Личный опыт«Он говорил, что, если надавит сильнее, я сломаюсь»: Анна Зосимова об отношениях с Петаром Мартичем
Абьюз, насилие и созависимость
Анна Зосимова и Петар Мартич были одной из самых известных пар среди московских музыкантов. Сейчас они расстались — в интервью Wonderzine Анна рассказывает о том, что эти отношения были построены на давлении, агрессии и зависимости. И о том, как ей удалось из них выбраться. В тексте описывается вербальное, физическое и психологическое насилие — пожалуйста, оценивайте свои силы, если они могут быть для вас триггером.
Антон Данилов
Летом 2017 года я приехала на фестиваль “Пикник ‘Афиши’” из Киева. Тогда я занималась проектом “На Лицо”, мне было очень интересно посмотреть на выступления, как всё происходит. Тогда же я познакомилась с Петаром. Мы начали общаться, появилась симпатия.
В начале сентября я приехала в Москву к единственной подруге. Я хотела найти лейбл и дистрибьютора, чтобы выпускать свою музыку. С Петаром мы тогда общались и флиртовали, и он предложил встретить меня на вокзале. Потом заманил к себе домой предложением выпить кофе. Когда мы зашли в квартиру, он взял мой чемодан и, не спрашивая разрешения, отнёс в спальню. Только сейчас я поняла, что это было странно, но тогда не обратила на это внимания. Я привыкла к романтическим жестам. Я уже чувствовала, что влюблена, и шла на поводу у интересных событий.
Как-то он рассказывал мне, что его первая девушка чем-то его разозлила. Тогда он заставил её встать на колени, засунул ей в рот ствол и заставил извиняться
К подруге я не поехала, а осталась у Петара. Он казался идеальным: Петар не мог от меня отлипнуть. Это было странно, потому что он очень привязан к своим друзьям, но в тот момент он просто забил на всех. Хотел быть только со мной.
Но уже тогда какие-то моменты смущали. Летом 2017 года Петар на фестивале “Боль” ударил по лицу Соню, бывшую жену гитариста “Пасош” Кирилла Городнего. Перед концертом Соня и её парень выясняли отношения, подошёл Петар и сказал ей: “Отвали, нам скоро выступать, а ты его выводишь”. А потом ударил её.
Сейчас я понимаю, что нужно было обратить внимание и на его друзей. Лучший друг Петара — Рома Мальбэк, они дружат с самого детства. Все шутят, что они однояйцевые близнецы. Осенью, когда мы только начали наши отношения, я впервые оказалась на концерте группы “Пасош”. Это было в пространстве Aglomerat. Я стояла на втором этаже вместе с Романом, и он говорил мне разные гадости — например, о том, что я повелась на известность Петара. Я сказала: “Рома, отвали от меня”, — развернулась и пошла. Очнулась уже на полу: оказалось, что он с разгона протаранил меня головой. После концерта Петар подрался с Романом, и Рома всем говорил, что я сама всё придумала. Ну да, синяк на пол-лица тоже сама себе нарисовала! Тогда я не заподозрила ничего, ведь мой “рыцарь” за меня вступился. Потом я узнала, что такие отношения у Петара с Романом были всегда.
Ещё я поняла, что нужно обращать внимание на то, как человек говорит о предыдущих отношениях. В детстве Петар носил с собой оружие — пневматическое, как я понимаю. Там, где он учился, это было нормальной практикой, и Петар пытался этому подражать. Как-то он рассказывал мне, что его первая девушка чем-то его разозлила. Тогда он заставил её встать на колени, засунул ей в рот ствол и заставил извиняться. Его последняя девушка, по его словам, после их расставания год принимала антидепрессанты. Он ей изменял, но она “была виновата, потому что сама так себя вела”. Я не придавала этому значения, потому что всё было классно. Он меня любил, души во мне не чаял.
