл под кроватью гадюку. Ей пришлось стоять в пижаме у палатки до десяти утра и ждать змееловов. В моём матрасе жили блохи, но поняла я это только через три недели, потому что они кусают как комары. Нужно было по утрам выносить матрас на улицу, чтобы солнце всё выжгло. Температура воды тоже зависела от солнца: горячая вода была только в солнечные дни, а зимой мы иногда не мылись по несколько дней.

Основа пермакультуры заключается в том, что все отходы, которые ты производишь, ты должен как-то приспособить. Это относится и к остаткам еды на кухне, и к человеческому дерьму. Каждую неделю ты должен «take care of your own shit». А именно — вывалить и отмыть заполненный говном бак. В течение трёх месяцев компостный туалет набирается, затем мы его закрываем, шесть месяцев происходит процесс компостирования, а через полгода мы его открываем, выгружаем всё содержимое лопатами и на тачках перевозим в другую кучу, где оно будет лежать ещё пять месяцев, пока полностью не очистится. В этой куче появляются анаэробные бактерии, которые привлекают червей, а черви всё это дело переваривают. При этом куча нагревается до 80–100 градусов, а из энергии, которая формируется в компосте, можно нагревать воду. Ещё можно получать энергию с помощью красных мадагаскарских червей, но они любят только определённый вид компоста. Часть пищевых отходов и компоста мы отдаём ослам, потом их какашки замешиваются с песком и грязью и получается строительный материал. Суть пермакультуры в том, чтобы закрыть цикл. Вся вода, которую мы используем, проходит через огромные баки фильтрации с анаэробными бактериями, потом очищается специальными водорослями, а затем превращается в пруд. То есть становится новой экосистемой, которая привлекает другую жизнь: комаров, стрекоз, рыб, птиц. Птицы едят рыб и какают на территории, если в их какашках есть зёрна, то появляются новые деревья, новые виды растений. Это и есть цикл.

Три раза в неделю у нас были теоретические занятия. Нам объясняли, чем плоха монокультура: когда ты засаживаешь несколько гектаров полей одним растением, оно забирает все нутриенты из земли, опустошая почву. И через пять-шесть лет она становится совершенно непригодной для земледелия. Для меня это самое интересное в пермакультуре — как одно маленькое действие приводит к огромным последствиям. Два раза в неделю мы работали. Убирали сорняки, сажали и проращивали семена в поле. Также была строительная работа. Например, как-то нам привезли деревянный мост, который нужно было разобрать. Нужно было вытащить все гвозди, перенести огромные балки, отшлифовать, покрыть лаком. Рядом с нашей территорией строилось шоссе: я видела, как приезжают бульдозеры и откусывают куски от земли, как огромные краны заливают бетон. Это очень странно наблюдать, находясь в изоляции. 

Все конструкции на ферме были сделаны из натуральных материалов — песка и глины. Просыпаться там было очень классно: чистить зубы на пеньке, завтракать салатом, срезанным с грядки. Вообще, еда была потрясающей — веганской и очень вкусной. Мне нравилось работать в поле, но больше всего я любила строить. Видеть, что ты создал что-то своими руками, — ни с чем не сравнимое ощущение. Десять часов назад здесь была запущенная, заросшая яма, а теперь она превратилась в пруд. Из мальков, которых мы подселили, вырастали рыбы. Вокруг собирались стрекозы, а потом прилетали птицы. С помощью общего усилия появлялась новая жизнь. 

Пандемия застала меня в коммуне. Первые три недели мы жили очень дружно и весело, я никогда не была так счастлива. Мне было интересно изучить, как жизнь в коммуне на меня повлияет, и я даже хотела сделать большой фотопроект об этом. Основная идея такой жизни в общем усилии. Ты просто обязан жить по правилам, ни на кого нельзя переложить ответственность. Как только кто-то что-то не делает, начинается хаос. Это было похоже на реалити-шоу: все обо всех сплетничают, личного пространства просто не существует, а эмоции гиперболизированы. В целом коммуна — это как большой организм. Если кто-то заболевает, то ощущают все. 

