Личный опыт«Били всех, крики не прекращались»: Меня пытали беларуские силовики

Про интерес к политике

Интересоваться политикой я начала в 2010 году, когда мне было пятнадцать лет. Я следила за выборами в стране, потому что была знакома с яркими лидерами оппозиции — например, Владимиром Некляевым или Татьяной Короткевич, представительницей феминистского движения Беларуси. В эту предвыборную кампанию я погрузилась с головой в мае. Сначала моим фаворитом был Валерий Цепкало, потому что с ним я общалась лично. В инициативную группу я не вступала, была только волонтёром. Многие мои друзья были в инициативной группе Виктора Бабарико, и в целом я помогала обоим кандидатам: я была рада, что в Беларуси появилось несколько фигур, которые могут что-то изменить.

Мне было важно в принципе поднимать тему политики и выборов, рассказывать о них аполитичным людям по нескольким причинам. Во-первых, срок власти нынешнего президента больше, чем мне лет: он правит уже двадцать шесть, а мне двадцать пять. Во-вторых, сыграла роль и ситуация с COVID-19. В стране так и не ввели карантин, меня очень расстраивало и пугало, что у нас не призывали даже носить маски. В-третьих, ситуация с беларуской атомной станцией. На границе с Литвой в Островце запустили БелАЭС. Я живу в Беларуси всю жизнь и вижу, как здесь всё строится, так что я объективно боюсь. Страшно должно быть всем, не только беларусам. В-четвёртых, это аккумуляторный завод (в Бресте уже два года протестуют против аккумуляторного завода компании «АйПауэр»: активисты считают, что его ввод в эксплуатацию навредит здоровью местных жителей. — Прим. ред.).

Налог на тунеядство и в целом социальная политика — это тоже отдельная большая проблема. Молодых беларусов заставляют быть бэрэсээмовцами (БРСМ, Беларуский республиканский союз молодёжи. — Прим. ред.). Это провластная организация, в которую многих обманом заставляют вступать. Вам говорят, что если вы не в БРСМ, то не сможете, например, поступить в вуз и учиться там бесплатно. А если вступите в эту организацию, то сможете получать скидки чуть ли не на всё сразу, бесплатный проезд. По факту члены организации занимаются чушью. Например, на 23 Февраля школьники с подачи БРСМ должны были просить ветеранов спеть и сыграть на камеру военные песни. Ещё детей свозят на провластные митинги и парады, картошку копать. Почти все мои друзья в БРСМ, но многие там оказались без их ведома: у них просто взяли подписи из документов. Я не вступала в БРСМ ни в школе, ни в университете, ни потом. Есть организация и для взрослых, она называется «Белая Русь». Если ты устраиваешься на государственную работу, то обязательно в неё вступаешь.

Про работу наблюдателем

Я была наблюдателем с первого дня досрочного голосования. У меня был один из самых сложных участков, где постоянно нарушали закон. Я тогда специально взяла отпуск, чтобы посвятить себя этому полностью. Чтобы зарегистрироваться независимым наблюдателем, нужно было собрать десять подписей жителей района. Я решила перестраховаться и собрала четырнадцать. Меня аккредитовали и пообещали звать на все организационные заседания, но ни на одно так и не позвали.

В первый день досрочного голосования меня и ещё двух наблюдателей впустили на опечатывание урны. Я стала спрашивать, сколько всего бюллетеней, сколько человек зарегистрировано избирателями — всю эту информацию мне должны были предоставить. Ни на один вопрос мне не ответили, а потом школа, в которой находились наш и ещё два других избирательных участка, закрылась на ключ. Избиратели должны были сначала постучаться, потом показать свой паспорт, а потом объяснить, что они пришли на выборы. Наблюдателей при этом в школу не пускали: после утреннего собрания нас просто выгнали на улицу. Примерно тогда же я начала активно освещать всё в своих социальных сетях. Тогда же одно моё видео о том, что происходит на участке, разлетелось по популярным страницам в инстаграме, по беларуским телеграм-каналам.

