Личный опытТерапия во вред:
Я подавала этическую жалобу на своего психолога

 Обратиться к П. показалось мне совершенно очевидным. В блоге она, тогда ещё не будучи очень популярной, рекламировала себя как единственного русскоязычного психолога, получившего регистрацию в реестре этой страны. При этом она всячески подчеркивала, что её приняли без экзаменов, в отличие от других специалистов с заграничным дипломом. Последнее произвело на меня особенно сильный рекламный эффект. Сейчас я думаю, что реестр, в который можно попасть, обойдя стандартную процедуру, вряд ли заслуживает доверия — по крайней мере, по части психологических услуг. Но тогда мне эта мысль в голову не приходила. К тому же клиентом П. уже была моя подруга детства Л.

У нас с П. было в общей сложности чуть больше десятка встреч, моё состояние соответствовало признакам генерализованного тревожного расстройства. Встречи, как мне показалось, помогли, на последней я поблагодарила П. и даже пожала ей руку. Сразу после этого П. добавила меня в друзья в фейсбуке. Скажу честно, я была польщена. Л. ещё несколько лет после этого продолжала находиться в «терапии» (я намеренно беру это слово в кавычки) у П. Она тоже была у неё в друзьях в соцсети.

Наши разговоры с Л., даже после того как она перестала ходить на терапию, очень часто крутились вокруг П.: «А вот П. мне говорила…», «А вот П. меня учила…» Ещё одной постоянной темой были записи П. в фейсбуке и блоге. Например, она регулярно пламенно высказывалась в защиту дискриминируемых групп людей. Это были грамотные, красноречивые выступления, полные неподдельной душевной боли, — они привлекали, под ними хотелось подписаться. Интересно было читать и её научно-популярные статьи — это П. действительно хорошо удаётся.

Образ пассионария и просветителя, тем не менее, не вязался с бесконечными склоками, центром или инициатором которых постоянно становилась П. Меня приводило в замешательство, что образованный человек и специалист, профессия которого подразумевает хорошую личную проработанность, может настолько опускаться в дискуссиях: в ход шли грубость, агрессия, обесценивание, мат. Ещё одним поводом для обсуждения с Л. были записи П., в которых она рассказывала о жизни и психологической практике. Написанное в них иногда настолько не соответствовало действительности, что становилось неудобно. Мы гадали, найдётся ли среди её клиентов кто-нибудь смелый, кто напишет ей об этом в комментариях.

Помимо этого, в разговорах постоянно всплывали некрасивые моменты из наших собственных «терапевтических» отношений с П. Например, как она опубликовала у себя в блоге рассказ о моей семье, который Л. поведала ей на сессии. Рассказ был об очень давних временах и дальних родственниках, но Л. сильно переживала. После этого она ещё много раз с тревогой говорила, что у неё есть ощущение, что сказанное на сессиях так или иначе передавали третьим лицам. Иногда эти ощущения находили вполне конкретное подтверждение: например, однажды муж П., с которым Л. какое-то время работала, обмолвился о детали из личной жизни Л. Была ещё масса неприятных вещей, но любой такой разговор заканчивался одинаково: «Я ей очень благодарна, она меня так „пофиксила“!» — закатывала глаза Л. Что бы она в эти слова ни вкладывала, спорить было трудно.

Двойные отношения

После завершения терапевтической работы П. периодически обращалась ко мне за услугами переводчика. Я понятия не имела, что любые другие виды отношений между психотерапевтом и клиентом не приветствуются и много где считаются неэтичными. П. очень неаккуратно оплачивала счета (всегда после нескольких напоминаний), а один раз я вообще сделала для неё работу бесплатно, и она приняла это как то, что само собой разумеется.

Однажды она попросила срочно перевести кусок биографического текста. Разговор был в четверг, перевод нужен был к субботе — я согласилась. Оригинал пришёл в пятницу ночью, а в субботу мне нужно было быть у подруги на свадьбе в другом городе. Тем не менее перевод я сделала и отправила в срок, снабдив короткими примечаниями по поводу оформления. В ответ я получила раздражённое письмо, где П. сообщала, что никто не просил меня о консультации насчёт оформления перевода. У меня было ощущение, что меня ударили по лицу. Я закрыла почту, включила опцию «скрывать сообщения» для П. в фейсбуке и впервые серьёзно задумалась. Что вообще происходит? Почему этот, по сути, совершенно посторонний человек уже долгое время так или иначе присутствует в моей жизни? Почему я себя так странно веду? Что даёт этому человеку внутреннее право с ходу быть раздражительной и тем более хамить мне? Любому другому клиенту, приславшему текст слишком поздно или так вольно относящемуся к оплате и правилам деловой переписки, я бы просто отказала.

После этих размышлений я впервые начала делать то, что, будь я в стабильном психологическом состоянии, должна была бы сделать ещё до того, как обратилась к П. Я начала читать местный этический кодекс психолога, консультироваться с практикующими психологами, внимательно читать, что пишут другие клиенты П. Очень скоро я обнаружила, что разнообразные нарушения этики были для неё обычным делом. Она спокойно делилась в социальных сетях историями клиентов, не являлась на назначенные встречи, не считала нужным объясняться или извиняться, постоянно пользовалась услугами клиентов — так же, как и моими. Поразила история местной йогини, которая давала П. уроки йоги по бартеру взамен на сеансы психотерапии.

При этом П. постоянно писала о проблемах с этикой у психологов на постсоветском пространстве, прилюдно и громогласно обвиняла коллег в неэтичном поведении, всячески противопоставляя себя им. Но факты говорили сами за себя: то, как П. вела себя со мной и моей подругой, не было случайностью. Мне стали приходить в голову мысли, что терапия, которую мы с Л. получали от П., судя по всему, вовсе ею не была, а то, насколько она нам помогла, — большой вопрос.

