Книжная полкаГендерный историк и соосновательница «Антиуниверситета» Элла Россман о любимых книгах
9 книг, которые украсят любую библиотеку
В РУБРИКЕ «КНИЖНАЯ ПОЛКА» мы расспрашиваем героинь об их литературных предпочтениях и изданиях, которые занимают важное место в книжном шкафу. Сегодня о любимых книгах рассказывает гендерный историк, соосновательница «Антиуниверситета» и автор телеграм-канала «Смех Медузы» Элла Россман.
ИНТЕРВЬЮ: Алиса Таёжная
ФОТОГРАФИИ: Катя Старостина
МАКИЯЖ: Фариза Родригес
Элла Россман
Гендерный историк и соосновательница «Антиуниверситета»
Я всегда читала всё подряд. Теперь моя всеядность — часть исследовательской позиции
Я начала читать и писать где-то в три года. Хорошо помню, как сильно хотела научиться этому, как стремилась к чтению: перебирала книги, пытаясь разобрать неизвестные знаки и угадать, о каких историях они рассказывают. Наверное, это было в том числе стремлением к автономии в своих занятиях и мыслях, независимости от родителей, от их выбора. Когда я наконец освоила буквы, чтение стало любимым времяпрепровождением — вместе с написанием историй и организацией коллективных активностей. В младшей школе мы вместе с одноклассниками соорудили из коробок книжную полку для наших рукописных книжек — и соревновались, кто напишет самую популярную. Я писала печальные истории про брошенных собачек, которые читали не только дети, но и их родители и потом в слезах звонили моей маме и рассказывали, какая я тонкая девочка (и рекомендовали детского психолога).
В целом можно сказать, что я всегда читала всё подряд. Учителя стыдили меня за это, и в подростковом возрасте я стеснялась того, что утром могла «проглотить» очередной ужастик, а вечером с удовольствием взяться за «Идиота» Достоевского. В какой-то момент я пыталась переломить эту всеядность: запрещала себе лёгкое чтение и надолго усаживала себя за бесспорную классику — романы Толстого и собрание сочинений Бунина. Но полностью измениться не удалось. Сегодня я этому очень рада: учась на культуролога, а следом и на историка, я поняла, насколько важно для современного исследователя не быть высоколобым снобом и уметь обращать внимание и анализировать самые разные тексты: от женских журналов до классических романов и личных дневников. Всё это — артефакты своей эпохи, и игнорируя часть из этих текстов, мы просто ограничиваем своё понимание мира и восприятие духа времени. Дискуссия об иерархии текстов в культуре, о жёсткости канона и случайности классики, конечно, совсем не новая для гуманитарных исследований. Моя родная женская и гендерная история началась в том числе с того, что исследовательницы призвали обратить внимание на женские тексты и женский опыт, который долгое время оставался за пределами исторических нарративов.
Иными словами, я по-прежнему всеядна в своих читательских практиках, но теперь эта всеядность — часть моей исследовательской позиции. Если говорить о том, что превалирует в моём чтении сейчас, то это научная литература по истории (в первую очередь советской) и гендерным исследованиям. Это тексты на русском и английском языках, и в большей степени статьи, чем книги. Я читаю с компьютера — любимого старенького ноута, обклеенного стикерами, — но только потому, что мне приходится часто переезжать, а так бы с радостью читала бумажные книги (в том числе чтобы меньше отвлекаться на уведомления в соцсетях) и собирала личную библиотеку (просто для уюта).
Чтобы быстро начитывать научную литературу, мне пришлось развивать способы чтения, отличные от тех, которым нас учат с детства, — а это чаще всего исключительно линейное чтение, пресловутое «от корки до корки». В исследованиях просто невозможно стать специалистом в своей сфере, если читать всё таким образом: литературы слишком много, постоянно появляется новая, нужно иметь представление о широком круге текстов в разных традициях.
Кроме того, пассивное чтение «от корки до корки» на самом деле не самый продуктивный способ учиться. Современные специалисты по методикам обучения советуют использовать более активные подходы, которые позволяют лучше запоминать информацию и делать её частью активного запаса знания, который вы можете применять в разных случаях. Тут могу очень порекомендовать книги, статьи и видео специалистки по нейронаукам и обучению Трейси Токугамы-Эспинозы, которая выпускает много материалов об активном обучении. Жалко, что в России такие вещи пока обсуждаются мало. В школах и университетах нас почти не учат учиться — и мы делаем это неэффективными методами, которые отнимают много времени, но не приносят результатов. Благо теперь об этом можно узнать в Сети, например в абсолютно бесплатном курсе Learning How to Learn на платформе Coursera (курс, кстати, теперь переведён на русский язык).
