Личный опытДействуй, сестра:
Как я избавилась
от мизогинии
и поверила в женщин
Алиса Таёжная о том, как чувство сестринства приходит на смену женоненавистничеству
Текст: Алиса Таёжная
Есть популярный вопрос на собеседованиях о том, кем ты себя видишь через пять лет. Мой опыт подсказывает, что мы никогда не видим себя теми, кем через пять лет становимся. Или становимся ими параллельно с тем, как становимся ещё и кем-то другим. Пять лет назад я работала редактором и даже не представляла, что можно писать на сайт «для девочек» или «про девочек», не морщась от стыда. Пять лет назад я была больна серьёзной формой мизогинии с редкими проблесками выздоровления. Девушек я любила осторожно — по большей части тех, с кем общалась близко, — к остальным относилась снисходительно и/или брезгливо.
Для меня они капризничали в торговых центрах, устраивали скандалы на лобном месте в «Доме-2», водили своих парней на дебильные ромкомы и думали о красе ногтей. Если они добивались чего-то, то делали это немного хуже, чем их коллеги-мужчины. Если они публично выражали мнения, то были эмоциональны и не всегда последовательны. Я не шутила о них, как на Сomedy Radio, но многих характеризовала похожим образом — стереотипы удобны тем, что превращаются в хлёсткие мнения и ядовитые колонки без больших усилий. Только добавь желчи. Пять лет назад я не догадывалась, что незаметно для себя перестану думать так. Это история о том, как всё случилось. И это довольно типичная история.
Родители никогда не говорили мне, что девочки хуже мальчиков, но ощущение, что с девочками что-то не то, преследовало меня большую часть моей жизни
«Как ты могла, подруга моя? Ближе тебя ведь нет у меня!» — пела группа «Стрелки» всю мою юность. БГ пел: «У каждой женщины должна быть змея». А моя любимая киногероиня Людмила Прокофьевна рассказывала на свидании: «Но однажды моя лучшая подруга решила выйти замуж… за моего жениха. С тех пор я ликвидировала всех подруг». Родители никогда не говорили мне, что девочки хуже мальчиков, не настраивали меня против других, но ощущение, что с девочками что-то не то и доверять им нельзя, преследовало меня большую часть моей жизни.
Думая о том, как получилось, что доверять другим девушкам и уважать их было так трудно для меня, я пришла к выводу о том, что всё же самое главное — это то, как к дружеским отношениям относились наши родители. За редким исключением, они выживали. Постоянно переезжали, работали на нескольких работах и мирились с унизительными бытовыми условиями. Не только делу время, потехе — час, а ещё и семье время, дружбе — час, если этот час вообще был. Дружба — что-то со школьной скамьи, из счастливых студенческих времён, которые закончились с первыми годами пахоты. Работать с единомышленниками, встречаться с партнёром с похожими интересами, распоряжаться свободным временем, заводить детей, когда поживёшь в своё удовольствие, а не когда семья косо смотрит — роскоши нашего поколения у них не было. Как не было опции заведения и поддержания длительных горизонтальных связей. Наши родители часто умели дружить до гроба, как в пионерской клятве, но не всегда могли проводить время вместе весело и интересно.
Этот факт, в сочетании с историями о коварстве женской дружбы, поселил внутри меня ощущение, что я — одна в поле воин, а настоящая битва идёт за самое главное. За того самого человека. Само собой, есть книги сестёр Бронте и песни Аланис Мориссетт, Вивьен Вествуд и улыбки голливудских актрис, но чего стоит жизнь, если проживать её в одиночестве? Друзья приходят и уходят, а подруги и вовсе не в счёт. Подростковая дружба с девочками была чем-то вроде легкомысленной репетиции отношений, которые придут позже — с тем самым человеком, которого я так долго жду и который избавит меня от одиночества.
Я хотела родиться мальчиком лет до 25 — примеры из жизни подтверждали, что любому мальчику обеспечено больше внимания. В нашем классе было около десяти девочек с хорошими и отличными учебными результатами, но только о способностях мальчиков говорили вслух. Девочек не хвалили, чтобы не перехвалить. Критиковали очень выборочно и почти всегда с переходом на личности, а в целом воспринимали как должное. Девочкам доставались комментарии об их поведении и внешности, от самих девочек — в первую очередь. Мы конкурировали за толику самого посредственного мальчишеского внимания и очень жестоко сплетничали.
Если пресекать драку казалось важным почти для каждого учителя, то никто за десять лет в школе не объяснял нам базовые вещи о правилах общения, взаимном уважении, границах друг друга и о том, что мы не на войне. Быть королевой улья не хотелось, но, господи, о чём я думала, когда одноклассник подстриг главной отличнице нашего класса косу? Смеялась вместе со всеми. Школа была слишком приличной, чтобы всё закончилось фильмом «Чучело», но травля, как известно, проявляется в мелочах. Никакого сестринства нельзя было представить — и разделение праздников на 23 Февраля и 8 Марта, смысла которых тогда, как и сейчас, никто не понимал («защитники Отечества» не собирались служить в армии, а многие «матери и жёны» были не замужем и без семьи), только подчёркивало разделение на два лагеря: тех, кому предначертано проявлять инициативу, и тех, кто будет этого с нетерпением ждать. Я общалась с девочками только потому, что мальчики со мной общаться не хотели, а если бы согласились — я бы послала всех подружек прошлого и будущего куда подальше, чтобы меня позвали на какой-нибудь пацанский день рождения.