Через полгода после знакомства мы полетели отдыхать в Тель-Авив. Там Петар всё время фотографировал меня. Однажды без задней мысли, пока он был в душе, я взяла его незаблокированный телефон, чтобы отправить себе в телеграме фотографии. И увидела его переписки с какими-то барышнями в нижнем белье. Оказалось, что одну из них он приглашал в гости в три часа ночи, когда я была в Киеве. Когда я спросила его об этом, Петар сказал мне, что я параноик, сумасшедшая, а это его подруга. Я не знала, как вести себя в таких ситуациях, поэтому поверила.
По приезде мы решили, что мне очень дорого и напряжно кататься туда-сюда, из Москвы в Киев и обратно. Он предложил мне переехать в Москву, где у меня не было никого, кроме него, единственной подруги и друзей Петара. Он знал, что летом 2017 года я уволилась с постоянной работы в Киеве и перешла на фриланс: работала стилистом, помогала продюсировать съёмки. В Москве же у меня не было никого, и он взял на себя обязательства по финансам.
Через пару недель после переезда у меня случился первый эпизод панической атаки. Мы пришли в магазин, я хотела купить вино. Алкогольный отдел был на втором этаже, и Петар вдруг начал орать на меня: “Куда ты пошла? Я не хочу пить!” Я ответила, что пить хочу я, но он закричал: “Нет, ты не поняла! Если я не хочу пить, ты тоже не будешь, потому что я плачу за это вино”. Я офигела, у меня появился ком в горле. Я стояла и молчала, мне хотелось просто убежать. Петар же продолжал прессовать: “Чё ты молчишь? Я к тебе обращаюсь!”
Так продолжалось всю дорогу до дома, я чувствовала огромную несправедливость. Я была в чужой стране, у меня не было друзей, мне некуда было бежать. Меня так накрыло, что я упала в обморок. Он испугался и сбегал в аптеку, где купил какой-то успокоительный чай. От нервного перенапряжения я ещё три дня лежала в кровати. Он приходил ко мне, приносил чай и говорил, что мне идёт измождённый вид. Петар в принципе делал очень странные комплименты. Например, говорил, что ему нравится моя хрупкость и худоба. Он давил на грудную клетку и говорил, что, если он надавит чуть сильнее, то я сломаюсь. Ещё он говорил, что я очень красивая, когда плачу.
Второй эпизод случился ещё через пару недель, когда он, собираясь на гастроли, оставил мне на десять дней пять тысяч рублей. Я сказала, что мне этих денег не хватит. Он спросил: “А куда ты будешь ездить? У тебя одна подруга, ты можешь доехать до неё на автобусе”. Когда я сказала, что не согласна с этим, он просто плюнул мне в лицо. Такой униженной я себя никогда в жизни не чувствовала.
Тогда я предприняла первую попытку выйти из этих отношений и переехала к подруге. Петар умолял вернуться, падал на колени. Когда он узнал, что я съехала, сразу же отправил мне деньги. Я понадеялась, что всё будет хорошо, не верила, что этот человек мог оказаться плохим. Но моё тело подавало мне сигналы: после двух этих эпизодов я начала задыхаться, не могла спать. Когда я ложилась в одну кровать с Петаром, у меня появлялся ком в горле. Я думала, что у меня проблемы с лёгкими, но когда мы расстались, они ушли.
Я начала жить в паранойе. Не понимала, что попала в созависимые отношения. Мне все вокруг говорили: “Это жесть, так невозможно, уйди, пока не поздно”, — но я не могла ничего сделать. Я была зависима от него финансово, жила в его квартире. Я злилась, но продолжала верить, что всё будет хорошо. Что он изменится, как обещал.
Я перестала заниматься своим музыкальным проектом, потому что ему это не нравилось. Он считал, что это не мой образ, что у меня хреновая музыка
Я постоянно проверяла его телефон: хотела, чтобы там ничего не было, чтобы я снова могла ему доверять. Но каждый раз я находила там приглашения другим девушкам. Видела, как он флиртует. Но он говорил, что поскольку изменял предыдущей девушке, не смог быстро перестроиться — так он объяснял мне эти переписки.
