Книжная полкаГлавный редактор
«Таких дел»
Настя Лотарёва
о любимых книгах
9 книг, которые украсят любую библиотеку
В РУБРИКЕ «КНИЖНАЯ ПОЛКА» мы расспрашиваем героинь об их литературных предпочтениях и изданиях, которые занимают важное место в книжном шкафу. Сегодня о любимых книгах рассказывает главный редактор «Таких дел», корреспондент, историк Настя Лотарёва.
ИНТЕРВЬЮ: Алиса Таёжная
ФОТОГРАФИИ: Катя Старостина
МАКИЯЖ: Любовь Полянок
Настя Лотарёва
главный редактор «Таких дел»
История —
это рок-н-ролл,
я за это топлю и буду топить
Я читаю с трёх лет. Когда ты живёшь в коммуналке в одной комнате с семьёй и просыпаешься в семь, а родители хотят поспать ещё, очень разумно научить ребёнка читать, чтобы он тихо лежал до одиннадцати часов. У меня никогда не было ощущения литературы как чего-то скучного: я уже к поступлению в школу очень много читала и понимала, что книги вообще лучшее, что у меня есть.
Поначалу литературой я и хотела заниматься. Так как я не очень талантлива к языкам, то дорога мне была в литературоведение. Но я остановилась на мысли: «Кто я такая, чтобы рассуждать о Достоевском? Люди писали великое — и как мне иметь с этим дело?» Поэтому на первое место вышла история.
Где-то классе в девятом меня перещёлкнуло: какой невероятно интересный мир открывает история! У тебя для чего угодно будет пример, у любой ситуации есть аналоги. Я не знаю, как все наши преподаватели и авторы умудряются делать историю нудной, надо очень постараться — но они хорошо стараются. У людей, которые учили историю в школе, есть ощущение, что всё это условно «экономическая политика и способы ведения хозяйства восточных славян в IX веке». Обычно всех историков представляют так: нудные ребята, которые сидят в архивах, копаются в пыльных документах, всё у них прискорбно и печально, и никому нафиг не надо, чем они занимаются — сдал в седьмом классе и забыл. Но история — это рок-н-ролл, я за это топлю и буду топить.
Вообще, историк — это лучший бэкграунд для журналиста. Мы пять лет учимся работать с источниками, анализировать информацию, устанавливать причинно-следственные связи — и всё это потом необходимо в журналистской работе. Ты смотришь, какими методами пользуются коллеги, и, естественно, сверяешься с ними. Люди, которые сделали меня как профессионала — это в первую очередь мой учитель Максим Ковальский — к большому сожалению, недавно умерший бывший главный редактор «Власти», человек из старого «Коммерсанта», лучший редактор. Вторым учителем была Олеся Герасименко — она научила меня смотреть на то, на что никто в принципе не смотрит. Есть выдающиеся Светлана Рейтер, Елена Костюченко — у нас много славных имён в журналистике, и это очень классно. Важным для меня текстом «про профессию» был лонгрид о «законе Димы Яковлева», получивший Пулицера. Его сделал писатель, который образцово посмотрел на сложную проблему во всём её объеме. А та же Олеся Герасименко говорила на занятиях, что лучшее журналистское произведение — это «Остров Сахалин» Чехова. И да, она совершенно права. Можно написать, конечно, что я всегда учусь у Чехова, но это как с литературоведением — неловко стоять рядом с великими.
Главные и определившие меня книги сейчас находятся в ридере, а эта полка на фотографии — то новое, что я успеваю покупать и хранить на бумаге.
Уильям Фолкнер
«Шум и ярость»
Мне кажется, по-настоящему никто не любит Фолкнера. У меня была присказка, что я вообще не могу сосуществовать с человеком, который его не читал. Мама, прочитавшая в двадцать раз больше книг, чем я, всегда ругала меня за этот снобизм. Но я таки вышла замуж за человека, который его не читал. Мой муж закачал книгу в ридер и сказал, что это будет последней надеждой: «Если мы начнём разводиться, я наконец прочитаю этот твой „Шум и ярость“, на котором ты закатываешь глаза и бегаешь по потолку от восторга, и может, тогда ты со мной не разведёшься».