Всё это время мы сидели на улице за пределами школы. В первый день мы насчитали всего 86 человек, а по официальным данным явка была 232 человека. Со мной стали связываться родители детей, которые учатся в этой школе. Они рассказывали, что её директор — он же был председателем ИК одного из участков — требовал от них приходить в школу чуть ли не два раза в день делать уборку. Для того, чтобы создавать иллюзию явки: если придёт тысяча человек вытереть пыль, то тысяча будет и в данных наблюдателей.

Сотрудница школы анонимно рассказала моей коллеге, что директор обязал дважды в день запускать «карусель» (метод фальсификации на выборах, основанный на повторном голосовании одних и тех же людей. — Прим. ред.). А сами участники «карусели» нас об этом предупреждали. Даже с учётом «карусельщиков», по нашим данным, людей на досрочное голосование пришло меньше, чем было записано в официальных протоколах. А вот 9 августа, в основной день голосования, когда явку занижали, людей пришло как раз больше. Отдельно мы считали белые ленты на руках людей. Не все говорили нам, что голосовали за Тихановскую, но у нас всё равно получилось 35 процентов. Официальные цифры на участке были меньше.

Моё видео о том, что происходит на участке, разлетелось по популярным страницам в инстаграме, по беларуским телеграм-каналам

Рядом со школой было маленькое отделение милиции. Я ходила туда писать заявление, возмущалась, что никто ничего не делает. Когда мы сидели на больших валунах возле школы, к нам подошёл милиционер и сказал: «Девчонки, вас выгнали? Не сидите на камнях, вы же девушки, вдруг заболеете». Нас, независимых наблюдателей, вообще поддерживали обычные люди: кто-то привозил еду, кто-то воду, кто-то мороженое. Нам даже принесли стулья. В итоговый день выборов девушка специально для нас испекла печенье. 

Однажды к нам на участок приехал наблюдатель от штаба Дмитриева (Андрей Дмитриев — кандидат в президенты Беларуси. По данным ЦИК, он набрал 1,21 процента голосов. — Прим. ред.). Он вместе с другим наблюдателем зашёл на участок и сфотографировал протоколы, после чего его задержали. Потом стала доноситься информация, что на некоторых наблюдателей открыли охоту. За одной девочкой бегало десять омоновцев. В этот момент я написала своим друзьям пароли от своих социальных сетей. Теперь каждый день я выходила из всех телеграм-каналов вне зависимости от того, куда я шла.

Вечером 9 августа люди начали собираться на участке. Без пяти минут восемь, то есть когда участок ещё работал, мы попросились внутрь на подсчёт голосов. Милиция просто закрыла перед нами дверь. В итоге все, кто пришли на участок, распределились по территории школы так, чтобы видеть чёрные выходы. Когда члены избирательной комиссии выходили, все кричали: «Позор!» Их прикрывала милиция, сами члены комиссии как будто прятались. Потом за ними приехал специальный автобус, и одна пожилая женщина встала перед дверьми и сказала: «Я вас не пущу, вы недостойные люди».

Все три итоговых протокола сначала вывесили, но утром убрали. Всё, что осталось на участке на следующий день, — это зонтики палаток, в которых продавали пиво.

Про протесты

Первый крупный протест был на Комаровке (Комаровский рынок в Минске. — Прим. ред.) ещё во время предвыборной кампании, когда выстроилась огромная очередь из людей, которые хотели оставить подписи за оппозиционных кандидатов. Я поехала туда, потому что сама хотела увидеть эту очередь своими глазами. Там стояли все: и молодые, и пожилые, и люди с инвалидностью, и спортсмены. Потом акции солидарности прошли, когда посадили Виктора и Эдуарда Бабарико: люди становились в цепи, а машины гудели.

