Книжная полкаПродюсер Bazelevs Анастасия Чуковская
о любимых книгах
10 книг, которые украсят любую библиотеку
В РУБРИКЕ «КНИЖНАЯ ПОЛКА» мы расспрашиваем героинь об их литературных предпочтениях и изданиях, которые занимают важное место в книжном шкафу. Сегодня о любимых книгах рассказывает продюсер screenlife-проектов Bazelevs, бывший креативный директор издательства Individuum, автор телеграм-канала «Непечатно» Анастасия Чуковская.
ИНТЕРВЬЮ: Алиса Таёжная
ФОТОГРАФИИ: Катя Старостина
МАКИЯЖ: Любовь Полянок
Анастасия Чуковская
Продюсер Bazelevs
Так это и работает — я влюбляюсь
в страну, или в нового друга, или в автора,
и в какой-то момент обнаруживаю себя читающей по списку
Я никогда не собиралась заниматься книгами. Может, из-за постоянных окололитературных унижений («С вашими генами можно было бы лучше узнать Гелиодора») или оттого, что считала, что мой русский не так хорош, как у тех, кто его никогда не забывал. Но волна меня постоянно выбрасывает в сторону работы с авторами.
Мне было три года, когда мы с родителями переехали в Америку. Там английский быстро вытеснил русский, так что читать я начала по-английски. У меня были книжки с кассетами: я слушала сказки и одновременно водила глазами по страницам — так и научилась. В Америке я читала гениальные детские книжки, которые теперь есть и у моих детей: «Goodnight moon» Маргарет Уайз Браун, «Make way for ducklings» Роберта Макклоски, «The giving tree» Шела Силверстайна. Не знаю, в чём их секрет — может, это особое сочетание текстов и иллюстраций, может, поэтичность того и другого, но по-моему, это какие-то вечные книги.
В 93-м году мы с семьёй вернулись в Россию, мне было восемь, и я плохо говорила по-русски. В школу во дворе меня не взяли, и тогда мне наняли репетиторов, чтобы хоть куда-то пристроить. Они учили меня писать («Букву А ты пишешь кругло — это значит, что ты жадная девочка») и читать. От «Конька-горбунка», Пришвина и «Серой Шейки» меня до сих пор потрясывает.
В девятом классе я влюбилась. Когда мы первый раз пошли гулять, он спросил меня, читала ли я «Мастера и Маргариту». «Конечно! Причём три раза», — сказала я и поскорее засобиралась домой, чтобы до следующего свидания успеть прочитать хотя бы половину. Мы шли по Кутузовскому — как раз там, где раньше было кладбище, которое фигурирует в романе (но тогда мы об этом ещё не знали).
В одиннадцатом классе моя подруга Аллуха научила меня прогуливать школу не в соседних дворах, а в центре. Она привела меня в «Пироги» на Дмитровке, а там Николай Александров снимал для «Культуры» свою программу про книги. Через восемь лет я оказалась продюсером Колиной программы «Книги на Дожде». На тот момент она была единственной телепрограммой о книгах в стране. Благодаря Коле мне в руки попало множество прекрасных книг, о которых я не узнала бы без него. «Берлинская флейта» Анатолия Гаврилова, «Сумасшедший корабль» Ольги Форш, «Всё проплывающее» Юрия Буйды, «Мокрый снег» Евгения Карасёва — это уже не говоря о величинах Гайто Газданове или Саше Соколове. К нам в белую студию приходили писатели, поэты читали свои стихи, множество прекрасных иллюстраторов делали с нами мультфильмы. У нас была какая-то своя атмосфера, всё было по-семейному. За композитора и саунд-дизайнера «Книг» я потом вышла замуж, режиссёр Оля Киангели теперь одна из моих самых близких подруг, а автозамена на моём телефоне с 2011 года всегда пишет слово «Книги» с большой буквы.