Я делилась с Л. этими соображениями, и она соглашалась. Когда до тебя доходит, что человек, которому ты абсолютно доверял, на самом деле не помогал, а использовал тебя, становится очень плохо. Я потом беседовала ещё с двумя бывшими клиентками П. Обе женщины говорили, что чувствовали себя после «терапии» и последующего общения с П. изнасилованными. И у меня были похожие ощущения — тогда я не знала, что это тоже абсолютно нормальная реакция.

Чтобы избавиться от этого чувства, я обратилась к другому психологу. Поначалу я даже толком не могла сформулировать, что именно произошло: мне становилось плохо, начинала болеть голова, ночью я долго не могла уснуть. Когда удалось разобраться, я ещё долго продолжала винить себя: почему я всё-таки выбрала её? Почему дала втянуть себя в эти странные отношения? Я очень благодарна второму психотерапевту за безграничное терпение: раз за разом мне мягко давали понять, что совершенно нормально в моменты, когда тебе очень плохо, на время потерять способность мыслить критически, испытывать сложности с собственными границами, не разбираться в тонкостях этического кодекса психолога. Следить за всем этим — ответственность и обязанность, которая полностью лежит на психологе. Собственно, это и есть его работа.

Этическая комиссия

Постепенно я поняла, что мне всё-таки нанесли ущерб и я хочу, чтобы его признали и принесли извинения. Возможно, в других терапевтических отношениях и после их завершения такие вопросы можно и нужно пробовать решать лично с человеком, который стал причиной проблем. Но в случае с П. мне эта мысль даже не пришла в голову: единственное, что я испытывала тогда, — страх. Сейчас мне это кажется абсурдом — человек помогающей профессии, которого боятся клиенты, — но тем не менее. Я много раз была свидетелем некрасивого поведения П. по отношению к людям, поэтому просто не знала, чего ожидать. До меня вдруг дошло, в каком уязвимом положении я нахожусь: этот человек знает обо мне практически всё, эту информацию я сама же и предоставила, стараясь быть максимально искренней и полагая, что это ускорит выздоровление.

От встреч с П., по моим ощущениям, всё же была польза, и это тоже вызывало гигантские сомнения: ну вот же помогла — наверное, некрасиво теперь менять мнение. То, что соотношение вреда и пользы было приблизительно девяносто к десяти, почему-то убеждало слабо. Ещё наши сессии не были ограничены по времени — это заставляло чувствовать себя должницей.

После нескольких месяцев мучительных размышлений я всё-таки подала жалобу на П. в местную коллегию по этике. Она касалась того, что П. поддерживала со мной двойные отношения (когда специалист состоит с клиентом в каких-то иных отношениях, кроме профессиональных. — Прим. ред.) и как она себя в них вела. Позднее, после конфликта с подругой, я дописала ещё и вторую часть жалобы.

На мой взгляд, жалоба — это ни в коем случае не способ мести. Это возможность донести до человека через его коллег, что он совершает ошибки, которые причиняют страдания клиентам. Я наивно надеялась, что П. передо мной извинится, после чего я бы, скорее всего, просто забрала жалобу: меньше всего тогда мне хотелось конфликтов. Когда я получила письменный ответ от П. (таков порядок: в ответ на жалобу обвиняемый даёт письменный ответ, а затем идёт устное разбирательство), я долго не могла прийти в себя. Это больше походило на издевательство: длинный и очень подробный текст, составленный адвокатом, был построен так, чтобы представить П. как необычайно востребованного психолога с огромным опытом, автора бестселлеров, который неустанно заботится обо всех клиентах, а меня — как человека, который просто неожиданно «сошёл с ума». Всё происходящее П. свалила на меня, обвинив, что я не понимала её благие намерения. Я переводчик и полжизни тренируюсь понимать сообщения других людей, но именно в общении с П. якобы умудрилась не понять ровным счётом ничего. Ещё П. написала, что в стране, где мы живём, сложно найти переводчика с русского. На самом деле переводчиков более чем достаточно — просто, думаю, с бывшим клиентом проще общаться, в первую очередь из-за того, что можно эксплуатировать чувство благодарности. Об этом в её ответе, конечно, ничего не было.

Читать ответ П. было крайне неприятно, но меня успокаивала мысль, что есть человек, который может подтвердить всё, о чём написано в жалобе. Я обратилась за помощью к Л. — и с этого момента моя жизнь превратилась в театр абсурда. Л. грубо отказала мне, везде заблокировала, пряталась за занавесками, когда я приходила поговорить. Во мне боролись обида, вина и одновременно дикая тревога. Я дружила с Л. с семи лет. Я думаю, что П. её тоже не лечила, а разрушала: использовала, нарушала границы и конфиденциальность, состояла в двойных отношениях. Чего стоит одна история о том, как П. помогла своему мужу устроиться на работу в организацию Л., выведав на сессии правильные ответы на вступительные тесты!

Я предприняла ещё несколько попыток поговорить с Л., составляла письма с извинениями — но тщетно. Было похоже, что между Л. и П. за долгие годы сложились отношения, которые сложно назвать терапевтическими, и меня, совестливого человека, затянуло в эту воронку. К сожалению, я не знала, что близким подругам крайне нежелательно проходить терапию у одного специалиста и что П., по-хорошему, просто не должна была меня принимать как клиентку. Теперь я потеряла ещё и подругу.

Фотографии: Saktanong — stock.adobe.com (1, 2, 3)