Личный опыт«Всем плевать»: Ольга Романова о женских колониях и заключенных

У меня есть страх. Страх забыть что-то важное — то, что я увидела и узнала за последние десять лет. Эти десять лет я занимаюсь тюрьмой и тюремными историями, и это кажется мне самым важным не только в моей жизни. Много лет я работала журналистом, получала премии, считала себя успешной в профессии и вообще знающей страну и жизнь. Какое печальное заблуждение. Нет, я не знала ни жизни, ни страны, ни людей. Думаю, что и сейчас я не постигла непостижимого и не объяла необъятного, но научилась слушать и запоминать. И записывать. Так и появилась эта книга — из страха позабыть то самое важное, с чем столкнула жизнь.

В книге собраны самые разные истории из ежедневной работы фонда «Русь Сидящая» — мы помогаем осуждённым и их семьям. Где-то я меняла имена и адреса, где-то объединяла несколько историй в одну. Или оставляла всё как было — как, например, в рассказах о задорном рецидивисте Петрухе-семь-ходок-три-побега. Это один из моих самых любимых персонажей — кстати, ныне он известный защитник в судах, почтенный муж и отец семейства Пётр Александрович.

Какие-то истории я тщательно годами восстанавливала по свидетельствам очевидцев и немногочисленным документам — в результате появилась маленькая повесть о бурной и чудовищной, на самом деле, жизни одной известной московской судьи. Конечно, в таких случаях имена я убираю, хотя персонаж, мне кажется, получился узнаваемый.

Много «командировочных» историй — для меня самыми болезненными оказываются поездки в женские зоны с детьми осуждённых женщин: часто дети попадают в детдома, если нет никого, кто мог бы их приютить, а у детдомов нет никакой возможности заниматься вывозом детей на свидания по зонам. Иногда нам удаётся договориться и с зоной, и с детдомом, мы берём воспитателя, который соглашается сопровождать ребёнка (одному же нельзя), и на перекладных везём на три дня в зону к мамочке. И уж будьте покойны: если детдом расположен на краю Архангельской, например, области, то сидеть мамочка будет где-нибудь под Кинешмой или Костромой — то есть поди придумай маршрут, который занимал бы меньше суток. И это с воспитательницей, которая обычно не представляет, куда она едет, и не хочет ехать никуда, с ребёнком, который обычно находится в состоянии полного потрясения — и от дороги, и от встречи с незнакомой обычно женщиной, которая отзывается на «мама», но живёт по какой-то страшной причине в страшном месте. В общем, есть что рассказать.

Иногда удаётся договориться и с зоной,
и с детдомом, и мы на перекладных везём ребёнка на три дня в зону к мамочке. Ребёнок в состоянии полного потрясения — и от дороги, и от встречи с незнакомой женщиной, которая отзывается на «мама»

Да, и не думайте, что книжка страшная — мне показалось, что она получилась скорее жизнерадостной. В конце концов, если выть от всего увиденного и пройденного, то больше ни на что времени не хватит. Выть непродуктивно.

Вот, кстати, здесь мы явно оказались на одной волне с Олегом Навальным. Человек, который сел за брата, не вылезает из ШИЗО, демонстрирует стойкость духа, весёлость нрава и — внезапно для многих — талант очень неплохого художника (и я бы добавила — рассказчика, надеюсь, мы увидим ещё и его книгу). Ну и что ещё надо для того, чтобы всё сложилось? Придумала это всё Варя Горностаева, она самая главная в издательстве Corpus, и я отдельно очень благодарна ей за блестящую идею. Я думаю, что художнику пришлось довольно трудно. Потому что это книга не про тюрьму, а про другое — про любовь, про печаль, про обычные жизненные приключения нашего человека, который часто не замечает разницы, где он. Где воля, а где неволя.

Я бы не сказала, что это «женская книга», хотя женщин в ней много — у русской тюрьмы вообще женское лицо. Женщин сидит не так чтобы много, но всегда, в любой тюрьме и зоне вы встречаете много, много женщин. Женщины стоят на передачи к мужчинам, женщины приезжают к осуждённым женщинам, женщины работают в тюрьмах — в основном в бухгалтерии, в какой-нибудь инспекции, или психологом например. Всю эту тюремную халабуду везут на себе женщины. Которые просто составляют пейзаж. Привычный тюремный пейзаж.

Считается, что это само собой. Сажают мужчину — сына, мужа, брата, отца — тянуть тюремную лямку должна, обязана женщина. Типа «твой священный долг». Семью тоже она тянет. И семью, и тюрьму. И многие находят в себе силу и радость забеременеть после длительного свидания. Как подвиг это воспринимать не принято. Не принято считаться с женщинами, в тюрьме работающими. В этом мужском (почему-то) мире женщина немного сродни овчарке. Только овчарка для зека страшнее, а для вохровца полезнее: это и оружие, и служебный инструмент, и ваще красава.