С художественной литературой я сейчас соприкасаюсь мало, но если берусь, то читаю запоем — могу прочитать пару романов в день. Из современной прозы меня очень впечатлили «Дом листьев» Марка Данилевского (роман, который доказывает, что модернистское письмо ещё вполне себе живо и хоронить его рановато), «Тайная история» Донны Тартт (кровавый детектив про, не поверите, студентов-античников) и «Седьмая функция языка» Лорана Бине (кровавая история про философов).
Я фанатка жанра университетского романа (campus novel) — он появился в американской литературе в середине прошлого века, когда образование становилось массовым. Это пристрастие, конечно, не случайно: несмотря на кризисы современной академии, российской и глобальной, я всё ещё верю в университет — и люблю его всем сердцем. Именно от такой любви мы с коллегами создали «Антиуниверситет» — независимую площадку для академических дискуссий и современного искусства. В «Антиуниверситете» мы обсуждаем, кто производит знание в современной России, что это получается за знание, что в обществе признают знанием, а что нет. А ещё экспериментируем и вместе пытаемся понять, как должен выглядеть идеальный российский университет — свободный от государственной цензуры, произвола и ханжества.
Я фанатка жанра campus novel — он появился в американской литературе в середине прошлого века, когда образование становилось массовым
Юрий Олеша
«Три толстяка»
Изумительная книжка, которая поразила меня в детстве — в первую очередь своими яркими образами, но также идеей, что люди, объединившись и преодолев страх, могут победить тиранию и несправедливость. Писательница Лидия Чуковская, когда роман только вышел, подвергла его жёсткой критике: для неё это был «мир вещей, а не человеческих чувств». Я не согласна с этой оценкой — кажется, именно «Три толстяка» позволили мне понять, что такое солидарность: важное и яркое чувство.
Сейчас я вижу, что мне в книге, конечно, нравилась ещё и гендерная линия: маленькая девочка-циркачка выдаёт себя за прекрасную куклу (идеальный декоративный предмет, именно такими женщин хочет видеть общество), становится невидимой и нераспознаваемой как активный субъект, пробирается во дворец тиранов и устраивает революцию. В целом я считаю Юрия Олешу недооценённым писателем. Его дневники («Книга прощания») и роман «Зависть» тоже великолепны, хотя и написаны совсем в иной тональности — в них революционная романтика «Трёх толстяков» уступает место раздражению и бессилию человека, который понимает, что построенный новый мир далёк от идеала.
Галина Рымбу
«Передвижное пространство переворота»
Я стараюсь хотя бы краем глаза следить за современной российской авангардной поэзией, например за такими авторами, как Фёдор Сваровский, Лида Юсупова, Галина Рымбу, Дарья Серенко, Никита Сунгатов, Роман Осьминкин, Дмитрий Герчиков. Стараюсь читать подборки, которые выходят в проекте «Ф-письмо» на «Сигме». Именно в таких поэтических лабораториях развивается новый язык, при помощи которого можно осмыслять политику, общественные проблемы, историю и мир вокруг. Нам сегодня этот язык просто необходим: в публичном поле властвует архаика, многие публичные интеллектуалы и тем более государственные деятели пытаются рассуждать о современных проблемах словами из XIX века. Галина Рымбу занимает особое место в моём сердце, потому что именно с её текстов я начала знакомиться с современной поэзией. «Я перехожу на станцию „Трубная“ и вижу — огонь» — моё любимое стихотворение в этой книге, и именно его я перечитываю, когда затапливает чувство бессилия и упаднические настроения.
Григорий Дашевский
«Избранные статьи»
Ещё один пример создания нового языка — это, конечно, тексты Григория Дашевского. Он тоже был поэтом, а ещё переводчиком, исследователем литературы. Я больше всего люблю его литературную и художественную критику, которая выходила в «Коммерсанте» (лучшие статьи после смерти автора издали отдельным томом). Дашевский умел писать о культуре одновременно ясно и глубоко, без лишних вывертов и не фетишизируя теорию, а ещё он никогда не изымал из разговоров об эстетическом человека и человеческое. Мне очень импонирует такой подход, и я стараюсь работать в подобной перспективе, когда сама переключаюсь с академических текстов на более журналистские — и пишу об искусстве, кино и книгах.
Макс Хоркхаймер
«Традиционная и критическая теория»
Классическое эссе одного из ключевых создателей критической теории — школы, в которой была выработана парадигма (или серия парадигм) для осмысления современного общества и позднего капитализма. Это эссе, в частности, посвящено тому, как производится знание о социуме. Прочитав его, вы уже никогда не сможете сказать, что занимаете нейтральную позицию и рассуждаете об общественных отношениях абсолютно «объективно» — впрочем, такой подход, по мнению автора, на самом деле и не нужен. Эссе в своё время позволило мне определиться с собственными исследовательскими позициями и целями. Критическая теория впоследствии легла в основу программы «Антиуниверситета».
