Личный опыт«Сажают их, но как будто бы всех нас»:
Я — мать политзаключённой

Арест

Всё началось в марте прошлого года. В пять утра в дверь нашей квартиры начали настойчиво стучать с криками: «Вы нас затопили, открывайте». Глазок в этот момент кто-то закрывал пальцем. Муж проверил, включена ли вода. Моя старшая дочь Настя очень испугалась — на тот момент нашей внучке Оливии было пять месяцев. От криков и шума она проснулась и начала плакать. Мы с мужем, Аней, Настей и её семьёй живём в одной квартире. Тогда Настя позвонила в полицию со словами: «Приезжайте, нас хотят убить». В дверь продолжали стучать с такой силой, что с потолка начала сыпаться штукатурка. Насте перезвонили из полиции сказали, чтобы она открыла дверь. Сказали что-то вроде: «Вы открывайте, это к вам». Муж открыл дверь и его тут же ударили в лоб, повалили на пол и придавили сапогом к полу. В квартиру забежали люди в балаклавах с автоматами. Положили каждого на пол и приставили оружие к виску. Муж старшей дочери начал кричать, чтобы они не трогали Настю с грудным ребёнком. Казалось, что в дом вломились бандиты и хотят нас убить: эти люди не представились, у них не было опознавательных знаков, и понять, кто они, было невозможно. Настя схватила ребёнка и спряталась под кровать, закрыв ребёнка собой.

Через какое-то время Насте с Оливией разрешили уйти в другую комнату, а остальных согнали на кухню. В это время люди в масках переворачивали квартиру, иногда показывая листовки, которые они якобы обнаружили, хотя никаких листовок в квартире не было, всё это было подложено, у Ани не было абсолютно ничего, что могло бы их заинтересовать. Аня почему-то испугалась только из-за значков Навального с красным восклицательным знаком, которые у неё были. Она успела открыть балкон и выбросить их в окно. Об этом жесте журналистка Ульяна Скойбеда потом написала, что Аня вышвырнула листовки «Нового величия» в таком количестве, что пришлось вызывать уборщиков, чтобы их подобрать, хотя в деле есть фотографии значков, лежащих на земле.

Как можно у матери забрать несовершеннолетнего ребёнка и даже
не сказать, где он? Какой смысл вообще рожать детей, если их могут забрать
в любой момент?

После обыска на Аню и её папу надели наручники и увели их. Потом их допрашивали в качестве свидетелей по делу «Нового величия». Во время допроса на Аню кричали и угрожали ей, просили сознаться. Она рассказывала, что ей говорили про то, что закроют её на двадцать лет, что она выйдет из тюрьмы никому не нужной старухой. Почему-то ей ещё говорили, что от неё откажутся родители прямо сейчас, кричали матом. Я могу представить, как ей было тяжело. На допросе дело доходило до того, что ей предлагали оговорить отца, чтобы её отпустили. Аня отвечала, чтобы они отпустили папу и перестали над ним издеваться. Видимо, следователи увидели, что Аня жалеет отца, и начали давить на него. У него астма, с собой он не успел взять ингалятор, и на допросе начал задыхаться. От этого он стал нервничать и просить её дать какие-то показания. Мы же вообще не понимали, что такого могла сделать Аня, чтобы её забрали люди в масках и с оружием. Естественно, весь день им не давали ни еды, ни воды.

Уже около десяти часов вечера наша адвокат смогла найти Аню и Диму, её отца, к тому моменту ему уже вызвали скорую. Она принесла им воды. Аню стали допрашивать как обвиняемую, а Диму отпустили.

Через несколько дней был первый суд. Потом Аня пропала. Нам говорили, что она в одном месте, и мы обзванивали все СИЗО, но в каждом нам отвечали, что не могут нам предоставить такую информацию. Я просто кричала тогда в трубку. Как можно у матери забрать несовершеннолетнего ребёнка и даже не сказать, где он? Какой смысл вообще рожать детей, если их могут забрать в любой момент?

