Пора отменитьЧто такое «хороший вкус» и почему с этим выражением пора попрощаться

Текст: Алиса Попова

Если вы когда-нибудь переключали песню на телефоне, когда кто-нибудь из знакомых оказывался в опасной близости от ваших наушников, или брали в поездку с друзьями не ту книгу, которую вам хочется прочитать, а ту, о которой говорят в вашем кругу, вы, скорее всего, имеете представление о том, что именно формирует наши вкусы.

Французский социолог и философ Пьер Бурдье в середине 80-х называл вкус проявлением культурного капитала, который формируется в соответствии со стилем жизни соответствующего класса. По его мнению, вкус отражает место человека в социальной иерархии. Так, например, рабочие не признают абстрактное искусство и предпочитают реализм: искусство должно быть полезным и без излишней «утончённости», пища — питательной и часто «тяжёлой», а одежда — функциональной. В силу сформированных социальных иерархий культурная элита назначает свой вкус безусловным эталоном, к которому, с одной стороны, должны стремиться все, но с другой — нет никакого доступа у людей с более низким доходом. И хотя сегодня массовая культура как будто стала межклассовой, некоторые наблюдения Бурдье всё ещё актуальны.

Вещь может считаться обязательным атрибутом хорошего вкуса, пока в ней по подиуму ходит модель, но сразу же теряет свою привлекательность, как только добирается до масс-маркетов. В мире, где тренды меняются ежесекундно, «одеться со вкусом» значит «надеть это первым, пока другие не успели». Несмотря на то, что редко какое кино можно чётко отнести к конкретному жанру, не упрощая суть режиссёрской работы, то, что по некоторым признакам имело несчастье попасть в категорию ромкома, обречено считаться глупым и поверхностным. Попкорном для интеллектуалов и комфортным времяпрепровождением для непритязательного ума масс. Чем больше людей может получить удовольствие от произведения, тем оно как бы хуже, ведь не бывает любви без страдания. При этом мы чувствуем обязанность соответствовать образу интеллектуально пытливого зрителя и под этим грузом уже не можем получать удовольствие ни от того, что считается высоким искусством, ни от продуктов поп-культуры.

Десять лет назад кинокритик Дэн Койс написал для New York Times вызвавшую много споров колонку, в которой сравнил медленное интеллектуальное кино с полезной, но невкусной пищей: «Я задавался вопросом, не могли бы эти пять часов быть потрачены более ценно в другом направлении: на зарядку или, может быть, на чтение книги, или просто на просмотр десяти эпизодов уморительного (и совсем не созерцательного) мультфильма «Закусочная Боба». Становясь старше, я начинаю страдать от культурной усталости и испытываю меньше интереса к поеданию культурных овощей, какими бы полезными они для меня ни были». Напрашивается вывод: хоть вкусовые качества овощей и зависят от индивидуальных предпочтений, всё-таки навязанная необходимость их есть определённо не улучшает вкус.

Когда мы разделяем вкусы на правильные и неправильные, то вредим не только себе. Легко сетовать на людей, которые отказываются потреблять «сложный» контент, но можно подумать о возможных причинах такого выбора. Не у всех есть ресурсы, чтобы следить за трендами, читать книги на языке оригинала, а не в неизбежно «плохом переводе» или изучать фильмографию важных имён в киноиндустрии. Но даже те, у кого такие возможности были, нередко пытаются избежать разговора о «высоком»: «Я в этом ничего не понимаю», «Совсем нет времени смотреть кино», «Давно перестала слушать музыку». Ведь мало кому хочется стать мишенью для снобизма и подозрений в том, что их вкус недостаточно изыскан. 