Эрик Хобсбаум
«Эпоха крайностей: Короткий двадцатый век»
Образование у меня историческое, и эту книжку я нашла, когда училась в университете. Я была совершенно очарована тем, насколько комплексно на Западе умеют смотреть на большие исторические периоды. Для любого историка XX век — это просто кошмар, тлен и смерть: слишком много информации, которая заведомо будет эмоционально окрашена. Но ты начинаешь закапываться в отдельные события и понимать причины и последствия. Ведь мы на самом деле, всё человечество, которое сейчас живёт, извините за пафос и табуретку, дети XX века. Если ты не выводишь причинно-следственные связи из XX века, это просто плохо. А учитывая, что у нас сейчас происходит в веке XXI, предполагаю, что многие историю XX века не читали и не знают.
Мне близка концепция Хобсбаума, что всё связано между собой. Есть банальная аналогия про крыло бабочки у Брэдбери, так вот, весь XX век — это крыло бабочки. Не случилось бы одного, не началось бы другое — мы бы были сейчас совсем иными, жили бы в других границах, в другом понимании. Меня очаровывает цельность Хобсбаума: ты понимаешь, какой дорогой пришёл к современности. У меня, как историка, всегда просят одну, «ту самую» книжку по истории. Обычно я зависаю над этим вопросом, но совершенно точно, если нужно выбрать одну, я выбираю эту. Хобсбаум действительно всеобъемлющий.
Марк Блок
«Апология истории»
У Блока феноменальная биография. Академический историк, историк-теоретик, писавший вот эти большие книги, которые на самом деле почти никто, кроме самих историков, не читает. Француз, герой Сопротивления, худенький, в очках — ну совершенно интеллигент-гуманитарий. Когда его поймали, его долго пытали, но он не сдал никого из товарищей. Его расстреляли, он погиб в 1944 году. Для меня такая героическая биография имеет значение. Прочитав Марка Блока в девятом классе, я чётко решила, что буду историком. Это книга о важности и нужности истории. И она будет особенно нелишней, если ваш ребёнок историю не любит или вы историю не любите. История на самом деле очень классная!
Бенедикт Андерсон
«Воображаемые сообщества. Размышления об истоках и распространении национализма»
Эта книжка — о национализме и о том, как люди конструируют свою идентичность. Надо понимать, что национализм на Западе и национализм в России в научном понимании — это совершенно разные вещи, там это слово не имеет такого яркого негативного смысла. В «Баудолино» у Умберто Эко есть сюжет, что люди сделали фальшивую голову Иоанна Крестителя — и потому что они в неё очень верили, она стала настоящей. То же и с идентичностью. Люди придумывают себе национализм, и оттого, что они в него верят, он становится настоящим. Потому что на самом деле объективно национальная идентичность не значит ничего. У нас намешана кровь, народы мотыляются туда-сюда через границы, столетиями существуют межнациональные браки. Чистокровности не существует в принципе. Но что такое тогда национальное чувство? Андерсон об этом рассказывает довольно легко. Мы можем выдумать себе не только национальную идентичность, а вообще всё что угодно, и оно станет настоящим.
Чайна Мьевиль
«Октябрь»
Ещё одна великолепная книга об истории прекрасного автора — хотя у нас все читают 900 страниц «Империя должна умереть» Михаила Зыгаря и сильно мучаются. Для тех, кто на этот подвиг не готов, есть фантаст и писатель Чайна Мьевиль. Чувак восхитительный. Во-первых, он панк: у него пробита губа, уши с тоннелями и вид у него совершенно рок-н-ролльный. По жизни он пишет невероятно забористую фантастику, играет в группе, но вместе с этим ещё известный и важный историк — живите все как он.
В общем, он написал восхитительный нон-фикшн о том, что произошло в октябре 1917 года, немножко до и немножко после. При этом исторически книга безупречная. Нам в России сложно сделать шаг назад и посмотреть на своё прошлое. Как ты можешь смотреть объективно на историю, где в 1917 году жили твои прадед и прабабка, и ты знаешь, кто они и что делали? А в «Октябре» есть нужная для исторической объективности отстранённость. Ну и она суперлегко написана.