Здоровье

Когда Аню везли из изолятора в СИЗО, было очень холодно. В машине вместо сидения была только железная подставка. По Аниным ощущениям на этой подставке она просидела часа три-четыре. Она пыталась как-то подложить под себя ногу, в это время, конечно, она была в наручниках. Аня просидела пять месяцев в СИЗО. У неё сильно ухудшилось здоровье — начались проблемы с почками и «гинекологией». У неё и до этого были проблемы с сердцем. В СИЗО стало ещё хуже: в камере 51 женщина, почти все курят, Аня постоянно задыхалась. Только в мае Аню перевели в больницу в Матросской Тишине из-за состояния здоровья.

В прошлом году 16 августа её перевели под домашний арест, под которым она находится уже больше года. Сейчас по делу «Нового величия» идут суды. Дальше будут прения и приговор. Я думаю, что в середине января мы уже узнаем приговор, который предугадать совершенно невозможно. Казалось бы, суду известны все факты: ребята много раз говорили, и это видно в переписке, что это Руслан Д. предложил перейти от сходок в кафе к организации политического движения — написать устав, арендовать помещение, которое он сам впоследствии нашёл для сборов, и распределить роли. На допросе Руслан Д. не скрывал, что сыграл немалую роль в появлении организации, написал программу, в которой позже экспертиза обнаружила «признаки пропаганды идеологии насилия».

С самого начала к делу удалось привлечь общественное внимание, но я не уверена, что это на что-то смогло повлиять.

Анина сим-карта была оформлена на меня. Когда Аню увезли, я пошла в МТС, сказала, что потеряла карту, и мне оформили новую. Тогда я скачала телеграм на новый телефон и увидела всю Анину переписку в чате, из-за которого всё началось. Я стала просматривать старые сообщения в чате, который в последней версии назывался «Новое величие». В обычной жизни я никогда не полезла бы в телефон дочери, мы очень друг другу доверяли, но в той ситуации это был мой единственный выход. Я стала внимательно изучать сообщения, которые писал провокатор. Он уговаривал Аню встретиться с ним, я понимала, что что-то не так. Адвокат Ани Ольга Карлова рассказывала об этом на пресс-конференции по делу: Аня хотела выйти из организации, удалилась из чата, но её отговаривал Руслан Д., писал ей личные сообщения, убеждая в том, что без неё никак.

Когда что-то происходит с твоим ребёнком, ты находишься в постоянном стрессе и не можешь сидеть на месте. Необходимо что-то делать прямо сейчас. Если мы расслабимся, у нас просто заберут детей

Мы хорошо знали Машу Дубовик, которую тоже судят по делу «Нового величия». С Машей они познакомились в чате, стали общаться. Оказалось, что у них очень много общего. Маша только начала учиться на ветеринара, об этом мечтала и Аня. Она окончила школу экстерном и мечтала поступить в МГУ, но недобрала баллов, решила делать это в следующем году. Аня узнавала у неё какие-то подробности про учёбу.

Вся политика, которой занималась Аня, заключалась в том, что она очень переживала за экологию. Через дорогу от нашего дома находится заповедник. Когда Аня узнала, что какая-то фирма выкупила эту землю и собирается вырубать деревья, она очень переживала. Она собирала подписи у местных жителей, чтобы остановить вырубку. Я обо всём этом знала, иногда даже помогала ей.

Я знала и про других ребят, которых сейчас судят. Само словосочетание «Новое величие» Аня никогда не упоминала. Вместе с Машей несколько лет назад они создали чат «Клуб любителей растений». Чат был открыт, туда добавлялись люди, обсуждали уже всё подряд, кто-то приглашал своих знакомых. В какой-то момент в чат позвали Олю Пшеничникову, которая привела провокатора. В тот момент, когда Аню забирали, Руслан Д. был администратором этого чата: он мог редактировать его так, как ему нужно.

