Книжная полкаДокументалистка Маша Чёрная о любимых книгах
10 книг, которые украсят любую библиотеку
В РУБРИКЕ «КНИЖНАЯ ПОЛКА» мы расспрашиваем героинь об их литературных предпочтениях и изданиях, которые занимают важное место в книжном шкафу. Сегодня о любимых книгах рассказывает документалистка, фотограф и художница Маша Чёрная.
ИНТЕРВЬЮ: Алиса Таёжная
ФОТОГРАФИИ: Катя Старостина
МАКИЯЖ: Дарья Селиванова
Маша Чёрная
Документалистка, фотограф и художница
Много лет спустя я и сама поступила в Литературный институт, где познакомились родители, только уже на отделение поэзии
Я родилась в семье прозаиков, которые так и не написали ни одной книги. Маленькой я мечтала, что папа или мама когда-нибудь напишут и обо мне, и дёргала их с вопросами об этом. Атмосфера дома была соответствующая. Огромный шкаф в однокомнатной квартире с самыми разными книжками. Палитра интересов родителей меня всегда поражала: там были труды и по орнитологии, и по оккультизму, а отдельное удовольствие моего детства — многочасовое залипание в огромные папины атласы мира или мамины книги по искусству. Кто-то в детстве искал в красочной книжке мальчика Волли на огромной картинке с кучей мелочей, я же ребёнком искала ноты и цветочки на картинах Босха в альбоме. Я играла в книги, если в них были картинки, просто представляла, что я существую на этих иллюстрациях, этот замок — мой дом, а какой-нибудь Кришна в пасти чудовища — это я. У мамы была печатная машинка, на которой она строчила свои пьесы по ночам, пуская немыслимый сигаретный дым, и этот стук клавиш заменял мне колыбельную на ночь.
Мне много читали вслух, и я это обожала. Манера чтения и выбор книг у каждого в семье был свой. Мама читала мне всё на свете, папа — мифы Древней Греции, а бабушка читала сказки всех стран мира и особенно страшно и с выражением — «Вия», от него обои на стенах бабушкиной квартиры превращались в чудовищ и комната плыла. Мама, как театральный человек, — ещё и великолепный устный рассказчик, наверное, она и пристрастила меня к историям. По пути из гостей домой у нас было две любимых моих сказки: мама адаптировала для меня «Гамлета» и «Ромео и Джульетту» и рассказывала их по сто раз по моей просьбе, пока мы шли по тёмным дворам Тулы. Вообще, лет с трёх все мои любимые сюжеты содержали обязательно два компонента — любовь и смерть, а любимой сказкой всегда была грустная «Русалочка».
Много лет спустя я и сама поступила в Литературный институт, где познакомились родители, только уже на отделение поэзии к Евгению Рейну. Обучение длилось недолго: мне вскоре надоело слушать байки про разных писателей, которые Евгений Борисович травил, стряхивая пепел в шуфлядку, и я ушла. Оттуда у меня осталось несколько друзей, с которыми мы общаемся до сих пор, тринадцать лет спустя. Например, с замечательной переводчицей No Kidding Press Юлей Серебренниковой, со Стасом Гайворонским, писателем, открывшим книжный «Ходасевич», или с Ильёй Данишевским, также писателем и издателем в «АСТ», — мы все однокурсники.
Через два года после Лита я приехала в Москву снова: нужно было где-то работать и я пошла в книжный магазин. На несколько моих первых лет покорения Москвы это стало стратегией: днём я работала продавщицей, а вечером устраивала перформансы, выставки, писала и рисовала — в общем, вела несколько двойную и довольно голодную жизнь.
Первым магазином, где я работала, был «Букхантер». Это был отличный выбор — книги там были только на иностранных языках, соответственно, публика туда приходила очень интересная: экспаты, педагоги, интеллектуалы. Очень быстро я изучила весь магазин досконально, ведь неинтересно работать плохо, где бы ты ни работал. Мне доверили закупки, и я уже сама могла выбирать, какие редкости к нам везти, а какие нет. Я относилась к нашим книжкам почти лично, у меня были свои фавориты, необычные учебники или проза, и я всегда была счастлива, если могла предложить покупателю то самое, что он искал. К нам приходили то эксцентричные персонажи, то богатые люди с телохранителями, то Борис Акунин и Валентин Гнеушев, то известный цирковой продюсер. С ним вообще было интересно — он пришёл с трубкой и в пижаме, вёл себя скандально и понравился, кажется, только мне одной. Я вообще не знала, кто этот мужчина, говорящий на трёх языках с матом и перегаром. Оказалось, что это вполне культурный человек, огромная квартира которого смотрит окнами на наши двери: «Букхантер» находился в чудесном месте Кривоколенного переулка. С Гнеушевым мы подружились, он приносил мне какие-то остатки абсента, а на 8 Марта закидал всех наших женщин огромными кусками французского мыла.