Арон Гуревич
«Средневековый мир: культура безмолвствующего большинства»
Это важный феномен — как в советское время, без особого доступа к мировой науке, без возможности участвовать в семинарах и, в конце концов, возможности собственными глазами посмотреть на то, что ты изучаешь, родилась целая плеяда великолепных учёных. Они любили своё дело более, чем кто-либо на свете, и выпускали совершенно конкурентоспособные монографии. Гуревич был учёным, совершенно интегрированным в мировое научное сообщество, просто физически ездить никуда не мог. Прежде всего я была поражена, как легко эта книга написана. Ведь нет проблем написать академически сложно: всегда знаешь эти формулировки — «С точки зрения», «По оценкам», весь казённый научный язык. Но трудно написать научную монографию так, чтобы её можно было дать человеку на улице и он её прочитал. А у Арона Яковлевича получился блокбастер.
У меня есть скандинавская татуировка с надписью «Круг земной» — это сборник исландских королевских саг, о которых я узнала от Гуревича. Это очень важная для меня книга про замкнутость мира. Что мир начинается, но не заканчивается. Мир — это кольцо; смерть есть, но её нет. И все эти мысли ты получаешь не благодаря рефлексии, а сидя в Исторической библиотеке, из книжки, которую читаешь, готовясь к семинару.
Джон Болл
«Душной ночью в Каролине»
У меня необъяснимая любовь к южной американской литературе — для меня это в первую очередь та, где обсуждаются вопросы сегрегации. Мне в детстве сегрегация казалась чем-то невообразимым: у нас в СССР человек в космос полетел, а у них люди всё ещё раздельно ездили в автобусах. Чувство равенства обычно свойственно ребёнку, и в семье меня так воспитывали. Естественно, я обрыдалась над «Хижиной дяди Тома» — и не раз. Все эти «гроздья душистые» американского юга! Я очень хочу посмотреть на Алабаму, на Техас и на все места, из которых родилась великая гуманистическая литература.
«Душной ночью в Каролине» — это детектив, а я вообще в любой непонятной ситуации читаю детективы. В книге есть детектив-афроамериканец, который расследует убийство, и, соответственно, белый классический полицейский — не то чтобы реднек, но со всеми заблуждениями своего времени. Параллельно с детективной линией автор показывает, как человек меняет своё отношение к другому, несмотря на предрассудки. Мой учитель Максим Ковальский в своё время говорил: «Не говорите мне в статье словами, где я должен заплакать. Расскажите так, чтоб я заплакал». Все люди — люди независимо от цвета кожи, но можно двадцать пять раз написать это на протяжении всей книжки, и это работать не будет. А вот книжка Болла — будет.
Ирина Головкина
«Побеждённые»
Это потрясающая книжка, которую можно найти только в Сети, потому что издавали её очень давно. Но это лучшее, что можно посоветовать по истории первого двадцатилетия советской власти, притом что она художественная. Её написала внучка композитора Римского-Корсакова, которой удалось эмигрировать, но довольно поздно. Это история огромной семьи бывшей знати, которая существует в новом революционном и потом уже советском Петрограде. Её можно советовать вместо любого нон-фикшна — как про лагеря советуют Солженицына и Шаламова. «Побеждённые» — про то, что было до лагерей, причём среди действующих лиц не только бывшие дворяне. Там есть коммунисты-партийцы — очень разные и сложные. Есть трудовая интеллигенция, которая не сочувствовала ни бывшей аристократии, ни новому строю. Там есть и любовная линия, и линия семейная. Книжка совершенно потрясающая, она показывает нашу измученную, израненную историю в полном объёме.
Константин Воробьёв
«Это мы, господи!»
С темой Великой Отечественной войны последние годы происходит что-то страшное. Трагедия размножена на плохие поделки в виде сериалов по телику, неприятной риторики, георгиевских ленточек в школах и детских садах, где никто не прикладывает ни малейшего труда, чтобы объяснить себе и детям, зачем они это делают. Эта книга — простой, безыскусный, обыденный и невероятно щемящий рассказ о наших предках. О том, как огромная страна собиралась на войну, с какими чувствами и мыслями. «Это мы, господи!» написал человек, который дважды бежал из концлагеря. Опубликовали эту повесть только в 1986 году, хотя у Воробьёва был статус официального советского писателя — потому что это книга про человека в концлагере. Меня в детстве тема концлагерей очень волновала: семейная история с этим связана. А ещё ты всегда думаешь, как бы ты поступил на месте героя. Думаешь, читая «Бойню номер пять», «Мальчика в полосатой пижаме». «Это мы, господи!» — это советский вариант Воннегута: книга короткая, простая, страшная и важная — про то, как в нечеловеческих условиях остаться человеком.