Семь лет назад мы с мужем случайно переехали в Будапешт, и там я полюбила меланхоличную венгерскую литературу. Сперва я прочитала почтенных литераторов, чьими именами названы улицы рядом с нашим домом (Шандор Петёфи, Аттила Йожеф, Имре Мадач), потом нобелевского лауреата Имре Кертеса, потом перешла на тех, кого случайно видела в книжном.
В общем, так это и работает — я влюбляюсь в страну, или в нового друга, или в автора, и в какой-то момент обнаруживаю себя читающей по списку. Я впадаю в крайности: есть периоды, когда я решаю читать только израильскую литературу и несколько месяцев провожу с Шалевым, Амосом Озом и Керетом. А потом, например, у меня только скандинавы.
Лет в шестнадцать я, к сожалению, обнаружила то, что называю Холокост-полкой: я прочитала такое количество литературы про ад, что читая «Благоволительниц», узнавала десятки произведений. В моём случае чтение Холокост-полки, ГУЛАГ-полки и блокадной полки оказалось симптомом тревожного расстройства. И вот что я поняла к моим тридцати двум: я больше не хочу быть этим человеком. Я хочу смотреть на трубу и не видеть в ней трубу крематория. Я хочу, чтобы XX век в моей жизни закончился. Во многих этих книгах есть невидимый герой — это неизвестный. Мы его не видим, не знаем ничего о нём или о ней наверняка, а только догадываемся о его существовании: ведь кто-то перебросил через забор концлагеря буханку хлеба, чтобы накормить другого, чтобы в аду наступила минутная передышка. Вот это мой герой.
Лет в шестнадцать я обнаружила то, что называю Холокост-полкой: я прочитала такое количество литературы про ад, что читая «Благоволительниц»,узнавала десятки произведений
Сильва Дарел
«Воробей на снегу»
Всё моё чтение разделилось на до и после встречи с «Воробьём» — это была первая прочитанная мной книга, где всё было по-настоящему. «Воробей на снегу» — полудетская книжка, и её надо обязательно переиздать с продолжением.
Сильва родилась в Литве до войны, в состоятельной семье. После оккупации советскими войсками семья Сильвы была сослана в Сибирь. Так в восемь лет у девочки кончилось детство. Голод, холод, страх, чужой язык, ночной арест отца. Девочка Сильва взрослеет с каждой страницей, и вот она уже как я, ей четырнадцать лет, и она влюбилась в мальчика. Он оказался сыном начальника НКВД, а как она посмеет врать «любимому существу, самому дорогому на свете» о том, что она — дочь врага народа? Сильва росла, вокруг бесследно пропадали люди. В девятнадцать лет её арестовали, в столыпинских вагонах она встретила других таких же, как она. От Сильвы я впервые узнала про XX век.
Лидия Чуковская
«Софья Петровна», «Прочерк», «Записки об Анне Ахматовой», «Процесс исключения»
«Главная мука моя: невозможность объяснить, доказать и полная беззащитность, бездоказательность моей правоты». Главным своим произведением Лидия Корнеевна считала повесть «Софья Петровна», написанную в 1939-1940-х годах. Её героиня, Софья Петровна — советский человек до мозга костей, приученная верить официальным лицам и газетам больше, чем самой себе. Её сын — трудяга на заводе, и однажды его арестовывают. Чудовищное недоразумение, как же это, братцы? Наверху ошиблись? Софья Петровна просто не выдерживает происходящего.
Муж Лидии Корнеевны, физик Матвей Бронштейн, был арестован в 1937 году и позже расстрелян, о чём она долго не знала, проводя дни в тюремных очередях. О муже она написала «Прочерк», где подробно изложила всё, что происходило: как познакомились, как стали жить, как за Бронштейном пришли первый раз, но не застали, как она пыталась его предупредить, как мучилась, что у неё было целых пять дней это сделать, но все попытки провалились. Спины женщин в очередях. «Главное, что я помню о нём, — это его отсутствие. Нестерпимое. Себя в его нестерпимом отсутствии. Себя под гнётом безвестия. Длилось оно гораздо дольше, чем наше знакомство и совместная жизнь».
