Книжная полкаФилолог
Маша Нестеренко
о любимых книгах

Маша Нестеренко

филолог

Долгое время
я не могла представить,
что чтение книг может стать профессией, ведь читать может каждый

Александр Кондратьев

«На берегах Ярыни»

Я познакомилась с этим романом лет в одиннадцать, на волне увлечения мифологией разных стран — дошло дело и до славянской. Кажется, в книге из серии «Я познаю мир» (я не уверена) рекомендовали художественную литературу по теме. Так я узнала о «Киевских ведьмах» Ореста Сомова и Кондратьеве.

Александр Кондратьев — полузабытый ныне поэт и писатель-символист, создатель мифологических романов на античные и славянские сюжеты. «На берегах Ярыни» можно было бы назвать энциклопедией повседневной жизни нечистой силы. Действующие лица романа — лешие, русалки, водяные, ведьмы, утопленники разной степени свежести и прочая нечисть. Человек если и появляется в их мире, то чаще в качестве гостя. Это совсем не увеселительное чтение, судьбы героев скорее трагические, хотя их проблемы мало отличаются от проблем простых смертных. В романе полно литературных аллюзий, начиная с Гоголя и упомянутого Сомова, заканчивая произведениями современников, и вылавливать отсылки — отдельное удовольствие.

Юрий Домбровский

«Факультет ненужных вещей»

Я люблю и стихи Домбровского, и другую его прозу, но главные вещи — это романы дилогии «Хранитель древностей» и «Факультет ненужных вещей». Для меня эта книга в первую очередь о том, как одновременно просто и сложно быть по-настоящему свободным, что нельзя заключать сделки с дьяволом, кем бы он ни прикидывался и какие бы блага ни сулил. Вот за это ощущение свободы я и люблю его.

«Факультет» — замечательный позднемодернистский роман, прихотливо и сложно устроенный: где нужно, написанный сухо, а где нужно — пёстро, как сюзане. В моём издании закладки лежат много где, но книга сама открывается в двух местах — на сцене допроса главного героя молоденькой следовательницей (где она говорит, что тот учился на факультете ненужных вещей, а её учили устанавливать истину) и на описании алма-атинского рынка: «Очень много грузовиков. В грузовиках арбузы. Они лежат навалом: белые, сизые, чёрные, полосатые. Над ними изгибаются молодцы в майках и ковбойках — хватают один, другой, легко подбрасывают, шутя ловят, наклоняются через борт к покупателю и суют ему в ухо: „Слышишь, как трещит? Эх! Смотри, борода, денег не возьму!“ — с размаху всаживают нож в чёрно-зелёный полосатый бок, раздаётся хруст, и вот над толпой на конце длинного ножа трепещет красный треугольник — алая, истекающая соком живая ткань, вся в розовых жилках, клетках, крупинках и кристаллах». Меня, кстати, удивляет, что этот роман до сих пор не экранизировали, казалось бы, так и просится.

Владимир Одоевский

«4338-й год»

Владимир Фёдорович Одоевский — один из моих любимых писателей и вообще персонажей XIX века. Любовь началась ещё в детстве — с «Городка в табакерке». Это был удивительный человек, занимавшийся не только литературой, но и музыкой — он вполне состоялся как композитор и был одним из основоположников русской музыкальной критики. Ещё он увлекался оккультизмом, за что получил прозвище «русский Фауст» и «ваше метафизическое светлейшество». «4338-й год», пожалуй, сейчас моё любимое произведение у него, неоконченный роман в форме писем.

Дело происходит в далёком будущем — в 4338-м году, — на Землю вот-вот должна упасть комета, Петербург и Москву объединили в один город, от «древнего Кремля» остались одни руины, Васильевский остров превратился в сад-заповедник, где обитают огромные лошади, а главный герой передвигается на гальваностате — прообразе самолёта. Ещё в повести можно усмотреть предвестие интернета: «… между знакомыми домами устроены магнетические телеграфы, посредством которых живущие на далёком расстоянии общаются друг с другом». Роман очень необычный для своего времени, ведь он создавался в 1837 году, когда научной фантастики в нынешнем понимании не было и в помине.

