Личный опыт«Я боялась его всю жизнь»: Дочь
Эдуарда Успенского Татьяна о насилии
со стороны отца
И о том, почему она решила заговорить об этом
Дочь Эдуарда Успенского Татьяна написала открытое письмо, в котором попросила не называть премию в области детской литературы, которую учредила Российская государственная детская библиотека, именем её отца. Она рассказала, что Успенский был жестоким человеком, в течение всей жизни применявшим домашнее насилие, а системой отношений в их семье были «грубость и хамство, контроль и принуждение». Кроме того, по словам дочери, Эдуард Успенский был сторонником тоталитарной коммуны Виктора Столбуна, где писатель пытался избавиться от алкогольной зависимости. Татьяна Успенская считает, что детская премия должна носить имя нравственного человека, а не того, кто все эти годы создавал «показную идиллию» для телевизионных съёмок.
Российская государственная детская библиотека отказалась убирать имя писателя из названия премии. «В плане литературной премии мы не рассматриваем личные качества, а исходим из того вклада, который привнёс Эдуард Николаевич, — сказала директор РГДБ Мария Веденяпина. — За последние пятьдесят лет он был главным сказочником, герои этих сказок до сих пор с нами. Если мы начнём с этих позиций рассматривать всех, чьим именем называют премии или ещё что-то, мы закопаемся во всех человеческих перипетиях».
Татьяна Успенская говорит о домашнем насилии со стороны отца уже не первый раз, но только сейчас её заявление привлекло всеобщее внимание. Мы поговорили с Татьяной об отношениях с Эдуардом Успенским и о том, почему она решила выступить с открытым письмом и протестом.
александра савина
О «секте»
Друзья прислали мне ссылку (о премии. — Прим. ред.) — они часто пересылают мне то, что касается моего отца. Когда я что-то читаю о нём, у меня трясутся руки, может подняться температура. По сути, я боялась его всю жизнь и, находясь рядом с ним, всегда чувствовала жуткое напряжение. Он всех подчинял, общался очень грубо, не выносил иного мнения.
В моём детстве наши отношения были более-менее нормальными — я не помню какой-то очень сильной агрессии. Но когда мне исполнилось одиннадцать лет, он связался с сектой Виктора Столбуна, увлёкся его идеями (Виктор Столбун в семидесятых годах основал в СССР закрытую тоталитарную коммуну. Сторонников он привлекал целыми семьями, обещая излечение от разных болезней и состояний — например, от алкогольной зависимости и шизофрении. Медицинского образования у Столбуна не было (он был отчислен из медицинского института), позднее он окончил факультет русского языка и литературы в педагогическом институте, получил специализацию по нейропсихологии в лаборатории и практиковался в психиатрических больницах. По воспоминаниям свидетелей, в коммуне было много насилия — например, там избивали детей в наказание. В отношении Столбуна неоднократно возбуждали уголовные дела, но затем закрывали их за отсутствием состава преступления. Кроме Эдуарда Успенского, среди его влиятельных сторонников были, например, генерал-майор авиации Александр Цалко, режиссёр Ролан Быков, композитор Владимир Шаинский. — Прим. ред.). С этого возраста открытых отношений у нас уже не было, он начал подавлять меня — физически, морально, эмоционально.
Отец пошёл в секту и сам, но надеялся, что ругать и перевоспитывать в ней будут только мою маму и меня. С людьми, которые ходили к Столбуну, проводили беседы — на них сидело примерно сто человек. Когда Столбун во время одной такой беседы начал при всех рассуждать о моём отце, папочка встал, хлопнул дверью и ушёл. А мы продолжали ездить на встречи.
Столбун переспал со всеми женщинами, которые там были. Эти женщины боролись за близость к нему. Кто-то родил одного ребёнка, кто-то по пять-шесть детей
Отец со временем стал снова общаться со Столбуном, но уже в другом качестве. У него стали появляться деньги, он был уже независим от Столбуна, и тот стал относиться к нему по-другому. Отец выступал уже скорее как спонсор. Он рекомендовал секту всем своим знакомым, советовал привести туда детей и оставить там на воспитание.