По вечерам, когда все уходили, я мыла полы и унитазы в магазине за дополнительные 5 тысяч рублей. Это волшебный момент, когда ты один в этом месте с полупогашенным светом среди книжных полок. После я отправлялась домой в коммуналку с окнами на «ОГИ» в пяти минутах от магазина, где со мной жили другие искатели необыкновенной жизни вместе с тараканами и клопами.
В «Букхантере» я поставила себе цель. В магазине был роскошный раздел очень дорогих и редких альбомов по искусству. И китайская вышивка, и стрит-арт, и фото, и плакаты Северной Кореи, и комиксы. Но их почти не покупали — точнее, люди и не знали, что это всё у нас есть, и ломились к нам больше всего за учебниками. Я решила, что, как только тайком просмотрю все несколько сотен этих альбомов до единого (да, некоторые я втихую вскрыла, на них была плёнка), я уволюсь. Так и вышло. На это у меня ушёл год.
Потом было ещё два книжных, в новооткрытом «Гараже» в парке Горького и на Третьяковке в подвале, что-то вроде культовой «Гилеи», где андерграундные тусовки шли лучше, чем торговля, и где со мной продавцом работал Ян Никитин, вокалист такого же подпольно-культового «Театра Яда». Не стало Яна, не стало и того магазина под названием «Набоков и Ко». Потом книжка (сборник стихов) вышла уже у меня, а я начала коллекционировать комиксы, странные арт-книжки, самиздат. И снимать документальное кино. Я стала мало читать, а слова и речь начали казаться мне переоценёнными, не способными по-настоящему нас выражать.
Пару лет назад я спешила по Кривоколенному на встречу с известным оператором, которому помогала писать его книгу. Я подумала, как странно. Помню, как я курила тут, голодная, в 2010-м и мне всё нравилось, мои руки были серыми от книг: книги — это очень пыльная работа. Теперь мне всё тоже нравится, но уже по-другому. Вместо «Букхантера» в том же помещении сейчас, кажется, продуктовый.
По вечерам, когда все уходили, я мыла полы и унитазы в магазине. Это волшебный момент, когда ты один в этом месте с полупогашенным светом среди книжных полок
«BEAT. Антология поэзии битников»
издательство «Ультракультура»
Этот билингвальный увесистый сборник купил мой бывший молодой человек в каком-то тульском магазинчике при типографии за смешные 50 рублей. Конечно же, эта книга мгновенно сделала меня фанаткой битников, и мы оба писали свои стихи — подражания Гинзбергу или Ленор Кенделл. Когда несколько лет спустя с молодым человеком мы разъехались, я поняла, что очень хочу, чтоб такая книжка была и у меня, своя. Выяснилось, что к тому моменту её продавали уже только с рук и за бешеные деньги вроде 10 тысяч рублей. Но мне повезло. В переходе на метро «Аннино» я зашла в книжный ларёк в ожидании маршрутки, чтоб погреться. Там продавались только романы в мягких обложках, детективы, фантастика и календарики с котятами. Но ещё — почему-то этот сборник. Что он там делал, не знаю. Я схватила книжку и, стараясь не выдать волнения, купила её за каких-то 600 рублей и вылетела оттуда счастливой.
Отдельно важно сказать об издательстве «Ультракультура», выпустившем эту книгу. Это настоящий феномен, повлиявший на половину моих друзей. Его создал Илья Кормильцев — великолепный переводчик и поэт, писавший, скажем, тексты «Наутилусу» (знаменитое «Пьяный врач мне сказал — // Тебя больше нет»). Издательство просуществовало всего пять лет, до момента смерти Кормильцева, но успело выпустить сотню радикальных и лихих книжек, от ультраправой до ультралевой направленности. Часть из их книг ныне официально запрещена, например другая моя любимая их книжка «Культура времён апокалипсиса». Это сборник статей обо всём маргинальном — от сект и магов до конкурсов красоты для детей.
Ещё одна «энциклопедия» издательства повлияла на меня значительно в нежном возрасте пятнадцати лет, я нашла её у папы. Она называлась «Альтернативная культура». Оттуда я узнала про гон Курёхина и некрореалистов и тогда же окончательно решила, что всё это будет мой мир. «Ультракультуру» вообще можно считать наследницей издательства «Медуза», затеянного ненадолго Сергеем Курёхиным. Ему бы понравилась, например, эта история: «Осенью 2003 года Московская международная книжная выставка-ярмарка отказалась предоставить издательству стенд, но Кормильцев смог арендовать самолёт-музей Ту-154, рядом с которым проходила выставка-ярмарка. Через год книги „Ультра.Культуры“ размещались в этом же самолёте, оформленном художниками К. Комардиным и К. Петровым».
