Личный опытРабота над ошибками:
Как я живу с дислексией
Евдокия Краюхина о своей особенности
Интервью: Эллина Оруджева
Дислексия — состояние, при котором человеку трудно понимать текст: он может не видеть связи между буквами и звуками, заменять слоги и слова, не замечать или пропускать отдельные символы. Часто к дислексии добавляются дисграфия и дискалькулия — проблемы с овладением письмом и арифметикой соответственно. Всё это не связано с интеллектуальными способностями, однако причина дислексии однозначно не известна: учёные считают, что она может объясняться наследственностью или особенностями расположения светочувствительных клеток в глазах.
По Международной классификации болезней (МКБ-10) дислексия считается не болезнью, а симптомом других диагнозов. Британская ассоциация дислексии утверждает, что с этим состоянием живёт 10 % британцев, Институт исследования дислексии в США приводит цифру 10–15 %. В России официальной статистики нет, отчасти из-за трудностей диагностики: дислексию часто считают «ленью» или отсутствием способностей. Мы поговорили с Евдокией Краюхиной, учительницей английского языка — а она рассказала, как подружиться со своей особенностью и понять, что оценки в школе решают далеко не всё.
(Прыгающие буквы)
Для меня буквы — это сплошные палки и полоски, которые пересекаются, заезжают друг на друга. Когда слово длинное и в нём много согласных, я не могу представить, как оно пишется — приходится произносить его вслух по слогам. Я мыслю не словами, а картинками. Если думаю о лошади, мне не приходят в голову ассоциации типа «животное», «перепрыгнуть» — я представляю красочную объёмную картинку, как лошадь бегает по полю например. Мне кажется, не только люди с дислексией видят сюжет книги как фильм. При этом если такой человек встретит в тексте предлог или союз, например «что», он запнётся, потому что у этого слова нет образа — и это сбивает с толку.
Ещё мне трудно воспринимать двухмерное пространство, поэтому я не ориентируюсь по картам. Цифры в голове перемешиваются — могу сесть на автобус 340, хотя мне нужен 304, и не заметить. Зато люди с дислексией могут замечать необычные математические и физические закономерности, у них бывает хорошо развито творческое мышление. На речи дислексия не отражается — я, конечно, иногда говорю несвязно, но это больше от усталости.
Осознание, что у меня дислексия, приходило постепенно. Перед поступлением в университет я посмотрела выступление британского комика с дислексией Эдди Иззарда, который много шутит о своей особенности. Потом прочла книгу на эту тему, нашла сайты, где подробно описывались понятные мне ощущения. У меня даже настроение поднялось, когда я поняла, что не одна такая. Поставила галочку в голове и пошла дальше, внимания на этом не заостряла. А через несколько лет устроилась работать учительницей английского в школу, где познакомилась с логопедами-дефектологами. Они и подтвердили, что у меня дислексия.
(Работа над ошибками)
Когда я сама училась в школе, о моей дислексии никто не подозревал. Эта особенность принимает разные формы: бывает, люди и прочесть ничего не могут, а меня логопед научил читать ещё до школы. Но я всё равно делала это медленнее всех — например, в пятом классе была на уровне второго, хотя получала одни четвёрки-пятёрки. Я думала, что просто как-то неправильно научилась, и не знала, что с этим делать. Мама говорила: «Вот твоя подружка читает хорошо, почему ты так не можешь?!» Тогда я запиралась в комнате и читала себе вслух.
Проблемы возникали, когда учителя требовали осилить книгу за неделю: все мои одноклассники успевали, а я была просто в ужасе. Приходилось хитрить на уроках. Если спрашивали о фрагменте «Войны и мира», до которого я ещё не дошла, то начинала импровизировать: «А вот знаете, эта ситуация очень похожа на…» — и рассказывала о знакомой главе, философствовала, получала пятёрку. Мне кажется, люди с дислексией часто становятся разговорчивыми — учишься вертеться. Раньше я переживала, что упустила многое в подростковом возрасте, но сейчас мне кажется, что понять всю глубину, скажем, Достоевского тогда было бы тяжело.
Термин «дислексия» впервые употребил немецкий офтальмолог Рудольф Берлин: так он описан состояние пациента, которому было трудно писать и читать, хотя проблем со здоровьем у него не было.
Почерк у меня сначала был очень плохим — но спасибо учительнице географии, которая отказывалась принимать у меня контурные карты. Ради неё я старалась писать лучше, но всё никак не получалось. Однажды мне это надоело, я взяла какой-то рассказ и начала очень медленно переписывать его идеальным почерком с завитками — получались почти эльфийские руны. Сейчас пишу аккуратно и разборчиво.
Иногда, когда я писала что-то на доске, ребята смеялись. Хотя мне кажется, что это было довольно безобидно по сравнению с тем, что сейчас происходит в школах. В целом одноклассники относились ко мне нормально. Учителя подкалывали, цитировали мои ошибки, но не гнобили — просто говорили родителям: «Ну, с русским у девочки, конечно, плохо». Помогали мне, старались вытянуть, хотя часто спрашивали: «Евдокия, почему ты знаешь правила, но не используешь?» А я ведь просто не вижу, что ошиблась.
Раньше считалось, что с дислексией сталкиваются в основном мальчики, но современные исследования показывают, что это не так.
Зато с геометрией и физикой у меня было отлично. Посчитать что-то у меня получалось раньше, чем понять, как именно я это делаю: я не решала конкретные задачи или примеры, а представляла фигуры и соотношения. Поэтому я и поступила в университет учиться на физика. Во время учёбы я всё понимала, только путала местами цифры, но это не мешало — мы по большей части делали лабораторные работы. Правда, система образования меня разочаровала, и институт я в итоге бросила.