Детали того, что происходило у Столбуна, описаны в книжке «Секта в доме моей бабушки» — я пробыла там три года, а её автор — семь лет (автор книги Анна Сандермоен, помимо прочего, обвинила своего отчима, политолога Марка Урнова в том, что он был причастен к отправке девушки в коммуну. Анна рассказала свою историю во время летней избирательной кампании в Мосгордуму, куда баллотировалась проректор ВШЭ Валерия Касамара, в отношениях с которой много лет состоит Урнов. — Прим. ред.). Это документальная книга, где рассказывается о Столбуне, — там очень много ужасных вещей. Наверное, чтобы говорить о моём отце, надо знать, кто такой Столбун.
В секте били детей. Мы работали в полях, всё время ходили в походы — сто детей на попутных машинах. Когда была остановка, всех собирали на беседы, они могли длиться по два-три часа. Начинали разбирать кого-то при всех, кого-то били. Это сейчас кажется диким, но всё это было.
Есть «воспитанники», которые считают, что всё было хорошо, потому что их это спасло от каких-то преступлений: там были ребята, которые стояли на учёте в комнате милиции. Но было и много детей, которые жили во вполне благополучных условиях, и непонятно, как туда попали, — и им тоже доставалось. Это очень тяжёлые вещи, об этом очень больно говорить — но когда-то же нужно.
Уже оказавшись на свободе, я очень боялась, что меня туда опять вовлекут, сторонилась людей, не хотела ни с кем общаться, ничего не хотела об этом знать. В 2007 году, когда появились соцсети, мне написали девочки, которые уже оттуда ушли, и пригласили встретиться. Я начала с ними общаться — и вдруг узнала, что Столбун переспал со всеми женщинами, которые там были. Эти женщины боролись за близость к нему. Кто-то родил одного ребёнка, кто-то по пять-шесть детей. Одна женщина, которая была самой «нелюбимой женой», родила семь детей — её травили всем коллективом. Она очень рано умерла.
О жизни с отцом
Мой отец развёлся с мамой и женился на молодой женщине (Елене Успенской на момент заключения брака было двадцать лет, Эдуарду — сорок два года. — Прим. ред.) и позвал меня жить с ними. Он обещал, что будет со мной заниматься, будет мне помогать. Я в двенадцать лет приняла решение жить с ними: думала, что я учусь на тройки, а с ним, наверное, успеваемость повысится, я стану лучше. Я поверила и переехала к нему. Но оказалось, что никто мной заниматься не собирается. Ко мне очень грубо относились, настолько плохо, что как только меня позвали замуж, я, совершенно не выбирая, сразу согласилась — просто чтобы от них уехать.
Дальше отец развёлся и с этой женой и женился на соведущей программы «В нашу гавань заходили корабли» (Элеоноре Филиной. — Прим. ред.). У меня с ней отношения намного лучше, она ко мне относилась очень тепло и даже наладила наши с отцом отношения. Она не давала ему быть таким агрессивным, всё смягчала. Он же общался хамски — я могла ему позвонить, и он начинал очень грубо орать.
Но потом с Элеонорой он тоже развёлся — она подала на развод, ушла от него. Он тогда болел раком. Он стал её изводить, говорить, что она бросила его, больного, — хотя она специально позвала ухаживать за ним свою дальнюю родственницу из другого города. Он всё время врал, преследовал её, говорил со знакомыми — перекрывал человеку ходы к самостоятельной жизни. Это, наверное, часто бывает. Богатые люди перекрывают пути своим родственникам, сильно мстят, и ты не можешь никуда деться, ты от него зависишь. Любой шаг в сторону — и он начнёт говорить обо всём публично, врать.