Я перестала заниматься своим музыкальным проектом “На Лицо”, потому что ему это не нравилось. Он считал, что это не мой образ, что я на самом деле другая. Что у меня была хреновая музыка. Он вселил в меня неуверенность, ведь у него больше опыта, он более известный, чем я.
Тогда же я начала замечать, что он не мог терпеть моей яркости: ему не нравилось, как я выгляжу, как себя веду. Он постоянно говорил, что я накрасилась “как б***ь” или вырядилась “как тётка”. Спрашивал, почему я ношу каблуки. Я перестала понимать, где нахожусь, кто я. Я забыла, кем была до этого — ярким, успешным человеком. Ничего из этого у меня не осталось.
У Петара были проблемы с агрессией. Во время ссоры он мог бить ногами шкафы или двери. Или бросать телефон, сбрасывать что-то со стола. Мне было страшно. В такие моменты я боялась ему даже сказать что-то. Ещё у меня были приступы агорафобии (боязнь открытых пространств. — Прим. ред.), которые тоже начались в этих отношениях. Например, я не могла зайти в торговые центры: меня накрывало, у меня начинались панические атаки. В “Авиапарке” не могу находиться до сих пор.
Летом 2018 года на фестивале “Боль” Петар выступал с “Прыгай киской”. Они имитировали сцены из фильма “Голодные игры”, он клюшкой разбивал стол и повредил палец. Мы возвращались домой, и он спросил, как мне их выступление. Я ответила честно: мне показалось, что им нужно было подготовиться, порепетировать. В ответ он начал на меня орать и хватать меня. Я попыталась убежать, но он меня догнал и приложил к асфальту. Я не знала, что мне делать, как вырваться. Единственное, что пришло мне в голову, поскольку он физически сильнее меня, — вывернуть ему палец, который он повредил. В итоге он извинялся, но виноватой в глазах друзей оказалась я. Мол, это я такая еб*****я, что чуть не сломала ему палец.
Осенью он пообещал мне пойти на терапию — после того, как однажды я чуть не выпрыгнула в окно. Петар болел, у него были проблемы с желудком. В тот день я специально проснулась вместе с ним в семь утра, чтобы поехать в больницу на гастроскопию. Он начал обвинять меня в том, что я собираюсь медленно и из-за меня он опаздывает. Я закрылась в ванной, чтобы собраться молча и быстро. Я уже знала, что в таких ситуациях лучше просто молчать: одно слово — и Петар начинает всё крушить. Но он решил, что я проявляю неуважение, уклоняюсь от диалога. Выбил дверь и схватил меня. Я вырвалась. В тот момент мне было так страшно, что единственным способом скрыться от него казалось выйти в окно. Я разбила стекло двумя руками, один осколок воткнулся мне в запястье. В больницу мы в итоге поехали вместе: он — на гастроскопию, а я — зашивать рану.
После этого я съехала, мне хотелось быть подальше от этого места. Петар плакал и падал в ноги, кричал, что ужасно виноват. Что он пойдёт на терапию, что мы сможем и преодолеем. И тогда у меня появился какой-то лучик надежды. Я спрашивала у всех своих друзей про психотерапевтов, предлагала Петару разные варианты, но ему никто не нравился. Через неделю после моего возвращения речи о психотерапевте уже не шло. “Я не хочу, они все идиоты. Дедушка с бабушкой и мама не ходили к терапевту и выросли нормальными людьми”, — говорил он.