Уильям Стайрон
«Выбор Софи»
«Выбор Софи» попал ко мне из домашней библиотеки, эта книга была и, пожалуй, остаётся одним из самых больших моих литературных потрясений, жаль, что она относительно малопопулярна. В ней есть темы от Холокоста до психических расстройств, насилия и сексуальности, она существует сразу в двух временах, но опрокидывает читателя без нажима и чрезмерной драмы. Книга написана восхитительным самоироничным языком от лица молодого американца, вместе с которым ты как бы оказываешься в легкомысленном летнем приключении, а в нём уже разворачивается без упора на слёзы, буднично и просто, исключительная трагедия, полуденный ужас.
«Выбор Софи» стал одним из первых для меня учебников по противоречивости, неоднозначности жизни, без плохих и хороших, с выбором, который действительно невозможно совершить, — как выбрать, кому из двух твоих детей жить, а кому умирать? При этом меня одинаково впечатлили и дурашливость с интимностью интонации, и сюжет. Меня крайне мучил вопрос, был ли Стайрон реальным свидетелем этой истории или выдумал её. Я так этого и не узнала, но оба варианта невероятны.
Как это часто бывает, я настолько люблю эту книгу, что не смогла смотреть известную экранизацию — она как бы недотягивала до моего представления о «Выборе Софи».
Джонатан Сафран Фоер
«Жутко Громко Запредельно Близко »
Я искала книгу, которая изменила бы меня. Именно с таким запросом я пришла в книжный магазин и долго бродила, пока какая-то книга просто не шлёпнулась с полки. Мне понравилась необычная обложка, а внутри оказались фотографии и рисунки вместе с текстом. Это было необычно, короче, то что нужно, судьба. Следующие три дня я не вылезала из неё, плача и смеясь тайком. Книга совершенно выдающаяся с точки зрения языка, как и другие книги автора, которые я люблю, — например, «Полная иллюминация». Это было что-то новое, отдельное уважение испытываю к самоотверженным переводчикам книг Фоера — это непростая задача.
Несколько лет спустя Фоер выпустил экспериментальную книжку, в ней были слова-прорези, из-за которых текст с нижних страниц просвечивал на верхних и менял смысл, называется «Tree of codes». Из-за сложной печати книжка была очень дорогой, но мои друзья заказали её откуда-то и несколько лет занимались тем, что переводили её сами для себя.
Фоер в какой-то момент стал популярным и даже «пошлым», но мне всё равно. Это один из двух человек, которым я, будучи юной и не знав ещё совсем английского, пыталась написать письмо, прямо на внутренней стороне суперобложки. Важно: экранизации книг Фоера ужасны! Не ставьте на книгах крест, если видели эти плохие фильмы.
А ещё «Жутко Громко Запредельно Близко» — это мой первый ник «ВКонтакте» с 2009 года.
Вирджиния Вулф
«Волны»
Вулф навсегда очаровала меня своим потоком сознания, будучи его литературной бабушкой. Своими образами женщин — сильных и волшебных, ошибающихся и утончённых, — в которых живёт какой-то тёмно-сверкающий мир, неосмысляемая бездна, спрятанная за юбками и фарфором.
Стивен Кинг
«Девочка, которая любила Тома Гордона»
Мой старший брат пытался привить мне любовь к хорошей фантастике, и отчасти это ему удавалось. Кроме Филипа Дика, Толкина, Шекли и Желязны, он подсовывал мне книги Кинга. Эту книжку я взяла с собой в больницу, куда меня положили с мононуклеозом — его называют «болезнью поцелуев», что смешно, потому что мне было тринадцать и никаких поцелуев мне и не снилось. Я лежала в реанимации, и за мою жизнь шла реальная борьба, пока я валялась на железной кушетке, читая книжки, — ко мне всё равно никого не пускали. В этом романе практически нет фантастики, а те детали, что можно счесть мистическими, вполне объясняются тем, что у героини лёгкое нервное расстройство, вызванное шоком, недоеданием и воспалением лёгких. Как и другие книги Кинга, эта крайне психологична и как-то телесна, она очень пробирает. Думаю, моё умирающее состояние и температура под 40 в ночной палате старой больницы смешали видения героини с моими и навсегда впечатали эту книжку в сознание.