О физическом насилии
Отец постоянно давил. Он добивался покорности — и, наверное, добился её. Например, было дело с наследством: он оставил всё Елене Борисовне, своей жене, с которой он потом опять сошёлся (второй и четвёртый брак Успенского. — Прим. ред.). Я не судилась и не собиралась этого делать.
Физически он меня тоже колотил — мне было лет семнадцать-восемнадцать. Он мог начать орать, ударить, я плакала, выбегала из дома. Мы жили в частном доме, у нас на шести сотках был ещё маленький гостевой домик, и я отсиживалась там. Поначалу с нами жил Анатолий Юрьевич, секретарь отца, который проработал с ним тридцать лет, — он меня защищал, всё время заступался, как член семьи. А потом у него родился ребёнок, он почти перестал появляться, и стало совсем плохо.
Деться было особенно некуда, такое время — 1988–1989 год. С мамой отец меня поссорил — он ведь забрал меня, позвал жить к себе, и она очень обижалась. Как только меня позвали замуж, я просто от этого ушла, старалась это забыть. Это неприятно, стыдно, когда тебя бьют. Никто бы не поверил — я и рассказать-то никому не могла.
Эта тема очень болезненная для тех, кто через это прошёл. Когда тебя ударили один раз — можно куда-то уйти. Когда речь о сыне или дочке, уйти некуда, тем более как в нашем случае — человек получает наслаждение, когда тебе плохо. Пока он не умер, я всегда была в очень напряжённом состоянии.
Об оскорблениях
Если бы он относился так только ко мне — но он всегда был таким. Позже, когда я с ним вновь сближалась, я каждый раз понимала, что это происходит не только со мной, что он так же хамски ведёт себя с сыном Элеоноры, с другими людьми. Женщину, которую Элеонора пригласила ухаживать за ним, когда они развелись, он потом выкинул на улицу с вещами в восемь утра, накричав: ему не понравилось, что она общается с Элеонорой. А она человек приезжий, из другого города.
Он оскорблял мою маму, с которой прожил двадцать лет, — называл её старухой Шапокляк, Бабой-ягой. Мама точно так же болела раком последние десять лет. Она ничего не просила, когда они разводились, она не пошла ничего отсуживать, ничего не получила. Об этом легко говорить, но находиться внутри этого очень тяжело.
С художником, который придумал Чебурашку (художником-постановщиком «Союзмультфильма» Леонидом Шварцманом. — Прим. ред.), он судился, отнял у него все деньги. Чебурашка в первой книжке не такой, как мы привыкли — там очень туманный образ, а художник его прорисовал, придумал. Он точно так же оскорблял его, давил на него через прессу.
Мне всё равно, что происходит вокруг, —
я думаю, что это в большей степени такой честный разговор с самой собой. Я считаю его плохим человеком, и премия не должна называться именем плохого человека
Письмом я просто хотела выразить своё мнение. Когда приходят журналисты, даже те, кто что-то слышал, спрашивают: «Вот он со всеми скандалил. А какие у вас были отношения?» А я считаю, что у меня не было с ним отношений. Как если ты сидишь в тюрьме, есть заключённый и надзиратель — это можно назвать отношениями? Я считаю, что нет.
Говорить об этом важно лично для меня. Мне всё равно, что происходит вокруг, — я думаю, это в большей степени честный разговор с самой собой. Я считаю его плохим человеком, а премия не должна называться именем плохого человека. Это моё частное мнение, я не собираюсь кидаться на амбразуру, что-то кому-то доказывать.
В библиотеке сидят люди, выполняющие свою работу, по сути чиновники. Я думаю, что если бы кто-то из них столкнулся с подобным, реакция была бы другой. Но для меня возможность просто высказаться — уже очень большой результат. Если бы премию отменили, я думаю, справедливость была бы восстановлена — но нет так нет. Сегодня после публикации мне прислали ответ, что авторы премии смотрят только на творческие достижения, — это их право. Я не рассчитывала даже на такую реакцию. Для меня то, что я могу об этом говорить и на меня никто не орёт, не ругается матом, не унижает меня, уже неплохо.