19 июля я впервые попала в замес. С компанией друзей сидела напротив цирка, это в центре города. Было достаточно поздно, мы пили кофе на парапете и никого не трогали. Около нас остановился автозак, но сначала мы даже не обратили на него внимания: они тогда останавливались везде. Оттуда на нас выбежали омоновцы. Мы ринулись в другую сторону, а там нам навстречу бежали «тихари» (сотрудники силовых структур в штатском. — Прим. ред.). Там дубинки, тут спортивки. Я разлила кофе и убежала. Но ребят, которые бежали в конце, они догнали и начали избивать ногами по лицу, а потом закинули в автозаки. В этот момент Беларусь проснулась. У нас появились протестные велопробеги: люди друг за другом ехали в центр и катались, звенели, мигали. Была идея протестного автопробега.

В другой раз вечером я была с друзьями у станции метро «Немига», а там рядом есть KFC. Я переходила дорогу и увидела, как в это заведение бежит толпа омоновцев. Потом они начали просто выносить оттуда людей. Там стоял страшный крик: я видела, как десять омоновцев буквально разрывали одного парня. Они хватали людей, которые в ужасе выбегали из KFC, — возможно, там были самые обычные посетители, которые просто пришли поесть курочки. Я схватила одну девчонку, которая стояла слишком близко и снимала всё на видео, и сказала: «Встань за мной».

На акции протеста после выборов я не ходила. У меня много знакомых медиков и просто волонтёров, и я говорила, кому нужно помочь, где взрывы, а где стреляли. В итоге людей, которые помогали протестующим, избивали ещё сильнее. Это было очень страшно, я переживала за каждого, кто там был. Потом я ездила по больницам и общалась с главными врачами, чтобы пострадавшим отдали передачки. В справочных бюро молчали, никаких списков пострадавших не было. Я приходила и говорила, что я обычный человек и хочу помочь. Главврачи шли мне навстречу, и в итоге я передала десять передачек. Сейчас их за это могут уволить.

Про задержание в РОВД

11 августа мы узнали, что погиб протестующий. Я в тот же день поехала на станцию метро «Пушкинская» и оставила там цветы. Эмоции переполняли, я рыдала, было очень тяжело. На следующий день все цветы выбросили. В тот же день я узнала, что мой друг сидит в тюрьме в Жодино (город в Минской области. — Прим. ред.). Проверила списки и увидела там много знакомых фамилий, даже бывшего парня. Я подписала открытки и созвонилась с другом, чтобы снова положить цветы на «Пушкинской» и отправить открытки почтой. У меня было плохое предчувствие, но я всё равно решила поехать.

Мы приехали на «Пушкинскую», положили цветы и лампадки. Я немного постояла с плакатом «Беларусь должна жить». Атмосфера там была очень тяжёлой, но спокойной. Потом приехала Маша Колесникова (представительница штаба Виктора Бабарико. — Прим. ред.). Собралась пресса, приехало очень много людей с белыми лентами. В какой-то момент я увидела, что мимо нас пронеслись два автозака.

Потом мы решили пройти пешком до следующей станции метро. Была хорошая погода, мы радовались за солидарность беларусов. Мы пошли вдоль проспекта. В какой-то момент мы оказались на нём вдвоём, вокруг не было ни одного человека. Рядом с нами остановился один синий бусик. Оттуда вышли семь мужчин в спортивках, один показал корочку и попросил пройти в автомобиль. Нас забрали так быстро, что мы даже опомниться не успели. Никто не видел нашего задержания. Когда я была в машине, мне удалось отправить сигнал SOS. Он спас всех моих знакомых наблюдателей, потому что после моего задержания силовики отправились за ними. Все они успели уехать с мест регистрации: кто-то за город, кто-то к друзьям. Одного моего знакомого из штаба Виктора Бабарико задержали, и теперь его обвиняют по уголовной статье «Организация массовых беспорядков», наказание — до 15 лет лишения свободы.