Параллельно разные люди рассказывали, что встречали Петара с другими девушками. Мне писали в инстаграме, что видели его с другими в туре. Петар говорил, что ему просто завидуют. Когда мне присылали фотографии, на которых он обнимался с другими девушками, он говорил, что “это просто фанатки, которые вешаются на звезду”. Я уже и сама не могла видеть рядом с ним женщин. Однажды я увидела, что какая-то девушка виснет на Петаре. Я грубо оттолкнула её — то есть тоже применила физическое насилие.
Работа над нашим совместным альбомом была ужасной. Женя Горбунов (музыкант. — Прим. ред.) и наша преподавательница вокала были свидетелями: Петар не воспринимал ни одного моего комментария. Он говорил, что я тупая дура, что ничего не понимаю. А в итоге ему все советовали то же самое, что и я. Изначально это был мой проект, я хотела делать шансон. Я с ним спорила, а он мог выбивать двери, орать, что я никто, а у него двадцать шесть альбомов. Говорил, что я плохо пою, а он звезда. Преподавательница по вокалу подбадривала меня, после занятий писала, чтобы я не обращала внимания на Петара. Это помогло мне не бросить проект, а доделать его. После того, как мы выступили на “ВЭУ” (московская вечеринка “Вечер эстетических удовольствий”. — Прим. ред.), он сказал мне, что все смеялись надо мной из-за моего роста, что я слишком высокая. На концерте в “Цветном” я уже, конечно, была не на каблуках.
Мы ехали по сорокаградусной жаре вверх по трассе. Я упала с велосипеда. Поранила руки, колени, была вся в крови. Но Петар потребовал, чтобы я ехала на велосипеде дальше
Летом 2019 года мы отдыхали в Хорватии, где живут родственники Петара. Мы катались на велосипедах, и ему не понравилось, что я медленно ехала. Он обзывал меня дурой и говорил, что из-за меня мы никуда не успеем. Мы ехали по сорокаградусной жаре вверх по трассе, и я физически не могла ехать быстрее. У меня начался приступ панической атаки, я упала с велосипеда. Поранила руки, колени, была вся в крови. Но Петар потребовал, чтобы я ехала на велосипеде дальше, хотя мог позвонить отцу или дяде, чтобы те приехали за нами на машине. Поймать попутку, наконец. Тогда я уже знала, что уйду от него.
Петар часто меня обвинял в том, что делал сам. Например, мог уйти домой, а потом наорать, что ушёл из-за меня, а сам будто бы хотел остаться. Мог сказать, что ему грустно или плохо, потому что я ненавижу его друзей. Так случилось осенью 2019 года в Берлине, где Петар был на гастролях. Я приехала туда на выходные, мы гуляли. Потом Петар захотел пойти домой, потому что устал. По пути домой он начал на меня орать, что вообще-то хотел ещё остаться. Что я ненавижу его друзей, что я злобная. Я пыталась его успокоить и говорила, что он сам на себя злится, и это выводило его из себя ещё больше.
Это продолжилось на следующий день. В метро у меня случилась сильнейшая паническая атака: мне казалось, что я умру. Помню, как Петар оставил меня на лавке, побежал в какую-то аптеку и принёс что-то вроде валерьянки. Я была в полной прострации, но он всё равно потащил меня на выставку Баухауса. Через полтора часа он начал меня добивать. Говорил, что я медленно хожу, что я не могу купить плакат из сувенирного магазина, потому что не хочет видеть его в доме.
Когда я прилетела в Москву, снова попыталась уйти. Петар вернулся из тура, плакал, опять пообещал пойти на терапию. Я поняла, что мы это уже проходили, но расстаться не получилось и тогда. Я знала, что рано или поздно это произойдёт, но не могла решиться.
Мы дописали альбом, потом началась пандемия. В тот момент не было концертов, и Петар чувствовал себя неуспешным и непопулярным. Он срывался на мне, демонстративно пренебрегал мной. Летом 2020 года я чувствовала себя как собака.