Мне хотелось бы сказать, что я никогда
не участвовала в травле других девочек,
но это не так: бывало, что видела
и не заступалась, отходила в сторону
С травлей я столкнулась в девичьей среде: в 12 лет я поехала в летний лагерь и попала в эпицентр внимания местной команды гопниц. Иерархия была самая стандартная, подростковая: красавицы, которые нравятся мальчикам и поэтому их не трогают, пацанки, которые дружат с мальчиками и поэтому тоже имеют иммунитет, девочки из хороших семей с крепкой самооценкой и дорогими телефонами и новенькие типа меня. Потерпев три дня беспричинных и очень жестоких оскорблений и издевательств, я пожаловалась родителям, и всё достаточно быстро разрулилось — в первую очередь благодаря громким крикам усатого папы ростом под два метра.
«Мы и не подозревали, что ты нормальная», — папин рык купил мне уважение всех приехавших в этот лагерь детей: остаток лета я трясла попой под Таркана и Рики Мартина с хулиганками, сжигавшими мои вещи двумя днями ранее. Как позже выяснилось, большинство детей были из неполных семей, и папа, готовый среди рабочей недели принестись в Подмосковье и навести там шороху, был козырем, о котором я не догадывалась. Был бы такой эффект, если бы приехала одна мама? Мне кажется, я знаю ответ. Мне хотелось бы сказать, что я никогда не участвовала в травле других девочек, но это не так: бывало, что видела и не заступалась, отходила в сторону. Часто доминировала над менее расторопными и более спокойными подружками, которые были «слабее» меня.
Моим родителям, у которых в семье были младшие братья и сёстры, этого никогда не понять. Случай в лагере и полтора года в борцовской спортивной секции с одними мальчиками укрепили меня в мысли, что быть парнем — счастливая привилегия: все пацанские правила меня устраивали, а в девичьих я путалась. К тому же быть единственной девочкой в спортивной секции и сдавать такие же нормативы — ещё какой апгрейд самооценки.
Обидно признавать это, но почти все тинейджерские годы я определяла себя через парней, с которыми встречалась, — мне не приходило в голову, что писать песни, делать музыкальный лейбл, писать рецензии или интересные тексты могу я, а не мой молодой человек. Что от меня может исходить инициатива. Именно поэтому на заметных девушек, чем бы они ни занимались, я точила ножи — в первую очередь от зависти к их храбрости делать по-своему и полной самодостаточности.
Мизогинию немного скорректировала учёба, а потом и работа. В нашем институте было 60 человек на потоке, и 90 процентов — девочки. Они не были бестолковыми дурёхами в ожидании замужества или бездарными и невыразительными повторюшками. Там я нашла своих первых настоящих подруг, влюбляясь в них до беспамятства, как ещё не влюблялась в парней. Но «девочки-девочки» вызывали у нас снисходительный смешок: помню, как в какой-то дурацкой комедии мы услышали словосочетание «Бабские бабы!» и использовали его при каждом удобном случае — от сумки цвета фуксии до очередного анекдота «про блондинок».
Само собой, мы не имели в виду ничего плохого. Само собой, я была уверена, что на какую-то работу берут через постель. Стало очень смешно, когда спустя год меня обвинили в этом, когда я ненадолго стала редактором важного московского издания. Словосочетания «внутренняя мизогиния» я тогда не знала. В следующий раз травля случилась уже в 19 лет, но ничем по ощущениям не отличалась от лета в лагере. Два десятка уважаемых людей на несколько лет старше меня обсуждали в открытом режиме срача в «Живом журнале» мои профессиональные и личные качества и — уляля! — мою внешность. От липкого пота, который покрыл меня с ног до головы, невозможно было отмыться несколько дней, а флешбэки возвращались на протяжении нескольких лет: как это часто бывает в сраче, редкие голоса «зачем так обсуждать живого человека?» тонули под десятками комментариев про лицо и фигуру. Но — о чудо! — люди меняются. И все эти спикеры выросли вместе со мной в профеминистов, искренних и последовательных.
Я поняла, что работать с подругами —
это привилегия, а не террариум, и до сих пор
не знаю, о чём смеются, снисходительно говоря
про «женский коллектив»
Переживать проблемы лица, фигуры и собственных способностей я начала с парнем, с которым встречаюсь до сих пор: так совпало, что он профеминист (мы оба не знали это слово достаточно долго), а соперничать с девочками за мужское внимание стало неактуальной задачей. Со временем из моего языка исчезли уничижительные «не будь бабой!» и «у тебя что, ПМС?». Я сосредоточилась на себе и подругах. Внезапно подруг стало невероятно много. Сестринство — процесс долгий и требующий усилий, но глобальное и важное ощущение girl power со многими девушками по всему миру у меня появилось всего несколько лет назад. С девушками я работаю и общаюсь последние десять лет и успела заметить на тысяче примеров, что презирать собственный пол было самой большой глупостью в моей жизни.
