Личный опыт«От масок и очков остаются вмятины»: Реаниматолог
о работе в пандемию
Врач, к которому поступают люди в критическом состоянии
Страшно представить, каково сейчас врачам, медсёстрам и санитарам: пациентов — всё больше, времени отдохнуть — всё меньше. Однако рискнём предположить, что особенно тяжело реаниматологам, от которых часто напрямую зависит, выживет ли пациент. Мы поговорили с доктором одной из московских больниц Региной и расспросили её, как изменилась работа в пандемию, кто сейчас поступает в реанимацию и почему в московских больницах так много пациентов с пневмонией — даже несмотря на то, что новую коронавирусную инфекцию находят не у всех из них.
антон данилов
Наша профессия специфическая, я бы даже сказала, что она одна из сложнейших. В мирное время приблизительный дефицит реаниматологов составляет от тридцати до семидесяти процентов в разных регионах. Этот дефицит был всегда, он и сейчас есть, даже в Москве. Поэтому среди моих коллег нет никого, кто бы работал на одну ставку: обычно трудятся на полторы-две. При этом увольняться никто не думает. Нам нелегко, но мы работаем добровольно. Нас никто не принуждает, да это и не нужно. Все понимают серьёзность ситуации — ведь мы работаем тогда, когда другие не могут. Мы последний рубеж: если пациент становится реанимационным, значит, всё серьёзно. Риск летального исхода высок, и в любой момент состояние может критически ухудшиться.
Реаниматологи — люди по умолчанию стрессоустойчивые. Во всяком случае, мы стараемся такими быть, но у каждого есть свой предел. Мне сложнее всего смириться со своей беспомощностью. Страшно, когда мы начинаем лечить молодого человека в крайне тяжёлом состоянии, используем все возможные методы, препараты, аппаратуру, а он несмотря на все старания и усилия погибает. С одной стороны, ты осознаёшь, что сделал всё как надо: и лечение назначено вовремя, и режим подобран. А он всё равно погиб. Мне сложно смириться с этим. Некоторые мои коллеги после смены замыкаются и сутки проводят офлайн. Все разные, всем надо переживать по-своему.
В нашей больнице c COVID-19 работают с появления инфекции: первый пациент поступил ещё в феврале. Сейчас в реанимации появилось больше людей с пневмонией, а это заболевание всегда намного тяжелее тех, что есть у наших «обычных» пациентов. Люди с тяжёлыми формами воспаления лёгких были и до этого: обычно в реанимациях их не меньше тридцати процентов, а это огромная цифра. До появления COVID-19 у пневмонии были иные возбудители, но сейчас они никуда не делись: новый коронавирус не вытеснил их, а только присоединился. Но вообще в реанимации и без пандемии всегда был перегруз.
Сейчас половина пациентов в тяжёлом состоянии — это люди средних лет, от тридцати до пятидесяти лет. Это взрослое и работоспособное население, понимаете?
Особенность воспаления лёгких в том, что и до появления COVID-19 у этого заболевания летальность была высокой. На неё не влияет этиология, то есть причина возникновения: пневмония может быть вирусной, а может — бактериальной. Есть даже гипостатическая, или застойная: она развивается у тех, кто долго лежит без движения. Всем пациентам мы обеспечиваем витальные, то есть жизненно необходимые функции: дыхание, кровообращение, уровень сознания, давление. Из-за того, что новый коронавирус поражает в первую очередь органы дыхания, то наша основная задача — помочь человеку нормально дышать. В нашем арсенале есть множество девайсов, диагностической аппаратуры, но в первую очередь нам нужны аппараты искусственной вентиляции лёгких.
Когда к нам поступает пациент с COVID-19, мы в первую очередь изучаем анамнез заболевания: как заболел, когда, как протекала болезнь. У новой коронавирусной инфекции есть своя особая симптоматика. Такая пневмония имеет специфическую рентген-картину, её тяжело спутать с иной. Обязательно проводим лабораторную диагностику, изучаем показатели крови. Ну и, конечно же, специфическая ПЦР-диагностика (полимеразная цепная реакция. — Прим. ред.). Она позволяет обнаружить вирус в биоматериале.