Пока Аня находилась в СИЗО, нам разрешили приезжать к ней два раза в месяц. Для этого мне нужно было брать разрешение у следователя. Каждый раз следователь говорил мне очень неприятные вещи про Аню. Спрашивал меня, знаю ли я, что она мечтала поджечь сотрудников полиции, и так далее. Мне было тяжело это слышать, в какой-то момент стало тяжело физически: документы я забирала в полуподвальном помещении с крутой лестницей. Я еле вышла на улицу на ватных ногах и в тот же момент расплакалась. Тогда я позвонила Косте Котову (в сентябре московский гражданский активист Константин Котов был приговорён к четырём годам колонии за «неоднократные нарушения» на публичных мероприятиях. — Прим. ред.) и попросила его меня забрать. После этого мы договорились со следователем, что документы теперь будет забирать Костя. Я объяснила, что болею, что мне плохо. Следователь почему-то пошёл нам навстречу, для меня это было большим облегчением, ведь каждый раз, когда я приходила к следователю, я знала, что здесь издевались и мучили мою дочь.

Свадьба

Костя начал писать Ане письма, когда на неё завели дело, до этого они не были знакомы. Потом он в чате, где люди договариваются о передачках, написал нам такое сообщение: «Мне очень небезразлично то, что происходит в вашей семье. Чем я могу помочь?» Мне было неловко принимать помощь он незнакомого человека, но он настоял на этом, и мы стали общаться. Он приезжал в СИЗО, помогал мне, бегал за лекарствами для Ани, я бы сама не успела. Костя много рассказывал мне о своём отношении к Ане: о том, какая она начитанная, какие интересные вещи она ему рассказывает.

Когда Аню перевели на домашний арест, он приехал к нам домой. Я очень хорошо помню этот момент: я не могла поверить, что сейчас смогу обнять свою дочь. Это казалось чудом. Потом, когда Костю уже самого заберут в СИЗО, он напишет мне, что тот момент был и для него самым радостным.

Когда Ане разрешили выходить из дома на прогулки, он стал приезжать и гулять вместе с ней. Уже в этом году я заметила, что между ними проносятся какие-то искры. Когда его забрали, он написал мне о своём отношении к Ане, сделал ей предложение, Аня согласилась не думая. Я была только за, сразу одобрила их отношения.

Никто не думал, что Косте дадут приговор в четыре года. Помню, что он написал мне сообщение: «Юля, всё совсем плохо, передай Ане, что я её очень люблю». Я сидела в ступоре и боялась показать это сообщение дочери. Это было очень страшно. Когда это произошло, я поняла, что какой бы большой поддержкой я ни была для своей дочери, я не смогу заменить его. Она сразу очень ослабла, когда его забрали.

Аня была очень радостная не от самого факта свадьбы, а от того, что сейчас сможет обнять любимого человека. Мы приехали в СИЗО, Аня была в платье, в СИЗО пустили только её. Сразу после этого мы поехали в Люблинский суд, где был суд по нашему делу, на котором наши мальчики — Руслан Костыленков и Паша Крюков — вскрыли себе вены. Было жутко, Аня плакала, мы совсем не понимали, что делать.

После этого Ане постоянно становилось хуже, нас даже направили в больницу на госпитализацию, но в самой больнице в госпитализации отказали из-за уголовного дела.

Матери

Я и раньше много общалась с матерями, на детей которых завели политические дела, в основном мы знакомились на митингах, потом общались и поддерживали друг друга. Кажется, что «московское дело» стало последней каплей, после чего мы решили объединиться для каких-то решительных действий. К тому моменту я осознала, насколько всё серьёзно и страшно. Мы поняли, что очень много мам, у которых нет такого общения и поддержки. Тогда мы создали чат, где все мамы стали общаться. Нам очень помогает в этом журналистка Саша Крыленкова — она наш хороший друг.

Главная проблема в том, что когда что-то происходит с твоим ребёнком, ты находишься в постоянном стрессе и не можешь сидеть на месте. Я часто не могу уснуть, потому что у меня в голове крутятся мысли о том, что необходимо действовать прямо сейчас. Если мы расслабимся, у нас просто заберут детей. Тогда вместе с другими матерями мы начали работать в этом направлении. Сначала мы сделали так, чтобы о нас узнали. Каждую неделю в наш чат добавляется новое дело, о котором даже не знают правозащитники, например. Часто пишут люди из регионов: Уфа, Челябинск, Ростов, Воронеж, Ижевск, Пенза. Когда я осознала реальный масштаб, мне стало ещё хуже.