Лариса Рейснер

«Фронт»

Однажды коллега по common place спросил меня: «Слушай, а ты читала Рейснер?» А я — нет, не читала. То есть, конечно, я знала, кто такая Лариса Михайловна Рейснер, что помимо всего прочего она была ещё и писательницей. Я нашла её тексты — сначала «Фронт» и «Афганистан» — и просто влюбилась. Оказалось, что это мой любимый тип прозы двадцатых годов: вроде бы журналистский очерк, крепкая смесь натурализма и экспрессионизма. Речь, как нетрудно догадаться, о буднях Гражданской войны.

Рейснер не прячется за фигуру рассказчика, но, удивительное дело, её очень сложно ухватить. Она словно вся обратилась в зрение, слух, обоняние — строгая фиксация происходящих событий. Затем я нашла её «Автобиографический роман» (он не был закончен), несколько критических эссе — и мы сделали книгу, назвали её по одному из текстов. Философ Алла Митрофанова написала замечательное предисловие. Для меня получилась очень личная вещь, потому что в процессе работы я крепко влюбилась и в прозу, и в сам образ Рейснер — женщины-комиссара по прозвищу Ионический Завиток, больше всего на свете любящую музычку шарманки, мороженое и грызть кочерыжки от капусты. Такой я её запомнила.

Алиса Порет

«Записки. Рисунки. Воспоминания»

Однажды у меня случился длительный довольно тяжёлый период, в процессе которого единственным развлечением мне виделся шестнадцатичасовой сон. Я не могла ни читать, ни смотреть кино, ни слушать музыку — настолько всё было плохо. Как-то раз я решила сделать себе подарок: купила книгу Алисы Порет, сначала первую часть. И — о чудо — весёлые истории и яркие картинки постепенно вернули мне интерес к чтению и всему остальному.

Порет работала над «Записками» в конце 1960-х годов, спустя много лет после описываемых событий. На каждой странице книги — маленькая анекдотическая или лирическая история. Порет пишет о своём детстве, днях учёбы, белой собаке Хокусай, дружбе с Хармсом, который однажды специально принёс клопов в дом Ивану Ивановичу Соллертинскому, и многих других. Читая эти воспоминания, проваливаешься в удивительный мир, где нет печали и горя.

Виктор Дувакин

«Беседы с Евгенией Ланг. Воспоминания о Маяковском и футуристах»

Мемуары — один из моих любимейших видов литературы, читаю много и постоянно. Особенно люблю находить их в литературных архивах — в этот момент возникает ощущение, что у тебя драгоценное сокровище. «Беседы с Евгенией Ланг» вышли этим летом. Магистральная линия беседы Дувакина и Ланг — её отношения с Маяковским, однако мемуары художницы примечательны не только этим, и даже не встречами с Эйнштейном и Штайнером. Ланг интересна сама по себе, в одну её жизнь вместилось целых три: до революции, эмиграция и возвращение уже в пятидесятые годы и, конечно, её творческая деятельность, о которой в книге говорится не очень много.

Что удивляет в воспоминаниях Ланг, так это абсолютное отсутствие позы, свойственной многим мемуаристам. После прочтения остаётся удивительно лёгкое ощущение: Ланг рассказывает много смешных и трогательных историй — о том, как они с Маяковским покупали пирожки и поедали их на колокольне, о том, как вместе с Дуровым катались по Москве в санях, запряжённых верблюдом, а мальчишки кричали им вслед: „Верблю-ю-юд! Маяко-о-овский! Ду-у-уров!“

Юрий Лотман

«Беседы о русской культуре»

Что тут скажешь — основа основ. С «Беседами» я познакомилась сначала в виде цикла передач, которые раньше часто крутили по «Культуре». Очень хорошо помню тот день. Я пришла из школы, на кухне работал телевизор, мама разогрела суп. А я уставилась в экран и не могла оторваться: меня заворожило это лицо, интонация. Я просто поверить не могла, что об истории и литературе можно говорить так, что вообще у них есть такое измерение: быт, культура — всё это казалось отдельным. В школе историю преподавали вполне традиционно: есть ключевые фигуры, и есть массы, ну, например, крестьяне. Литературу — скорее с каких-то нравственно этических позиций (хорошо Катерина поступила или нет и прочее).

