Личный опыт«Он отдавал себя целиком»: Мой папа покончил с собой

Лучше, чем хорошо

Я единственный и любимый ребёнок в семье. Несмотря на то что мной занимались все — мама, бабушки, дедушки, — секретами я делилась только с папой. Папа даже говорил, что никогда не хотел других детей, потому что боялся никогда не полюбить их так, как меня.

У папы был большой бизнес. Скажем так, дела у нас шли лучше, чем просто хорошо. Я постоянно где-то отдыхала, благодаря папе увидела огромное количество стран. Я никогда ни в чём не нуждалась, мне никогда ничего не запрещали: либо спокойно объясняли, почему нельзя, либо разрешали попробовать. При этом я всегда была жутко самостоятельной, начала работать в двадцать и очень быстро выросла.

Вообще папа был обычным подмосковным мальчишкой. Сам «выстрелил» и начал развиваться, сам сделал себя и свой бизнес. Он был закрытым человеком, но у него было большое сердце. Если кому-то что-то было нужно, он помогал решать все вопросы. Если не мог дать денег, делился, например, продуктами с нашего огорода. В общем, делал всё, что мог. Когда мне было пять, папа удочерил девушку, которую я называю старшей сестрой. Она была сиротой, и мои родители взяли ответственность за неё, хотя маме тогда было двадцать шесть, а ей — шестнадцать. Не представляю, как они на это решились. Однажды мы должны были поехать отдыхать, и папа просто удочерил её, чтобы она могла выехать за границу. Он отдавал себя целиком. Мне кажется, иногда даже слишком много.

Нет человека —
нет проблемы

Первый раз папа пытался свести счёты с жизнью десять лет назад, когда мне было восемнадцать. Спустя пять лет он признался психиатру, что подстроил автомобильную аварию. Мы об этом не знали, хотя я подозревала неладное. У него начались проблемы с бизнесом, появились долги, с которыми он не мог справиться, и тогда папа решил: нет человека — нет проблемы. После его смерти мы бы получили деньги за страховку, которые покрыли бы долги и позволили нам с мамой жить дальше. Его долго лечили, практически собирали череп по кускам. Все, кому он был должен денег, отнеслись с пониманием и дали отсрочку. Это и правда помогло — папа встал на ноги и спустя время мы вернулись к привычному режиму.

Через несколько лет — четыре года назад, — когда я была на работе, мне позвонила мама, сказала, что папа попал в больницу. Оказалось, он пытался покончить с собой. Для меня это стало шоком, и шокирует до сих пор — я не знала человека сильнее. Только на моей памяти у него было три больших падения в бизнесе (мама говорит, их было больше и они были хуже) — и каждый раз он поднимался. Для меня не было человека мудрее и разумнее — у него были ответы на все вопросы.

В тот раз он совершил пять попыток подряд. Два дня он пытался покончить с собой разными способами, но ни один не сработал. Не знаю зачем, но потом он рассказал мне о каждой в деталях — правда, так спокойно, будто пересказывал кино. После последней попытки папа сел за руль и поехал к знакомому хирургу зашить повреждённую руку — и признался ему во всём. Врач обработал раны и отвёз его в самую обычную психиатрическую больницу.

В России психиатрическое лечение возможно только с согласия пациента, но если ты пытаешься причинить вред себе или другим, тебя могут насильно положить в клинику. Я не встречала условий и отношения хуже, чем в той больнице: пациентами, которые пытались покончить с собой, там не занимались — просто пичкали успокоительным. О возможности обсудить проблему речи не шло. Не хватало даже шприцев и вещей первой необходимости, так что приходилось отвозить их за 150 километров. В итоге мы подключили знакомых и перевели папу в другую больницу.

Я и сама начала принимать успокоительные: у меня начались панические атаки и с каждой следующей новостью о долгах становилось всё страшнее. Поскольку финансовая ситуация только ухудшалась, я продала машину; в прошлом мы уже продавали недвижимость. Родители съехались со мной и мужем, так что два года мы вчетвером делили двухкомнатную квартиру — для многих это обычная ситуация, но совместная жизнь не всегда давалась нам легко.