Борис Рыжий
«В кварталах дальних и печальных»
Рыжий — поэт моих девятнадцати лет. Однажды ночью ко мне нагрянули друзья Саша Зубков и Шпак — тогда они были студентами журфака, писали стихи и издавали поэтический сборник «Картон». Я была недовольна, хотела спать, они были пьяными и рыдали. «Почему вы плачете, что случилось?» — «Борис Рыжий покончил с собой». Так я узнала большого поэта. Тексты Бориса Рыжего чистые, простые, прозрачные, с удивительной глубиной, у него ясный пушкинский дар. Как горько, что его больше нет.
Дмитрий Пригов
«Монады», «Места»
Непрекращающийся литературный акционизм, в котором таракан — лирический спутник поэта, милицанер — архангел (или наоборот), а дикие советские аббревиатуры превращаются в имена библейских героев. Наверное, ни с одним поэтом я так долго не жила. Ну, не совсем с ним, а с «Пригов-сюитой» моего мужа Лёши Зеленского, из-за которой наша квартира гудела много месяцев.
У Пригова всё доходит до абсурда, но почему-то этот его абсурд — самое естественное, что есть на свете. По субботам я преподаю в русской гимназии в Будапеште, и даже те подростки, которые сперва не поняли, за что им те поэты, которых я приношу на уроки, на Пригове озаряются. Для них мытьё посуды — тоже экзистенциальная трагедия.
Меир Шалев
«Эсав»
Я сначала думала, что Шалев пишет на русском: стараюсь ничего не читать про авторов или про книги до того, как их прочитаю, даже аннотации — не хочу, чтобы меня что-либо сбило. Поняв, что «Эсав» — переводная книга, я была под огромным впечатлением от мастерства Рафаила Нудельмана и Аллы Фурман. «Эсав» — семейная сага, история двух близнецов, в которой переплетается реальное и нереальное, как и в «Русском романе», и во многих других произведениях Шалева.
Ольга Серебряная, Виктор Пивоваров
«Утка, стоящая на одной ноге на берегу философии»
Я влюблена в философа Ольгу Серебряную, а за детскими книгами c иллюстрациями Виктора Пивоварова я охотилась по всему Libex. Поэтому когда в НЛО вышла «Утка, стоящая на одной ноге на берегу философии», я уже знала, что она мне очень нужна.
Кроме мужа мне сейчас не с кем говорить на темы, которые меня волнуют: мы живём далеко от наших любимых собеседников. Читая философскую и личную переписку Ольги Серебряной и Виктора Пивоварова, я чувствовала, что на какое-то время прошло моё одиночество, что я наконец утолила жажду, что со мной поговорили о том, о чём я так давно хочу поговорить. Следить за ходом мысли философа и художника невероятно увлекательно. Крипке, Платон, Аристотель, Кант, Витгенштейн, Мамардашвили вплетены в разговор о том, для чего так сложно подобрать точные и понятные слова. Но Ольга это умеет мастерски. В общем, «Дорогой Виктор, начну с богов и вопроса о природе добра и зла».
Антал Серб
«Journey by moonlight»
В «Journey by moonlight» экзистенциальная венгерская драма разворачивается в Италии. Этот роман можно читать по-разному: как роман о взрослении и поиске утраченного детства, как любовный роман, как философское высказывание или даже как путеводитель.
Текст полон нехороших предчувствий. Главный герой Михай едет с женой в Италию в медовый месяц. Первая строчка: «Пока ехали поездом, проблем не было. Начались они в Венеции, с её узкими переулками». Михай не рад, что женился, а жена совсем не понимает, кто перед ней. Внезапная встреча со знакомым из прошлой жизни вынуждает Михая рассказать жене, кто такой Тамаш Ульпиус и как он умер. В юности Михай близко дружил с Тамашем и его младшей сестрой Евой. Брат и сестра ненавидели своего отца, были болезненно близки, целовались и проводили друг с другом дни и ночи напролёт. Они мечтали о театре и заставляли Михая участвовать в своих представлениях. Разыгрывая свою мученическую смерть, Михай получал особое эротическое удовольствие. Михай, конечно, был влюблён в Еву. Книга полна тревоги, чувства вины, романтизма, эротизма, фрейдизма, декаданса, саморазрушения, мечт о невозможном, бегства от себя и смерти. К сожалению, не могу рекомендовать перевод на русский, очень надеюсь, что будет сделан другой, поэтичнее и точнее.