Всё это время я не понимала: за что? Как мне жить, какой мне надо быть, чтобы всё было нормально? У него были крайне консервативные взгляды на отношения, его любимое слово — “слушаться”. То есть он хотел, чтобы я его слушалась, уважала, давала ему полную свободу и при этом делала всё по дому. Одновременно он требовал, чтобы я пошла на постоянную работу и в бюджет мы вкладывались пополам. В последний год он говорил мне, что хочет свободных отношений. У меня это в голове не укладывалось, я была против.
Мне стало страшно, что я проживаю не свою жизнь, что так будет всегда. Я начала задумываться о том, что всё-таки смогу уйти. Тогда я несла ответственность уже не только за себя, но и за собаку: за время отношений мы завели сиба-ину. Видя, как Петар бил шкафы, она пугалась и просто не выходила на улицу. Мне было страшно, что в какой-то момент у нас могут появиться дети. Я вспоминала опыт моей подруги, которая тогда тоже переживала расставание, это был ад.
Тем летом Петар уехал в Питер записывать альбом. Я начала видеться со своими друзьями, понимать, что жизнь без него всё ещё существует. Потом я приехала к нему, и Петар вёл себя как ни в чём не бывало. Правда, оказалось, что даже когда я была там, он умудрялся мне изменять. По приезде из Питера он практически не появлялся дома, каждый день пил до четырёх утра, забывал ключи. Я просыпалась в ужасе от звонков в домофон, а он с порога доставал меня допросами: “Что за кислое лицо? Ты чем-то недовольна?” В один из дней я высказала ему, что меня не устраивают такие отношения, на что он ответил, что хочет ещё больше свободы и уважения. Мы поссорились, и я уехала к подруге за город. Вернувшись на следующий день, я обнаружила его в четыре часа дня спящего с перегаром и засосом на шее. Только тогда я решила окончательно уйти. Я больше не верила, что что-то изменится.
После расставания я уехала к друзьям. Петар меня выслеживал, приходил к дому, где я ночевала. Говорил, что никто не оценит меня такой, какая я есть. Что никто не полюбит меня так, как он. Что мы должны состариться вместе и растить наших внуков. Это было невыносимо. Самое сложное время в моей жизни. Моя нервная система была истощена. Он не давал мне ни дня, чтобы я успокоилась: приходил, приносил какие-то игрушки для собаки, падал на колени. Мне стало страшно за свою жизнь, и я уехала в Киев на два месяца.
Как это бывает в созависимых отношениях, мой мозг начал искать лазейки, чтобы вернуться. Я хотела спасти Петара своей любовью. Когда он напивался, я готовила ему куриный бульон по утрам. Когда у него были приступы язвы желудка, он пил горсти таблеток и опять шёл тусить, а я готовила ему паровые котлеты. Однажды на Новый год он выпил чуть ли не литр какой-то шестидесятиградусной настойки. Я предупреждала его, что ему нельзя так делать, но он при всех заткнул мне рот. Потом у него случился адский приступ язвы.
Я была готова приползти к нему на коленях и умолять, чтобы он был со мной. Иногда я писала ему сообщения, а потом блокировала. То обвиняла, то обижалась
В девять утра первого января я пошла искать работающую аптеку. Вернувшись, я ушла спать в другую комнату — а он очень обиделся на меня за то, что ему самому пришлось нести ответственность за свой поступок и вызывать скорую, чтобы она сделала ему укол.
Расставшись с Петаром, я поняла, что всё это время жила в двойных стандартах. Петар говорил, что я ужасная, потому что нарушаю его границы и читаю его переписку. Но он поступал так же: постоянно брал мой телефон и читал сообщения. Когда я пожаловалась на абьюз другу, Петар высказал мне, мол, как я могу посторонним людям рассказывать такие личные вещи? Петар хотел выступить на фестивале, который целиком посвящён борьбе с домашним насилием (речь идёт о фестивале “Не виновата”. — Прим. ред.). При этом ребята из группы знали, как он относился ко мне, видели, как он ударил бывшую жену Кирилла.