Мизогиния даёт краткосрочные социальные привилегии, но редко сопутствует счастливой жизни. Девушки пишут музыку и выступают, попадают на Венецианскую биеннале и становятся главными редакторами, за несколько лет вырастают из многообещающих интернов в отличных профессионалов, возглавляют свой бизнес и занимаются предпринимательством, управляют музеями и фондами, бегут марафоны и снимают фильмы — почти все мои знакомые девушки такие. И при этом они пьют водку или «Космополитен», носят джинсы или мини, делают татуировки или любят песню «Barbie Girl» — а чаще всего не нужно никакого «или».
Скажу то, что все и так знают: девушки работают с невероятной прилежностью за меньшую зарплату, куда реже сливаются с ответственных заданий, отлично умеют слушать и идеально работают в команде. Девичья команда, с которой работала именно я, теперь нарасхват. Именно во время работы с ней я поняла, что работать с подругами — это привилегия, а не террариум, и до сих пор не знаю, о чём смеются, снисходительно говоря про «женский коллектив».
Больше года назад я написала текст о собственном опыте депрессии — в процессе терапии стало очевидно, как много негативных ощущений в моей жизни было продиктовано людьми со стороны. Многие, особенно в начале моего пути, позволяли себе комментарии, которые никогда бы не сказали про парня — от того, как надо себя вести, до того, как нужно выглядеть, чего хотеть и кем работать. А ещё что женской дружбы не бывает («подруга подкинула проблем», «угнала тебя, угнала»), девушки никогда не будут хороши в деле, как парни, и нет ничего страшнее, чем начальник — женщина (ну разве что водитель женщина: за рулём тратата — это не езда).
Помните песню: «Ну что ж ты страшная такая! Ты такая страшная! И ненакрашенная страшная, и накрашенная»? А «В голове ни бум-бум! Малолетка, дура дурой!»? Это годами лилось на меня рекой. Самой значительной частью терапии было отшелушивание мизогинического бреда и отделение собственных желаний от навязанных мотиваций вокруг. «Никого не слушай» — хороший совет в 25, но весь фокус в том, что до 25 мы кого-то слушаем — и часто именно это определяет нашу жизнь. После публикации текста о личном опыте пережитой депрессии мне написали сотни человек: девушки, все как одна, боялись говорить о своей проблеме с близкими, переживая, что прослывут истеричками, их парни молчат или самоустраняются в полной уверенности, что это «бабские дела».
Писавшие мне парни тоже переживали, что депрессия «не мужская болезнь». Через какое-то время я сделала закрытую группу поддержки для знакомых и осознала, как важно иметь возможность поделиться проблемой, понять её типичность и не получить за это ярлык истерички. Несмотря на то, что основное лечение от депрессии и тревожных расстройств проходит под наблюдением врача, и парням, и девушкам требуется комфортное пространство для обсуждения трудностей, где нет места обвинению и агрессии. Можно быть уязвимыми и уважаемыми одновременно, можно делиться и поддерживать друг друга, можно виртуально обнимать посторонних, а главное — слышать чувства, боль и опыт других людей, не проецируя на других собственный жизненный сценарий.
Мы все очень разные, с разными фигурами
и вкусами, и именно этим уникальны —
очевидное общее место, которое поражает
как гром среди ясного неба
Другой важной часть осознания девичьей солидарности стали самые обычные домашние вечеринки с обменом одеждой. В практике моих родителей и предыдущих поколений девичник — это то, что происходит, когда мальчики уходят по своим делам. Или это последняя вечеринка перед свадьбой, где стриптизёр в золотых трусах так не похож на твоего будущего мужа. На наших девичниках я стала анализировать, как мы строим общение и учимся быть уязвимыми во взрослом возрасте. Мы переодеваемся друг перед другом, говорим о работе и выходных, строим общие планы, пьём вино и обсуждаем последние новости, степени MBA, Бейонсе и пони — и чувствуем себя в безопасности. В наших оборотах нет «жирных ляжек» и «кривых ушей», «неподходящих фигур» и «больших носов», есть только добрые шутки и заслуженные комплименты.
Мы все очень разные, с разными фигурами и вкусами, и именно этим уникальны — очевидное общее место, которое поражает как гром среди ясного неба, когда на твоих глазах меряют одежду 60 девушек разных размеров и возрастов, с детьми и без. Почему-то после каждой такой вечеринки у меня поднимается самооценка — в отличие от половины дня в какой-нибудь примерочной. Я вспоминаю, как комментируют друг друга героини «Дрянных девчонок», и понимаю, как здорово вырастать и быть тем, кем ты даже не думал становиться пять лет назад. Как легко и приятно дружить без камня за пазухой, доверять другим девушкам и как долго этому нужно учиться. У меня нет ни одной родной сестры, всех я нашла сама. Это то, чего я точно не могла когда-то представить.
Фотографии: kilukilu — adobe.stock.com, ksi — adobe.stock.com, Enlightened Media — adobe.stock.com