Сейчас у нас заметно изменилась нагрузка: мы стали работать больше, отменили отпуска. Поток пациентов увеличился — увеличилось и количество необходимого персонала: теперь мы все работаем в несколько смен. Если в начале пандемии говорили о высокой летальности и тяжёлом течении у населения старше шестидесяти лет, то довольно скоро эта цифра начала меняться: сейчас половина пациентов в тяжёлом состоянии — это люди средних лет, от тридцати до пятидесяти лет. Это взрослое и работоспособное население, понимаете?
В ургентной медицине — то есть там, где всегда режим повышенной готовности, где все в состоянии хронического стресса, — как правило, крепкие коллективы. COVID-19 не особо изменил «погоду в доме», он изменил объём работы. Трудности сплачивают, иначе никак. В каком-то смысле мы все семья, всегда помогаем друг другу. Сейчас наше руководство постаралось равномерно раскидать нагрузку на всех, а это важно. Моя семья всегда переживала за меня, а сейчас особенно. Да и я боюсь за своих родных.
Разумеется, мы обязаны соблюдать все меры предосторожности. В первую очередь мы тщательно моем руку, соблюдаем меры асептики (предохранение от заражения. — Прим. ред.) и антисептики (уничтожение инфекции. — Прим. ред.), постоянная дезинфекция. Что, впрочем, для нас не ново: мы всегда так работали. Во вторую — это средства индивидуальной защиты: костюм, респираторы, очки, перчатки. От масок и очков остаются вмятины, но есть лайфхак: силиконовые патчи. Конечно, полностью проблему они не решают, но следы и боль точно уменьшают.
Перед началом каждой смены нам измеряют температуру тела, осматривают. Раз в несколько дней проводится забор материала на
ПЦР-диагностику. Но несмотря на все меры безопасности, заболевшие есть и среди медиков. У нескольких моих коллег диагностирован COVID-19, сейчас они изолированы, их лечат. Один, к сожалению, в тяжёлом состоянии, на кислородной поддержке. Да, врачи тоже болеют, мы такие же люди.
В нашем стационаре нет очередей из карет скорой медицинской помощи. Но были случаи, когда очереди из машин на мойку и дезинфекцию снимали на видео и выкладывали в Сеть под видом очереди на госпитализацию. Мне кажется, это недопустимо: разводить панику среди населения — преступно (один такой кадр пытались объяснить очередью на дезинфекцию, но московский оперативный штаб по борьбе с коронавирусом причиной очереди назвал именно возросшее число пациентов. — Прим. ред.). Да, стационары перегружены, да пациентов рекордно много, но мы работаем и пока что справляемся. С трудом, но справляемся. Наш стационар хорошо обеспечен: есть и необходимые препараты, и оборудование. К тому же выделили деньги на закупку аппаратов для ИВЛ — правда, мы не знаем, когда в сложившейся ситуации их смогут доставить. Но мы их ждём. А вообще об обеспечении лучше спросить у тех, кто работает за МКАДом.
У нескольких моих коллег диагностирован COVID-19, сейчас они изолированы, их лечат. Один, к сожалению, в тяжёлом состоянии, на кислородной поддержке. Да, врачи тоже болеют, мы такие же люди
Если пациент попал в реанимацию, то вряд ли он в состоянии говорить. Те, кто в сознании, боятся — это нормальная реакция. Кто-то плачет, кто-то замыкается и игнорирует персонал, многие проявляет агрессию — и всё это проявление страха. Бывают и такие, кто пытается с юмором принимать действительность. Мы это тоже понимаем. К сожалению, в нашей стране принято медиков ругать, а не хвалить, потому даже простое «спасибо» мы слышим редко. Но в моей практике был не один пациент, которого я вытащила с того света и который потом тепло благодарил. Есть и такие, с кем мы до сих пор поддерживаем общение: они никогда не забывают поздравить с днём рождения или с Новым годом.
Я не помню, когда именно я решила пойти в медицину: кажется, это произошло в младших классах. А реаниматологом захотела быть, потому что только в реанимации по-настоящему чувствую себя доктором. Тебе привозят человека в агонии — и вот уже через час он жив, открывает глаза. Ещё через какое-то время — уходит на своих ногах домой. Это лучший кайф. Лучшее ощущение. Реаниматологи — это люди с обострённым чувством справедливости. В нашей профессии нет случайных людей, я в это верю.