Застыв с ложкой супа у рта, я думала о том, что, в сущности, вообще ничего не понимаю даже в любимой литературе. И главное, что Лотман рассказывал обо всём этом так, будто этим знанием легко может завладеть каждый — это было заразительно, и это очень важно. Лотман в своих работах не отгораживается от читателя завесой снобизма. Потом были «Комментарии к Евгению Онегину» и многое другое. По сей день, перечитывая работы Лотмана, я испытываю чувство благодарности за умение говорить о сложном простым и лёгким языком. Он как будто подмигивает из-за книги: «Ты тоже так можешь».

Владислав Ходасевич

«Стихотворения»

В подростковом возрасте и юности у меня было огромное количество любимых поэтов: от Василиска Гнедова до советского поэта Леонида Мартынова — я у всех находила, чем поживиться. Но чем старше я становлюсь, тем меньше становится поэтов, которых хочется перечитывать постоянно, и Владислав Ходасевич — один из таких авторов. О стихах, по крайней мере мне, трудно сказать, почему тот, а не иной. Если вкратце, у Ходасевича мне нравится его печальная, порой угрюмая интонация. Том его стихов я сентиментально тащила из Таганрога, когда переезжала в Москву, а потом в Тарту.

Торил Мой

«Сексуальная / текстуальная политика»

Эта книга стала моим личным проводником в историю феминистского литературоведения, хотя она сама уже давно стала частью этой истории, поскольку написана ещё в восьмидесятые. Это один из классических трудов в области феминистского литературного критицизма. Я пишу диссертацию о профессионализации женского литературного труда в России XIX века, но к феминистскому инструментарию прибегаю довольно редко. Однако тема обязывает разбираться в истории вопроса.

Мой рассказывает о двух основных школах: англо-американской и французской. В первом случае важен термин «политика», который трактуется как реализация отношений господства и подчинения. Это направление развивали преимущественно исследовательницы англоязычного мира. Второе выросло из европейской философии и развивалось во Франции. На мой взгляд, нет лучше книги, чтобы разобраться в этих вопросах: несмотря на то что феминистская критика развивалась дальше, то, о чём пишет Торил Мой, — база.

Франко Моретти

«Дальнее чтение»

Нам, филологам, повезло, что эту книгу перевели на русский язык. «Дальнее чтение» — это даже не манифест, а программа по обновлению методологии изучения литературы. Подход Моретти может быть для кого-то непривычным, поскольку он предлагает изучать литературу как биологические виды. Основной пафос «Дальнего чтения» направлен против того, что можно назвать сакрализацией канона — что лично мне очень импонирует, поскольку я сама занимаюсь поэтессами, не входящими в классический канон.

Перри Андерсон

«Размышления о западном марксизме»

Перри Андерсон — историк, социолог и политолог, один из ведущих марксистских интеллектуалов современности и главных теоретиков движения «новых левых», брат Бенедикта Андерсона, того самого, который написал всеми любимую книгу «Воображаемые сообщества». «Размышления о западном марксизме», недавно переизданная в common place, — мастрид для всех, кто хочет разобраться в течениях западного марксизма, можно воспринимать это как очень понятно написанный учебник. Андерсон рассматривает марксистскую философию как единую интеллектуальную традицию. Часто перечитываю, чтобы освежить в памяти. Недавно по-русски вышла книга Андерсона «Перипетии гегемонии», я пока не читала, но очень хочу.