Нас отвезли во Фрунзенское РОВД, и моя семья в этот момент не знала, где я нахожусь. Я сразу дала понять, что не состою в отношениях с другом, потому что в таких случаях силовики говорят мужчинам: «Если будешь кричать, то мы изнасилуем твою девушку». В РОВД нас встретили на заднем дворе, там не было ни одного человека в форме. Нас грубо низко нагнули, а потом люди в чёрных балаклавах повели нас в глубокий подвал. Когда я спросила, куда нас ведут, мне ответили: «Закрой рот, сука. Чё, тварь, думала, весело будет? В комнату пыток их».

В таких случаях силовики говорят мужчинам: «Если будешь кричать, то мы изнасилуем твою девушку»

Комната пыток — это тир, тёмная комната с шероховатой отделкой на стенах. Там у нас отобрали сумки и телефоны. У моего друга спросили пароль, он не сказал его. Его начали бить дубинками, поэтому я сразу сказала свой и даже записала его на листик. Моей целью было выйти оттуда живой. Меня трясло, но я говорила, что мне просто холодно, и продолжала чётко отвечать на их вопросы. Потом нас поставили на колени. Они сказали, что арестовали нас, потому что мы якобы раздавали девять тысяч долларов у метро. Тогда я даже пошутила. «У меня сумка с „алиэкспресса“ за десять долларов, вы серьёзно?» — сказала я. Пока моего друга били, они отворачивали моё лицо. Мне говорили: «Слушай и понимай, что это ждёт тебя». С меня сорвали белые браслеты, а потом рвали их. Они были для них как красная тряпка для быка. Всё это делали семь или восемь человек, и всё, что происходило потом, — это мат, унижения и оскорбления. Меня обзывали тварью, мразью, дурой, шл**ой и про******кой.

В какой-то момент в комнату вошли два милиционера в форме. У меня затеплилась надежда: я подумала, что они будут нас защищать. Они сказали: «Ха, слушайте, ребята, давайте не как вчера. Вы нам то говно вообще трупами принесли, а этих мы тоже хотим сегодня поху***ть». Я стояла на коленях, а мои руки прижимали к стене, от которой у меня остались синяки. Ко мне подсаживается человек в балаклаве и говорит: «Ну что, тварь, я говорил тебе съеб****я с этих камней? А ты, сука тупая, так и не съеб****ь, вот и получай теперь за это». Он был тем самым милиционером, который приходил к нам на избирательный участок. Я поняла, что все эти люди не омоновцы, а такие же обычные милиционеры, к которым я приходила за помощью. Они смотрели мои контакты, мои фотографии, мои переписки, но слава богу, что мои друзья удаляли их в этот момент. Пока они издевались над нами, у одного человека зазвонил телефон. Он прервался, чтобы ответить, и я услышала его разговор. «Да, котик, я ещё на работе. Хорошо, скоро буду».

Моего друга увели, и я осталась наедине с семью мужчинами в балаклаве. Разумеется, я сразу подумала, что сейчас меня изнасилуют. Я набралась смелости и спросила: «Молодые люди, а у вас есть тут туалет?» На что мне ответили: «Что, сука, ссаться захотела? Ссы под себя, животное». Я сказала, что у меня менструация второй день и что я боюсь испачкать им всё кровью. Я специально это так описала, чтобы у них не было желания изнасиловать. В этот момент они меня подняли, затянули стяжкой руки и повели в спортивный зал. Там на меня надели наручники и пихнули лицом вниз в пол. Моего друга там же продолжили бить: ему разрезали штаны и били по голой коже. Он терял сознание, но их это не останавливало. Потом его увезли оттуда на скорой помощи без сознания. Пока всё это происходило, я пыталась выяснить, как зовут парня, который лежал рядом со мной.