Кстати, случай именно в женской зоне больше всего меня поразил, когда я писала эту книгу. Полностью эта история туда не вошла — но не отпускает меня уже несколько лет. Дело было для нас обычное: мы везли девочку лет пятнадцати из детского дома на свидание к маме. Мама сидела уже лет восемь — убила пьяного и агрессивного сожителя, дело житейское для женской зоны. У девочки ещё был брат как раз восьми лет, он уже в тюрьме родился, в том же детдоме проживал, что и сестра, но он не поехал: для него это просто было неинтересно, как сказала воспитательница — без драмы и надрыва сказала, как само собой. Девочка ехала на свидание к матери впервые. Была такая замороженная всю дорогу — не просила ни есть, ни пить, ни пописать; не говорила, что устала и что замёрзла. Дело было в ноябре, курточка на ней лёгкая, джинсики тоненькие, но молчала. Смертельно красивая девочка, вся такая Наталья Водянова.

Путь наш пролегал через Кострому, мы зашли куда-то перекусить перед дорогой в зону, и я внезапно встретила хорошую свою знакомую, сотрудницу одного посольства в Москве, она ехала посмотреть Ипатьевский монастырь и прочую старину и красоту. И вдруг она говорит: «Возьмите меня с собой, я никогда не была там, куда вы едете». Ну, поехали, дело благое, просветительское, полезное для кармы.

Заехали в супермаркет, набрали гору специфических продуктов, чтобы на зону пропустили: питание на три дня девочке, воспитательнице и маме, и чтобы маме потом осталось поесть. Приехали на место и пошли по длинному, долгому кругу: писать заявление на свидание, доставать все бумажки, уговаривать воспитательницу, которая внезапно поняла, что она останется здесь без связи и без возможности выйти на три дня, и поэтому она хотела развернуться, а тогда и свидание сорвётся. Суета и боль. Девочка всё это время стояла одна на ветру, довольно безучастная к происходящему, даже в машину погреться не села. А со знакомой моей что-то происходило, что-то важное — мне разговаривать было некогда, но краем глаза замечала. И вот пройдя многочасовые очереди, крики, унижения — дошли, наконец, до обыска. Это уже без нас, здесь мы расстаёмся с девочкой и воспитательницей, туда нас уже не пустят, встречаемся через три дня.

Её потрясли наши будни, как люди разговаривают с людьми, как унижают.
Как им не было дела до маленькой девочки, которая впервые приехала к маме. Неустроенность и злость, и полное нежелание сделать хоть кому-то лучше

Всё, завели наших на обыск, мы садимся в машину и возвращаемся в Кострому. Знакомая моя долго молчит, потом просит сигарету, потом говорит, что срочно надо выпить водки. Её потрясли наши будни. Её потрясло, как люди разговаривают с людьми. Как унижают. Как им не было дела до маленькой девочки, которая впервые приехала к маме. Неустроенность и злость, и полное нежелание сделать кому-то лучше, да хоть себе. Улыбнуться и сказать: «Твоя мама любит тебя, всё будет хорошо». Мы-то привыкли, глаз замылился и слух притупился, и уже не поражаешься этому всему, а просто фиксируешь злобу, леность, жуткий словарный запас, накладные фиолетовые ногти и моментально въедающийся в одежду тюремный запах: аромат несвежей баланды, немытых тел, пыльного тюля и старой штукатурки. Это снаружи. Внутри всё то же самое, только без ногтей. Знакомую мою просто перепахало и долго трясло — она до сих пор это вспоминает.

А с девочкой всё оказалось хорошо. Они сразу нашли с мамой контакт. Мама уже вернулась домой, ухитрилась получить жильё — набалатыкалась в зоне про законы, молодец. Работает продавцом, парня вроде неплохого встретила. С сыном контакт не очень, ну так дело понятное.

И если уж что менять косметически в тюремной системе (хотя менять её надо всю, под корень) — так это прежде всего женские зоны. Нет сейчас никакого контакта осуждённой женщины с её детьми. До трёх лет (если она родила на зоне) она может оставаться со своим ребёнком, а потом всё. Нужно прилагать специальные нечеловеческие усилия, чтобы привезти ребёнка на свидание к маме. И занимаются этим только благотворители, больше никто. Всем плевать.

Фотографии: tarapatta — stock.adobe.com, Alexander — stock.adobe.com