Конечно, по папе было заметно, что у него депрессивное состояние — например, он стал равнодушен к еде. Но поскольку мы уже не раз проходили через потери в бизнесе, то отнеслись к происходящему как к временным трудностям: папа всегда говорил, что если сейчас плохо, то следом обязательно всё будет хорошо. К тому же мы с папой — очень закрытые люди, несмотря на то что у нас множество друзей. Конечно, мы много разговаривали, но у нас не было принято приставать с расспросами, если человек говорит, что «всё нормально». Папа долго восстанавливался, да и таблетки катастрофически подавляли. Он отказывался от лечения, считая, что оно ему не нужно, и уходил с головой в работу — думаю, она каждый раз его спасала.

Наша проблема

Полтора года назад папа пропал. Мы с мамой не понимали, что делать, думали, что его могли избить за долги. Я боялась, что у него в дороге произошёл диабетический приступ, хотела искать его на трассе; мама пошла в полицию. Оказалось, он опять пытался покончить с собой, но ему снова не удалось — он проснулся и понял, что не может умереть. Мы встретились в загородном доме к шести утра, легли спать, а когда проснулись — он уже работал. Для меня это стало даже большим шоком: он пытался покончить с собой и тут же начал опять заниматься делами.

Мама много читала, общалась с врачами, пыталась то мотивировать, то поддерживать папу, в зависимости от того, что было нужно. Я боюсь представить, что ей пришлось пережить. Страх за папу жил с нами все эти годы: я видела, как мой супергерой, человек, который решал любые вопросы, начинает сдаваться. После того случая я частично закрыла папины крупные долги на несколько миллионов и стала искать любые пути заработать. Я практически извела себя из-за постоянного давления: приходилось заниматься и своей работой, и его делами. Я не говорила об этом ни маме, ни мужу — это были наши с папой дела. Но поступить иначе я не могла.

После множества клиник и врачей мы поняли, что у папы биполярное расстройство. У него не было ровных настроений, только депрессии и мании — то «я со всем справлюсь», то подавленное «всё плохо». В октябре он позвонил мне и сказал, что у него состояние как в тот августовский день, когда он пытался уйти из жизни. Я домчалась к нему за МКАД из центра, посреди пробок, за восемнадцать минут — настолько я за него боялась. Он сказал: «Я правда испугался, был тяжёлый день. Мысли есть, но не переживай, всё нормально». Он даже не представлял, что я испытала — этот невообразимый страх потерять его.

В феврале я помогла папе лечь в дорогую частную клинику — это стоило не столько огромных финансов, сколько невероятных моральных сил. Там работают люди, которые пережили зависимости и попытки суицида и теперь делятся опытом с другими. Папа позвонил мне оттуда, и я очень удивилась: его голос звучал так же, как три-четыре года назад — до того, как всё произошло. Он был бодрым, сильным, был готов действовать. Я поверила, что всё наладится.

Сама я продолжала мучиться сильными паническими атаками. Однажды я просто не смогла выйти из машины — поняла, что больше так не могу. Подруга забрала меня и насильно повела к психиатру. Она по часам кормила меня таблетками, следила за состоянием и была рядом всё это время. После некорректной смены лечения проблемы начались по новой: я боялась говорить по телефону, две недели не выходила из дома, пугалась людей, не понимала, как выплачивать долги. В итоге я и сама легла в больницу.

Сложно представить, каково было папе, но осмысляя историю, я не представляю, как сама это вынесла. В какой-то момент я поменялась с мамой и папой местами: это я стала их «родителем», а они — моими «детьми». Когда мы ходили к психиатру, нам с папой говорили, что у нас созависимые отношения. Из-за того, что он верил мои силы, папа начал перекладывать большую часть своей ответственности на меня. Получалось, что он зависит от меня, потому что постоянно просит помощи, а я зависима от него, потому что не могу сказать нет. Мы были зациклены на том, что это наша проблема и мы будем сами с ней справляться.

Добиться своего

Из больницы меня отпустили на 8 Марта. Мы пошли в театр с друзьями семьи — это был последний раз, когда я видела папу живым. Он был подавлен, весь спектакль держал меня за руку. Ещё через неделю, когда меня выписали из больницы, он попросил положить деньги на спутниковое телевидение. Накануне произошедшего дал распоряжения работникам и маме и выписал телефоны всех, кто будет необходим позже. Только оглядываясь назад, мы поняли, что он планировал уход.