Мы провели благотворительную ярмарку, чтобы собрать деньги на билеты для тех матерей, у которых нет возможности приехать в Москву самостоятельно. В декабре мы провели встречу, на которой каждая выходила к микрофону и рассказывала о деле своего ребёнка. Через полчаса я уже не могла перестать плакать. Многие вставали и выходили — это очень тяжело слушать: почти в каждом случае есть провокатор, пытки и признание. В моей голове это просто не укладывается.

После этой встречи мы пошли к администрации президента с плакатами «Спиной к Кремлю — лицом к народу». Мы написали столько писем нашему гаранту, но не получили ответа, и теперь мы обращаемся к народу и просим нас поддержать, ведь это может случиться с каждым. На этом пикете забрали меня и ещё нескольких матерей.

Голодовка

Я держу голодовку уже две недели. Спусковым крючком стал приговор Эдуарду Малышевскому, который выдавил стекло в автозаке рядом с полицейским. Ему дали три года. Я вышла из зала суда и поняла, что больше не могу. Вся боль, унижение и несправедливость собрались в комок. Я вышла и сказала, что я объявляю голодовку. Это было импульсивное решение, но я не думала от него отступать, попросила никого меня не отговаривать. Вечером ко мне присоединилась мать Даниила Конона Наталья и Влада Русина.

Я пью только воду и зелёный чай, продолжаю пить свои лекарства — у меня рассеянный склероз. Я консультируюсь с врачом — мать фигуранта дела «Сети» Светлана Пчелинцева работает в больнице и ведёт приём. Я измеряю давление, вес, делаю ЭКГ и сдаю анализы.

Самое неприятное следствие голодовки — это невозможность написать или даже прочитать что-то с телефона ближе к вечеру, потому что текст просто расплывается в глазах. Мне всё время хочется спать. Однажды среди ночи я проснулась и мне показалось, что меня забыли в суде, я не понимала, где нахожусь, потом как-то пришла в себя.

На встрече каждая выходила к микрофону и рассказывала о деле своего ребёнка. Через полчаса я уже не могла перестать плакать. Это очень тяжело слушать: почти в каждом случае есть провокатор, пытки и признание

Аня очень переживает за меня. С одной стороны, она меня очень поддержала, с другой — она может и начать грустить, что я не могу пойти с ней пить чай вместе: я прихожу домой и сразу ложусь, мне уже тяжело вставать. Старшая дочь очень ругала меня, спрашивала, зачем я так поступаю со своим здоровьем. Самая неприятная часть моей болезни — внезапные обострения, которые вызывают слабость, из-за чего я не могу даже открутить колпачок от зубной пасты. Голодовка может спровоцировать обострение, и дочь очень переживает. Сначала старшая дочь пыталась отговорить меня, используя хитрые, как детям казалось, уловки: говорили, что у них не получаются блины.

У меня нет плана, как долго продлится голодовка. Самое главное, мы увидели, что людям не безразлична наша беда, мы увидели солидарность. Я знаю, что такими методами ничего не добьюсь от государства. Я уже поняла, что государству не нужны наши дети, государству нет дела до матерей, которые голодают из-за произвола. Кажется, это болезнь, которую мы не можем излечить.

Надеюсь, и с Аней, и с Костей всё будет хорошо, но вот что происходит сейчас: моя дочь под домашним арестом, зять отбывает срок, это всё очень несправедливо. Я всё таки надеюсь, что это когда-нибудь закончится, что ребята выйдут, нормально справят свою свадьбу, поедут куда-нибудь отдыхать и будут думать о работе и жизни. Я знаю, что все эти воспоминания уже не стереть из памяти, я всегда буду это помнить. Посадили их, а получается так, что сажают всех нас.

Фотографии: lumyaisweet — stock.adobe.com (1, 2, 3, 4)