Диктанты для меня были полным кошмаром. За одиннадцать лет учёбы я получила, наверное, только две тройки, в остальном — колы и двойки. Самым страшным был даже не диктант, а работа над ошибками: кому-то надо исправить три пунктика, кому-то один, а мне двадцать пять. В школе я сидела до ночи с проверками и правилами. На сочинениях мне ставили пятёрку за содержание и двойку за орфографические и грамматические ошибки. Я до сих пор не очень хорошо пишу — помогает автозамена на смартфонах. Причём ошибки совсем дурацкие: могу не написать букву или поменять её местами с другой. У моего брата тоже дислексия. Помню, как он делал домашнее задание по русскому языку — спрягал глагол, и у него не получалось. Он начал размышлять вслух: «Потонуть, потонуть, потонуть…»
(Дислексик, который смог)
После университета я пошла работать в медучреждение. Одной из моих обязанностей было оформление выписок пациентам — я заносила написанное врачом в компьютер. Было сложно — мало того, что надо разобрать, что написал врач, да ещё и регистратура каждые пять минут звонила: «У вас ошибка, переделайте». Через несколько месяцев заведующая спросила: «Евдокия, а вы уверены, что вам нравится эта работа?» Мне не очень нравилось — в офисы я больше ни ногой. Потом я пошла работать в магазин одежды, чтобы не иметь никаких дел с буквами и заведующими. Когда увольнялась оттуда, переписывала заявление раза четыре. У начальницы помимо меня куча дел — она возмущалась и закатывала глаза. Весь её вид выражал немой вопрос: «Краюхина! Почему вы дату четвёртый раз не можете поставить правильно?!»
В итоге я стала преподавать иностранный язык — путь к этому я бы описала фразой «Дислексик, который смог». Я очень упёртая и действительно хотела выучить английский. Начала в девятнадцать — сейчас мне двадцать пять и я на приличном уровне. Язык — это не только слова, это схемы и системы, которые надо увидеть. Я брала учебник, запоминала времена, понимала, что они строятся по аналогии. Смотрела фильмы — сначала на английском языке с русскими субтитрами, потом полностью перешла на английские. Это вошло в привычку — да, иногда я не успевала за текстом, часто ставила кино на паузу, но что делать? Досмотреть-то хочется.
Когда я пришла в школу, предупредила учеников о дислексии. Они до сих пор любят меня исправлять: например, однажды я перепутала слово «мясо» (meаt) и «встретить» (meеt), когда-то написала не «медведь» (bear), а «пиво» (beer). Я отношусь к этому положительно, это расслабляет детей, они понимают: если я сам ошибусь, это нормально. Они не стесняются, и у нас складываются доверительные отношения.
(Дислексия — это не стыдно)
На мой взгляд, у дислексии множество плюсов. Она даёт особое творческое восприятие мира, которое не вписывается в рамки стандартной системы образования и получения информации через чтение. Моя мама — дизайнер интерьеров. Она училась в академии дизайна, когда мне было лет пять — мы вместе делали домашние задания, рисовали плитку, лепили. Потом я пошла в художку и занималась там шесть лет, педагоги всегда обращали на меня внимание. В школе я обожала выступать, декламировать стихи, делать презентации.
До сих пор я рисую и пишу рассказы. Если сестра меня спрашивает, что надеть, у меня в голове сразу всплывает картинка её гардероба и аксессуаров, и я мысленно могу составить готовые образы. Анкеты на визы я заполняю лучше, чем люди без дислексии. Любому человеку, который работает с документами, нужно быть внимательнее, выводить буквы — а люди с дислексией занимаются этим всю жизнь. Навык всё перепроверять, концентрироваться на каждом символе у меня доведён до автоматизма.
Многие считают, что дети с дислексией читают и пишут буквы в зеркальном отражении — но это миф.
Важные документы я читаю подолгу: пробегу глазами, отдохну, потом опять возвращаюсь к бумаге. На меня косятся (наверное, думают, что я что-то выискиваю) и часто спрашивают: «Вы уже всё?» А я просто считаю, что договоры надо читать досконально — над двумя страницами могу и час сидеть. Оттого, что ты медлишь, бывает неловко, но что поделать. Иногда я нервничаю, когда при незнакомых людях должна что-то писать от руки. Такой иррациональный детский страх: «Так, я сейчас буду писать, сделаю ошибку, они подумают, что я глупая, плюнут в лицо и уйдут». Тогда я говорю себе, что дислексия — это не стыдно.
Очень многие, кто ничего не знает о дислексии, считают, что я просто «напридумывала себе» и вообще «ленивая». Пару раз было обидно, но потом я поняла, что чужое невежество — это не моя проблема. Ещё люди старшего поколения говорят: «Раньше было одно лекарство — отцовский ремень». Я их понимаю: они выросли в таких условиях, где любые отличия и особенности воспринимались родителями и учителями как что-то постыдное — мол, какой же ты пионер после этого. С подростками легче. Они варятся в интернете, им всё интересно. Я рассказала своему классу о дислексии, а они на следующем уроке так понимающе сказали: «Ой, а мы прочитали, видео на ютьюбе посмотрели». Стали утешать меня. В наше время ментальным отличиям уделяют много внимания, и это здорово. Надо не стесняться — просто заставить твою уникальность работать на тебя.