Стеснение, вынуждающее нас называть часы, проведённые за мыльной оперой, guilty pleasure, не что иное, как социальная надстройка. Некий образ себя, который нам комфортно показывать другим. Но почему нам вообще должно быть стыдно за вещи, которые приносят нам удовольствие? «Во время отдыха нам кажется, что это время стоит использовать более продуктивно, например для решения проблем», — говорит доктор Кристин Нефф, доцент кафедры педагогической психологии Техасского университета. По её словам, такая установка может быть полезной для выживания, но если постоянно думать о насущных неприятностях, вряд ли станешь счастливее. Робин Наби, профессор коммуникации в Калифорнийском университете, считает, что чувство вины может влиять на степень удовольствия, которое мы получаем от «постыдных» развлечений. В то время как избавление от добровольного смущения расширяет круг наших интересов и делает жизнь насыщеннее.

Почему за некоторые интересы нам стыдно, а за другие нет? Какие маркеры, как в случае с романтическими комедиями, определяют целый жанр как нечто незатейливое, неглубокое, пошлое? Профессор филологии в Колумбийском университете Андреас Гюйссен в своём эссе «Mass Culture as Woman: Modernism’s Other» отмечал, что массовая культура так или иначе ассоциируется с женщиной, в то время как «настоящая», аутентичная культура остаётся прерогативой мужчин. «В эпоху зарождения социализма и первого крупного женского движения в Европе среди масс, стучащихся в ворота, также были женщины, стучащиеся в ворота культуры, в которой доминировали мужчины. Поразительно, как политический, психологический и эстетический дискурсы гендерно окрасили массовую культуру феминностью, в то время как высокая культура, будь она традиционной или современной, явно оставалась привилегированной сферой мужской деятельности», — пишет он. Под низкопробными и до сих пор часто понимают жанры, которым свойственны обращение к чувствам и отсутствие цинизма. А сами признаки, по которым произведение автоматически попадает в категорию вещей, не заслуживающих серьёзного отношения, принято считать «женскими». 

«„Хороший вкус“ и даже „качество“ не объективная реальность, и представления о них полностью созданы средой пребывания, тем, что принято в этой среде, бэкграундом людей, её сформировавших», — пишет журналистка Мария Кувшинова в прошлогоднем эссе об ангажированной критике, давая ссылку на шведское исследование «The film industry’s view of the term quality». «Именно поэтому сейчас все ведущие западные фестивали, телеканалы и производители контента стремятся к разнообразию в отборочных комитетах и сценарных группах — как гендерному, так и расовому. Если в комиссии или в сценарной комнате сидят в основном мужчины из среднего класса, имевшие возможность получить хорошее образование, они могут не распознать и не оценить произведения и заявки, созданные авторами/авторками с радикально отличным опытом», — добавляет она. Статистические данные, опубликованные в исследовании «Panic! Social Class, Taste And Inequalities In The Creative Industries» лондонского культурного центра Barbican, показали, что менее одной пятой людей, занятых в музыкальной сфере, в области исполнительского искусства или в издательском деле, — выходцы из рабочего класса, а 96 % представителей творческих профессий Лондона происходит из экономически благополучных семей. В кино-, теле- и радиоиндустрии лишь 12,4 % сотрудников не относят себя к выходцам из среднего класса. Согласно исследованию благотворительной организации Sutton Trust, на церемонии вручения премии BAFTA Awards 42 % победителей посещали платные школы.

В тяге к образованию, насмотренности и глубокому изучению предмета нет ничего плохого, но деление культуры на высокую и низкую не только не даёт возможности многим людям творчески выражать себя, но и мешает получать удовольствие от увиденного или прочитанного, делиться друг с другом чувствами и мыслями без страха насмешек и осуждения. Убеждённость в том, что в искусстве должны сохраняться иерархии, не делает его более ценным, а сужает его до нескольких, пусть и выдающихся имён. Если после похода в кино с друзьями в ответ на вопрос «Как тебе фильм?» вы покрываетесь холодным потом, то нелишним будет задуматься: может, пора оставить себя в покое и получать удовольствие, не придумывая ему оправданий?

ФОТОГРАФИИ: svetazi — stock.adobe.com (1, 2)