Приступ созависимости накрыл меня в ноябре. У меня тряслись руки, я была в истерике. Мне казалось, что от меня оторвали кусок тела. Я была готова приползти к нему на коленях и умолять, чтобы он был со мной. Иногда я писала ему сообщения, а потом блокировала. То обвиняла, то обижалась, а потом признавалась, что во всём виновата. Это были настоящие качели. Я пила горсти успокоительных. Но в то же время я научилась справляться с этим. Терапевт сказала мне, что у меня сильный защитный механизм, потому что я смогла выйти из таких отношений. Что я и без терапии действовала правильно.
Справиться мне помогли несколько практик. Одну из них я использовала, когда появлялись мысли, что нужно вернуться, что всё снова может наладиться. В этот момент нужно себя пересилить и вспоминать ужасные ощущения, эмоции и события, которые с тобой происходили из-за этого человека. Это спасает. Ещё мне помогли книги: “Женщины, которые любят слишком сильно” Робин Норвуд, “Не бьёт, просто обижает” Патриции Эванс и “Выбираем любовь. Как победить созависимость” Роберта Хемфельта, Пола Майера и Фрэнка Минирта.
Когда ты не веришь в себя и тебе кажется, что ничего хорошего в жизни уже не случится, можно прикинуть, какие потребности закрывал этот человек. И проговорить: “Мы расстались. Я прощаюсь с ним, но я не прощаюсь со всем миром”. То есть осознать, что эти потребности — не весь мир, есть ещё что-то. Ты гораздо больше, чем твоя боль.
Всем, кто хочет выйти из созависимых отношений, я бы пожелала готовиться к сложному. Мне говорили: “Клин клином вышибают! Найди себе чувака, отвлекись”. Нет, нет и нет! У меня несколько месяцев была депрессия с мыслями о суициде, и эту боль было невозможно пережить. Я вспоминала и прокручивала каждый день, все моменты, когда мне было ужасно. Вспоминала, как пришлось лежать на асфальте возле велосипеда, как мне плевали в лицо, как мне было страшно. Но я поняла главное: нужно перестрадать и не винить себя за то, что случилось. Очень важно не гнобить себя за то, что ты не в форме, ты не должна всегда быть позитивной, не обязана скрывать свои проблемы.
Ещё я поняла, что при расставании важно окружать себя максимально нетоксичными людьми, не попадать в другую зависимость. Моя подруга Сюзанна была со мной на связи, другая подруга посоветовала терапевта, третья помогла финансово и оплатила первый курс сеансов. Когда у меня были приступы панических атак, я ходила ночевать к одной из подруг. После Нового года я сразу пошла на терапию — и сейчас могу сказать, что у меня прошли боль и обида. Я не виню себя, я не виню его. Мне просто страшно, что это может произойти с кем-то, кто внутренне не такой сильный, как я.
Активных, ярких девушек с юмором редко жалеют. Считается, что жертва должна быть кроткой, плакать. А я хожу на вечеринки, выкладываю оттуда фотографии. Это значит, что я не испытываю эмоций?
Долгое время я жила в полной жести, но этот опыт меня многому научил. Теперь с помощью терапевта я учусь привыкать к хорошему. Когда ты привыкаешь к травматичному опыту, потом сложно вступать в нормальные отношения. Сейчас я общаюсь с одним парнем, и он хорошо ко мне относится. Я не жду подвоха, но мне пока сложно привыкнуть к тому, что мне не нужно слушаться, молчать и быть удобной, чтобы меня любили.
Сейчас мы не общаемся. Пытались общаться на тему собаки, но мне показалось, что Петару как будто всё равно. Он несколько раз изъявлял желание с ней увидеться, но так и не увиделся. Собака осталась со мной.
фотографии: фото 1 - Яна Давыдова, фото 2, 3 - Семен Земсков, обложка и фото 4 - Саша Mademuaselle