В итоге мы оказались очень разными людьми и у нас так и не получилось достичь полного единодушия. Даже израильтяне-волонтёры сказали, что предыдущая группа была куда дружнее. Возможно, на это повлиял коронавирус: мы чувствовали давление, все были в напряжённом состоянии. На протяжении семи недель мы не могли покидать территорию вообще. Из-за ковида к нам не могли приходить преподаватели, и всё, что нам обещали по программе, просто посыпалось. Мы обязаны были работать с семи утра до пяти вечера — это очень тяжёлый физический труд. Стирать тоже приходилось руками — это занимало около двух-трёх часов. Позже к нам раз в неделю стала приезжать машина. Ребятам в коммуне было примерно по восемнадцать лет, и порой мне с ними было откровенно скучно, хотя в целом они были очень зрелыми, интересными и открытыми людьми. В соседнем домике жила радикальная феминистка из Уругвая с самой красивой улыбкой на свете, а с ней — небинарная девчонка из США. Был классный парень из Нью-Йорка Ноа, а с ним жил тридцатилетний австриец Аренд, с которым мы часто ходили на холмы смотреть закат. Мы все проводили длинные ночи у костра, устраивали бои, играли в футбол и фрисби, лазили по холмам, говорили о жизни и поддерживали друг друга в непростое время.

Ты просто обязан жить по правилам, ни на кого нельзя переложить ответственность. Как только кто-то что-то не делает, начинается хаос. Это было похоже на реалити-шоу: личного пространства не существует, эмоции гиперболизированы

С одной стороны я ощущала общность, безопасность, чувство безусловного принятия. Если ты заболеешь, о тебе позаботятся. Если тебе одиноко, с тобой разделят грусть. Если ты злишься, тебя выслушают. Быть принятой даже в своей ярости — это удивительный опыт, прежде со мной такого не случалось. Там я впервые почувствовала, что могу быть собой. Но с другой стороны, очень тяжело находиться всё время с одними и теми же людьми. Когда начались первые послабления локдауна, я сразу же сняла комнату на выходные в Тель-Авиве. Я чуть не расплакалась, когда ела пиццу и смотрела «Властелина колец» в одиночестве — это было просто неописуемое счастье. Мне не нужно было ни с кем делиться, не нужно было готовить на двадцать человек. Можно было поесть пасту с сыром — на ферме вся еда была веганской, а сыр был запрещён. Холодильников там тоже не было. Иногда мне даже приходилось прятать еду, например съедать её, когда все на ужине. Если кто-то увидит, тебя не осудят, но мне всё равно было стыдно не думать о других, потому что даже с точки зрения экологичности это плохо.

Я видела людей, для которых экология — их страсть, смысл жизни. Со мной же случилась другая история: я поняла, что радикальная экология может работать только в определённых, очень редких и сложных условиях — в изолированной коммуне. На городскую среду её никак не перенести, в этом просто нет смысла, потому что главный твой источник — земля. Если ты не ешь животных, но покупаешь, например, авокадо, ты влияешь на жизнь семьи в Чили, у которой может не оказаться доступа к пресной воде из-за приватизации водоёмов. Так или иначе своими действиями мы ведём мир к глобальному потеплению. Но это не значит, что не нужно вообще ничего делать. Изменив свои привычки, можно изменить привычки друзей, иногда даже родителей, но самое главное — детей.

Я не считаю опыт жизни в коммуне зря потраченным временем. С первых недель, проведённых там, у меня пропала тревожность, я стала лучше чувствовать своё тело. Научилась жить в моменте и погружаться в работу. У меня пропало большинство страхов и желание с кем-либо конкурировать. Я увидела жизнь во всём её многообразии и избавилась от установки, что можно «ничего не добиться» и стать «неудачником». Вполне возможно прожить счастливую жизнь, будучи просто фермером. Радоваться тому, что ты способен накормить людей рядом. И при этом вносить большой вклад в заботу об экологии, реально менять мир вокруг себя.

ФОТОГРАФИИ: Саша Давай