В воскресенье я была в гостях у бабушек. Он позвонил мне очень пьяным — мы поговорили, я предложила встретиться и обсудить, что можно сделать, чтобы облегчить его состояние. Я надеялась, что он пойдёт к врачам, а они его поставят на ноги. Но психология — это не то же самое, что лечить больное горло. Я покупала жизнь папы всеми способами: отдавала долги, решала вопросы, помогала лечь в лучшие клиники, была рядом — и всё равно виню себя, что этого было недостаточно.

В понедельник я вышла на работу — из-за отпуска и больницы меня не было полтора месяца и там был полный завал. Во время большой встречи мне позвонила мама: сказала, что не знает, где папа. Я стала подозревать, что что-то не так: он должен был поехать в город на электричке — я боялась, что он прыгнул под неё, чтобы добиться своего спустя восемь попыток. Домработница с мужем нашли его мёртвым на уличной площадке у дома. Когда мама позвонила мне, я спокойно спросила: «Он умер, да?» Мама ответила: «Да».

Я не пошла смотреть на папу — не хотела запоминать его таким. Три дня до похорон я практически не плакала, воспринимала всё как данность: у человека за спиной десять лет попыток, десять лет он к этому шёл — и, видимо, это должно было случиться. Меня бесило постоянно врать, отвечая на вопросы, что случилось. Мы говорили, что у папы был сердечный приступ, что у него был диабет, повлиявший на организм. Но рассказывать всем правду тоже не хотелось — не хотелось, чтобы его обсуждали. Конечно, ближайшие родственники и друзья знают — но об этом было очень тяжело говорить.

Когда такое происходит с членом твоей семьи, ты начинаешь панически бояться потерять кого-то ещё. Я переживаю за маму, волнуюсь за мужа — ты понимаешь, что эти люди не совершат такой же поступок, но мало ли что с ними может случиться. Я ушла в дела, взяла ещё больше проектов — не ради денег, а чтобы не думать. Мне хватает и трёх часов в одиночестве, чтобы догнали тяжёлые мысли. Я пошла к психологу спустя несколько месяцев после папиной смерти, когда поняла, что не справляюсь с чувствами — но на самом деле тема папы в занятиях только стала прорываться. Я обсуждаю проблемы на работе, отношения с мужем, но о папе говорю редко — опять держу всё в себе.

Есть люди, которые пытаются покончить с собой и им это удаётся с первого раза — и ты остаёшься с этим жить. Я же много лет жила в состоянии стабильной паники и непонимания. Все окружающие говорят, что не видели таких сильных людей, как я, — но даже если ты сильный человек, рядом тоже должен быть кто-то, на кого ты можешь опереться. Я боялась просить поддержки у мамы, не могла повесить на неё ещё и свою боль. С мужем я об этом практически не говорила. Семья стабильно делала вид, что это только наши проблемы. Спасибо подругам, с которыми я смогла поделиться всем, что было внутри, они были моей точкой опоры.

Вопрос, почему папа меня бросил, не отпускает до сих пор, хотя я уже взрослый человек. Конечно, я понимаю, что ему было невероятно сложно — разум даёт ответ, но мне по-детски обидно. Я не готова принимать его решение как осознанное, потому что чувствую себя брошенным ребёнком. Мне проще винить диабет, внешние факторы, триггеры, биполярное расстройство — я прячусь за оправдания. Мама говорит, что я должна уважать его выбор, но с уважением я к этому относиться не могу. Могу разве что с пониманием и любовью думать, что он больше не мог. Я не пережила эту ситуацию, не отпустила её, и отпущу ещё не скоро. Я не разобралась для себя, насколько осознанно он действовал, когда принимал это решение.

Ещё одна моя проблема в том, что он не оставил мне прощальной записки. В одну из прошлых попыток он положил мне в машину книгу, в которой было письмо с заданиями — что и как делать, по каким договорам и как себя вести, сколько он кому должен. В последний раз, когда мы пришли в дом, там лежали его тапочки, телефон, все его вещи — и я ждала записку, но нет. Мне, как человеку, который очень любит планы, инструкции, было очень тяжело — он не сказал мне, что делать. Да, мне двадцать восемь лет, с семнадцати лет я жила отдельно от родителей, пять лет замужем, я очень многое умею, могу и делаю. Тем не менее я часто спрашивала его совета. Я обыскиваю каждый угол, потому что думаю, что он всё-таки где-то оставил записку — хотя понимаю, что когда человек идёт на самоубийство, он оставляет её на видном месте. Но я всё равно продолжаю искать.

Изображения: max_776 - stock.adobe.com (1, 2)