Хулио Кортасар
«Эпомы и Мэопы»
«Эпомы и Мэопы» в плохой мягкой обложечке я читала зимой и прямо на ходу. Это отдельный род воспоминаний о книге, часть впечатления — моменты и места, где ты её поглощал. Меня удивило, что поэзия может быть такой, эти стихи точно повлияли на мои. Я подсадила на них часть знакомых и помню, что отдельной трагедией был день, когда я пришла в наше кафе и объявила, что, оказывается, фамилию Кортаса́р правильно произносить Корта́сар, чего мы раньше не знали. Всем пришлось переучиваться. В честь стихотворения Кортасара я назвала свой док-подкаст: «Говорите, у вас 3 минуты».
Ботинки у меня всегда крепко-накрепко зашнурованы,
и я не дам городу укусить себя за пятки,
не стану валяться пьяным под мостом,
не допущу стилистических ошибок.
Рубашки мои выглажены,
иногда я хожу в кино, всегда уступаю место дамам.
Если чувства мои в смятенье — мне плохо;
я придирчиво выбираю салфетки, зубную пасту.
Прививки делаю — обязательно.
И, влюблённый бедняга, я не решаюсь залезть в чашу
фонтана:
под гневными взглядами полицейских и нянек
выудить рыбёшку для тебя.
Наталия Мещанинова
«Рассказы»
Эта книга родилась из постов в фейсбуке Наталии Мещаниновой, талантливейшей сценаристки и режиссёрки современного русского кино. Их содержание зашкаливающе личное, оно описывает многолетнее сексуальное насилие над авторкой прямо в её семье. Конечно, эти посты и книга вызвали бурную реакцию и семейный конфликт, но это тот случай, когда человек говорил просто потому, что не мог не говорить, и сказал всё публично и по-настоящему зло и сильно. Эту злость и смелость я и ценю в книге. Это настоящая литература, а не просто обвинительный приговор в соцсетях: в конце концов Мещанинова больше всех подставила под удар именно себя саму и свою боль, не забыв каким-то чудом оставить место даже для весьма едкого юмора. Когда читаешь эту книгу, ты читаешь про чьё-то освобождение, как бы становясь его соучастником.
Пётр Луцик, Алексей Саморядов
«Праздник саранчи»
Книжка выглядит чудовищно и прикидывается бульварным чтивом — на её обложке красуется мужик, срисованный с какого-то боевика с Брюсом Уиллисом. Думаю, авторам бы это даже понравилось. Внутри — литературные сценарии одних из самых выдающихся русских сценаристов, работавших в дуэте: Петра Луцика и Алексея Саморядова. Они жили так же, как и писали, — лихо, круто, с приключениями. Так же их история и закончилась: Саморядов разбился, перелезая через балконы гостиницы, на кинофестивале. Литературный сценарий — умирающий жанр, сейчас, к сожалению, их почти никто не пишет. Очень жаль, что по этим сценариям сняли немного фильмов («Дюба-Дюба», «Гонгофер», «Дикое поле», «Окраина») и ещё меньше — удачных. Может быть, когда-то кто-то это исправит.
Лилианна Лунгина
«Подстрочник»
Я не помню, что было у меня первым — телефильм или книга по нему. Поразительно: пожилая женщина сидит и рассказывает всю свою жизнь, от эмигрантского детства до зрелости в Советской России с прослушкой и чёрными воронками, а ты не можешь оторваться. Эта женщина — Лилианна Лунгина, переводчица, подарившая нам сказки Астрид Линдгрен, пьесы Стриндберга и Ибсена, рассказы Бёлля, романы Бориса Виана и так далее — на русском языке. А ещё — режиссёра Павла Лунгина, своего сына. К сожалению, Лунгиной уже нет, и это чудо, что нам остался этот памятник, учебник по жизни в кошмарные времена, которые ты можешь почти не замечать, оставаясь при своём чувстве юмора и со своими радостями. Лилианна Лугина — одна из немногих пожилых леди, слушая которых ты действительно веришь, действительно видишь — она и правда когда-то была просто маленькой девочкой.
Джим Джармуш
«Интервью»
Долгое время Джармуш был моим самым любимым режиссёром. Наше кинознакомство было таким: в час ночи по СТС вдруг включили, пожалуй, самый странный из ранних фильмов Джармуша «Отпуск без конца». Я влипла в экран и не могла поверить, что такое бывает. Тогда же вышла эта книга интервью, и я тут же её купила. Я мало понимала в кино, и книга произвела на меня специфический эффект — она просто нарисовала для меня человека, которого я не знаю, который живёт через океан, он старше, он другой, но я точно знаю, что это теперь мой друг. Он стал вторым человеком, которому я, будучи школьницей, пыталась написать письмо. И так и не отправила, как и письмо Фоеру.