Меня подняли, досмотрели и описали мои вещи, но телефона среди них уже не было. Мне вернули бюстгальтер, который я сняла перед входом в спортзал. Потом мне принесли документы на подпись. Пока я читала их и пыталась хоть как-то сосредоточиться, милиционеры били меня ногами по спине и заднице. При этом человек в форме, который сидел за столом, орал: «Подписывай, сука, я тебе сказал». В итоге я увидела, что у меня была стандартная статья — хлопала в ладоши, кричала «Жыве Беларусь». В этот момент парень, который бил меня сзади, взял в руки ножницы и сказал: «Ты, сука, очень неаккуратная». Он попытался отрезать мне волосы. После этого за мной зашёл конвой, а те милиционеры, что стояли позади, взяли в руки дубинки и сказали: «Давай отп***им эту суку напоследок». Парень в форме сказал: «Да ладно, пацаны, остыньте, пусть уже идёт». Я сказала ему спасибо, и он ответил: «Закрой свой рот».

Парень, который бил меня сзади, взял в руки ножницы и сказал: «Ты, сука, очень неаккуратная». Он попытался отрезать мне волосы

Меня отвели в камеру РОВД. В женской камере я оказалась одна, а вот мужские были переполнены. Дежурные приводили избитых парней каждые десять минут. Потом ко мне пришёл один из тех, кто был в комнате пыток, и спросил, что за ху**ю я включила на телефоне. Он имел в виду сигнал SOS. Он спросил, как я могла подумать, что меня везут закапывать в лес. Я промолчала, потому что тогда ровно так и думала. В итоге он сказал, что мне полный пи**ец, потому что мной заинтересовались люди сверху и меня уже подозревают не только в раздаче денег, но и в координации митингов.

Через два часа за мной в камеру зашёл ещё один человек в маске и отвёл в кабинет следователя. Он угрожал мне, он знал все мои контакты, спрашивал про определённых людей. Я лишь говорила, что не знаю, что он имеет в виду. Тогда он схватил стопку документов и ударил меня по лицу. «Может, у тебя появились мысли?» — спросил он. Я ответила, что нет, после чего он ударил меня ещё раз. Это всё сопровождалось криками и матом. Потом он пересадил меня за стол, дал бумагу и ручку и сказал: «Пиши, бл**ь». Я сказала, что не знаю, что писать. Тогда он приказал мне положить руки на стол и замахнулся дважды шилом. Потом он по правой руке водил его кончиком и говорил, что в случае чего они скажут, что я поранилась. В итоге я написала инстаграм Виктора Бабарико и инстаграм движения «Честные люди», потому что понимала, что мне нужно написать хоть что-то. Когда он успокоился, он пересадил меня обратно на стул и начал трогать мои волосы, накручивать пряди на пальцы, гладить по щекам и губам. Он прижимал мою голову к своему животу и говорил, что я хорошая девочка, что я сделаю правильный выбор.

Затем он выгнал меня из кабинета, и меня завели обратно в камеру. Это было уже около двух часов ночи. Тогда за мной приехал ОМОН, и я вышла на задний двор. Когда меня выводили из здания, я видела так называемых «черепашек ниндзя», но других людей в форме я там так и не встретила. Силовики орали, что, мол, из-за нас, мразей, они не спят. При этом они были очень активные, хотели выйти на улицу. У них было столько энергии, что техно-вечеринки рядом не стояли. В итоге меня нагнули и заставили бежать до автозака. Когда меня вывели из здания, кто-то крикнул: «Это же женщина!» Тогда омоновцы опустили дубинки. Спасибо маме, что я девочка, как бы это сейчас ни звучало.

Про задержание в изоляторе на Окрестина

На автозаке меня привезли в изолятор на Окрестина. Меня поставили между двумя выходами: один на свободу, другой — на задний двор. Оттуда доносились очень громкие крики. Мне не разрешали надеть куртку, хотя было очень холодно. Я стояла четыре часа в позе звёздочки, на меня вообще никто не обращал внимания. Иногда, когда меня никто не видел, я расслаблялась. Мальчиков, которых привозили, отводили на задний двор и сразу начинали бить — и только после этого отпускали. Били всех, крики не прекращались. Сквозь них я слышала смех силовиков.