Герберт Маркузе
«Аффирмативный характер культуры»
Герберт Маркузе — мой любимый философ: неслучайно мастерская художественной и общественной критики, которую я веду в «Антиуниверситете», носит его имя. Маркузе тоже причисляют к Франкфуртской школе, хотя со многими её участниками он в какой-то момент рассорился. «Аффирмативный характер культуры» — его ранний текст. В 1930-е Маркузе ещё был полон надежд на будущие общественные преобразования и видел их предпосылки в преодолении раскола между сферой духовного (искусство, литература, философия) и жестокой жизнью, где, как мы привыкли думать, формулы прекрасного перестают работать. На самом деле сфера повседневной жизни тоже может быть организована по этим правилам, а дихотомия идеального и материального — не более чем исторически сложившийся конструкт. Рекомендую эссе всем, кто не только интересуется искусством, но и хочет понять, какую роль оно играет в общественной жизни.
Ирина Жеребкина, Сергей Жеребкин (ред.)
«Введение в гендерные исследования. Учебное пособие в двух частях»
Идеальная вводная книга для тех, кто хочет узнать, что представляют собой гендерные исследования, — и может быть, даже подумывает заниматься ими в дальнейшем. Именно с неё я сама начинала погружаться в тему. В первой части рассказывается про гендерный подход в разных дисциплинах: философии, истории, литературоведении, социологии, экономике и не только. Вторая часть представляет собой хрестоматию с переводами классических текстов в этих областях. После этой книги, если захочется продолжения, можно браться за «12 лекций по гендерной социологии» Анны Тёмкиной и Елены Здравомысловой — это уже более узконаправленный учебник, созданный в первую очередь для социологов. Если вас интересует гендерная проблематика в искусстве, очень рекомендую сборник «Гендерная теория и искусство» под редакцией Милы Бредихиной.
Sylvia Walby
«Theorizing Patriarchy»
Феминистки всё время говорят о патриархате, — но что такое патриархат, какую социальную структуру обычно обозначают этим термином? Что свойственно патриархату в первую очередь, какие его признаки первостепенны, а какие вариативны? В процессе развития феминизма и гендерных исследований возникло много разных теорий патриархата, дискуссий о его и происхождении и современном состоянии. Книга британского социолога Сильвии Валби (к сожалению, пока не переведённая на русский язык) позволяет немного разобраться в этих дебатах. Я бы посоветовала её всем, кто занимается гендерной повесткой — и в сфере благотворительности, и в активизме, и в академии.
Mary S. Costanza
«The Living Witness: Art in the Concentration Camps and Ghettos»
Заниматься женской и гендерной историей я начинала на немецком материале: одной из немногих в России писала о гендерной политике Третьего рейха и женской истории Холокоста. Сейчас я переключаюсь уже исключительно на советскую историю, но всё ещё продолжают выходить мои тексты про нацистскую Германию. Во время стажировки в Мемориальном музее Холокоста в США я делала проект про женщин-художниц в нацистских лагерях и гетто — скоро у меня об этом выйдет статья.
Вообще искусство, созданное жертвами нацизма, очень впечатляет — изучая его, ты своими глазами видишь, как люди в ужасных условиях, на волосок от смерти и полного расчеловечивания, продолжают тянуться к творчеству, запечатлевая свои страдания и жизни окружающих их людей, мечты о свободе. Книга о таком искусстве, которую я советую прочитать всем без исключения, — «Живое свидетельство» Мэри Констанци 1982 года. Это одно из первых исследований искусства, созданного в Холокосте, и оно рассказывает, как делались эти произведения (достать бумагу и карандаш в лагере было почти невыполнимой задачей), а также о судьбах их создателей и создательниц.
Магали Делалой
«Усы и юбки: гендерные отношения внутри кремлёвского круга в сталинскую эпоху, 1928–1953»
Книга швейцарского историка Мегали Делалой — пример исследования по советской гендерной истории, на который я сейчас равняюсь в своей работе. Это тонкий и многосторонний, теоретически продуманный исторический анализ, построенный преимущественно на эго-документах (мой любимый тип источников): личных дневниках, мемуарах, переписках. Кроме того, исследовательница берётся за фотографии и тоже интересно с ними работает (визуальные источники часто игнорируют в исторических исследованиях). Делалой пытается понять, какие представления о гендере и отношениях существовали в ближайшем кругу Сталина и как эти личные вещи влияли на политическое — «брутализированную» советскую внутреннюю и внешнюю политику. Если вы всё еще находитесь во власти представления, что в советском обществе было достигнуто гендерное равенство (или к этому всё шло), прочитайте эту книгу. Она как минимум эту идею усложнит. Как, впрочем, и идею, что «в Кремле не было женщин».