Антал Серб родился в семье ассимилированных евреев, которые стали католиками. Когда Венгрия обратилась в фашизм, все вспомнили, что Серб на самом деле не венгр, а еврей. Тогда его работы запретили, а его самого отправили в трудовой лагерь. У Серба была возможность спастись, но он от неё отказался. В лагере его забили до смерти. Ему было сорок три года.
Фридрих Горенштейн
«Место»
Как-то я жаловалась на несправедливость издательского процесса Демьяну Кудрявцеву, а он в ответ привёл мне в пример ещё большую несправедливость: почему-то писателя Фридриха Горенштейна мало кто знает. Я прочитала «Место», а потом «Псалом», а потом «Бердичев» — и у меня остался только один вопрос: как можно пропустить такую величину? Горенштейна надо издавать и переиздавать, не понимаю, почему этого не происходит. Я мало что нашла про самого Горенштейна: известно, что он был сценаристом «Соляриса» Тарковского, «Рабы любви» Михалкова, писал в основном в стол. Он уехал в Германию, его книги были переведены на множество языков, и из-за какой-то нелепой интриги он не получил Букера в 1992 году.
Про роман «Место» я взахлёб рассказывала всем друзьям, что это «Бесы» XX века, великий русский роман. Действие происходит после смерти Сталина, «место» — это койко-место, от которого зависит вся жизнь героя. Гоша Цвыбишев — отщепенец, ему грозит выселение из общежития, и что тогда с ним будет? Он довольно жалкий тип, но хочет для себя лучшего. Цвыбишев просчитывает, как он сможет втереться в круг интеллигентной семьи Бройд, но вечер поэзии у них в гостях оборачивается позорным провалом. Несмотря на постоянный изматывающий ужас перед выселением, у Цвыбишева много сил, которые он хочет куда-то направить. После хрущёвских разоблачений он пытается оформить документы на реабилитацию арестованного отца, но это непросто. В госучреждениях ему мерещатся сталинские палачи — их-то он и решает наказать собственными силами.
Уильям Стайрон
«И поджёг этот дом»
Стайрон больше всего известен по книге «Выбор Софи». «И поджёг этот дом», наверное, его лучшее произведение — и у нас его переводил Виктор Голышев. Действие происходит после Второй мировой — и герои, как и в других книгах Стайрона, носят эту войну с собой. В моём книжном шкафу отдельное место занимают книги моего друга Львовича, от которого я узнала про Стайрона и многих других. Но когда он был жив, я их не читала.
Ксения Красильникова
«Не просто устала»
После родов моя подруга размышляла, как именно ей покончить с собой, и вовремя догадалась, что нужно срочно обратиться за помощью. Ксукса попала в больницу. Её начали выпускать гулять по больничному двору среди сугробов. Мы говорили по телефону, перед этим обе смотрели ютьюб, чтобы понять, знают ли хотя бы в Америке про послеродовую депрессию и как её лечат. Тогда мы обсуждали, что нет никакой полезной информации на русском и в наших российских реалиях. Потом я предложила Ксуксе попробовать написать книгу, чтобы от этого ужаса другим была хоть какая-то польза.
Так и получилось. Польза огромная. Мне кажется, эта книга — свет в конце тоннеля для тех, кто проходит через подобное, и для их близких. Впервые в России вышла работа женщины, которая прошла через тьму и выложила свою историю как на духу, собрала главное о послеродовой депрессии и поговорила с другими страдающими от заболевания. А психиатр Анастасия Фёдорова снабдила текст подробной научной базой с описанием методов лечения.