Потом меня отвели в комнату и в грубой форме сказали раздеться догола. Дежурная сотрудница, которая осматривала моё тело, сказала мне присесть три раза. Я сказала ей, что у меня месячные и что мне бы хотелось хотя бы трусы надеть. Тогда она сказала присесть пять раз. Слава богу, я не хотела ни пить, ни есть, и никаких лишних жидкостей из меня не выходило. После этого она разрешила одеться и даже взять прокладки. У меня с собой было две пачки, и я оказалась самой классной в камере: средства гигиены были только у меня.

Потом меня поместили в четырёхместную камеру, где я была тридцать пятой. Там не было ни одной женщины, которая хоть как-то была связана с митингами: одна возложила цветы на площади, её скрутили в переходе. Другая забыла сумку в такси и пошла писать заявление, а её отправили в изолятор. Третья парковала машину, после чего её затащили в автозак. Четвёртая просто мимо ехала на велосипеде. С нами в камере была женщина с белой горячкой. Девочки ещё до моего прихода пытались вызвать дежурного, но когда он пришёл, он пихнул эту женщину со всей силы так, что она разбила голову. Нам бросили бинты. Когда нас вывели подписать документы, у этой женщины случилось мочеиспускание. Потом нас вернули туда — и в камере с закрытыми окнами и специфическим запахом мы ждали решения, освободят нас сегодня или нет.

Нас долго фотографировали, мы всё время стояли лицом к спине и постоянно чего-то ждали. Потом нам предложили подписать документы о том, что мы раскаиваемся в содеянном. В итоге нам принесли предупреждения, что если попадёмся ещё раз, то нам светит куча уголовных статей. Потом началась феерия с раздачей вещей. Телефоны не вернули никому. Сотрудники говорили, чтобы мы ничего не спрашивали: «Если у кого-то есть вопросы, то он сейчас вернётся в камеру. Остальные съёбы***т на **й». Поскольку меня привезли отдельно, то я чётко знала, где мои вещи. Сумку мне мою вернули, и нас начали выпускать на свободу.

На улице нас уже ждали волонтёры. В общей сложности я провела в РОВД и в изоляторе почти двое суток. Я первый раз за это время расплакалась, когда мне дали позвонить маме. Другой волонтёр дал мне бутилированной воды, бутербродов, фруктов и отвёз домой.

Про дальнейшие действия

Сейчас я решила уехать из города и скрыться. Я сменила все пароли от социальных сетей и заблокировала сим-карту, банковские карты. Когда я вышла, я думала: «Ну ладно, били. Подумаешь, оскорбляли». Мне повезло больше остальных, потому что у меня не было кровавых гематом. Есть девчонки и мальчишки, которых насиловали дубинками. И я думала, что переварю это, ведь кому-то было хуже. Но психологи мне сказали, что факт угроз — это уже плохо, не говоря о пытках.

Судиться на этом этапе я ни с кем не собираюсь, потому что понимаю, что сейчас никого не накажут. Но мне важно, чтобы о том, что творится в Беларуси, знало как можно больше людей. Много людей пропало без вести, других необоснованно уже судят по уголовным статьям. Сейчас спасает беларуский юмор: в камере с девчонками шутили, что у нас будет сходка «Отсидели на Окрестина — 2020». Но пока у власти остаётся тот самый человек, я боюсь, что у нас будут новые репрессии. Я не питаю никаких иллюзий на этот счёт.

Сейчас я хочу привлечь айтишников и создать приложение, которое бы оповещало близких в таких случаях, как мой. В будущем, я уверена, такое приложение будет нужно по всему миру. Сейчас я помогаю в инстаграме другим ребятам и отправляю им правила, как нужно очищать телефон. В моём случае это не спровоцировало силовиков на ненависть. Надеюсь, что в ближайшее время мне удастся почувствовать себя хотя бы в безопасности. За это лето я сильно загорела, у меня осталась белая полоска на руке от часов —  так что менять свою гражданскую позицию я в любом случае не буду.

ФОТОГРАФИИ: domnitsky — stock.adobe.com (1, 2, 3, 4)