Книжная полкаДраматург
Саша Денисова
о любимых книгах
10 книг, которые украсят любую библиотеку
ИНТЕРВЬЮ: Алиса Таёжная
СЪЁМКА: Екатерина Старостина
МАКИЯЖ: Ирен Шимшилашвили
В РУБРИКЕ «КНИЖНАЯ ПОЛКА» мы расспрашиваем героинь об их литературных предпочтениях и изданиях, которые занимают важное место в книжном шкафу. Сегодня о любимых книгах рассказывает режиссёр, прозаик, шеф-драматург Центра имени Мейерхольда Саша Денисова.
Саша Денисова
драматург
Мне очень не хватает в русской прозе документальной речи, к которой я так привыкла
в американской литературе
и в документальном театре
В детстве я мало общалась со сверстниками, и книги были моими единственными друзьями. У бабушки с фамилией Ван дер Реут (фламандские корни — Тиль Уленшпигель отзывается у меня в сердце как часть собственной генеалогии) была, как принято говорить, обширная библиотека, но с изданиями до 1917 года. Так что сначала я научилась читать с ятями — в школе искала их в учебниках, но безуспешно. Бабушка тайно обучила меня чтению, когда мне было лет пять. Детского сада я была лишена (простуды, нелюдимость) — зачем, когда есть фламандская бабушка, переписывающая биографии замечательных людей от руки в тетради? Однажды мама пришла с работы, а я задумчиво листала книгу. Мама разозлилась, посчитав, что я притворяюсь, и заставила меня пересказать сюжет. Это был «Маленький принц» — и я его пересказала. Конечно, надо было становиться писательницей с таким бэкграундом.
Главный читательский перелом, помимо прочитанного в детстве (Стивенсон, Дефо, Буссенар, воспитавшие стремление к приключениям, английские романы, вселившие гордость и предубеждение, и стоящие особняком книги о партизанах — «Сильные духом» и «Молодая гвардия», — усиливавшие тягу к подвигу), случился в университете. В середине девяностых был бум переводных книг, и русских классиков в моём сознании потеснили Маркес, Борхес, Кортасар. Русская литература была «пищевым минимумом» в «пирамиде Маслоу» — гордиться русскому филологу тут было нечем: ну, читали по программе. Зато были отравление из-за Умберто Эко, снобизм Джойса, загадочность Кафки. Что говорить — в комнате висел самодельный плакат «Прусь от Пруста».
Из-за Саши Соколова я поменяла имя с полноводной Александры на камерную Сашу. Интересными из русских авторов были только «возвращенцы»: Платонов, Булгаков, Набоков, Мандельштам, обэриуты. Диссертация «Текст как лингвопрагматический феномен на материале романа „Дар“» так и не была написана — решила заниматься собственным творчеством. Потом ко мне, правда, всё же вернулся Чехов — через биографию Рейфилда. Первые годы в Москве мне тоже всё мерещилось, что я «продаюсь построчно». Но нашлись добрые люди, которые толкнули меня в театр, как в пропасть — а там актёры, репетиции, страсти, крики, вопли, узкий круг доброжелательных коллег. Так я поменяла профессию и в ней заново полюбила Чехова.
Но «сделала» меня американская литература. Моя наставница, выдающийся американист Тамара Денисова, убивала за незнание Хэмингуэя, Фолкнера, Стейнбека, Воннегута и Делилло. Новый роман и новая журналистика — Вулф, Мейлер, Капоте, Томпсон — стали для меня руководством к действию. И спектакль «Отель „Калифорния“» в ЦИМе о шестидесятых в Америке (в которой я никогда не была) — это реконструкция событий и языка по той американской литературе, которую я люблю. Мне очень не хватает в русской прозе документальной речи, к которой я так привыкла в американской литературе и в документальном театре. Да и сейчас Тартт, Каннингем, Янагихара гораздо ближе к реальности: в традициях «толстого» романа они описывают очень маленькую жизнь со всеми её подробностями. По этому пути современная русская литература пока не идёт: для такого подхода нужен большой запас документального материала. Американцам это давно и хорошо удаётся, а мы в России всё ещё живём со свечой, которая горела на столе.
Сейчас в моём основном рационе — книги американских коучей по сценарному мастерству, новые западные романы и книги про мозг. Уже несколько лет я пишу книгу о собственном мозге — в диалогах с ним. В нон-фикшне о продуктивности и эффективности, который я поглощаю тоннами, часто надо написать цель жизни на бумажке: я всякий раз собираюсь, но что-то отвлекает, так что эффективность пока не наработана. Что меня подкупает в этих книгах — факты об омега-кислотах или функциях префронтальной коры, которые создают иллюзию, что жизнь можно изменить, создав новые нейронные связи.
Четыре раза в неделю я преподаю и чувствую себя аудиокнигой. Если мы идём на экранизацию Несбё, то, значит, мои студенты всего Несбё читали — у них всё под рукой. Мы больше не готовы убивать за книги: живём в супермаркете, где на полках тысячи продуктов и каждый можно использовать — уже завтра он будет работать на тебя.
Уже несколько лет
я пишу книгу о собственном мозге — в диалогах с ним
Джон Стейнбек
«Путешествие с Чарли в поисках Америки»
Стейнбек садится в трейлер со своим испуганным пуделем и путешествует инкогнито. Он пытается в зрелом возрасте заново открыть для себя страну, сталкивается с секретами приготовления индейки в Техасе и полностью автоматизированными ресторанами — уже, заметьте, в 1962 году. Спокойное описание путешествия, вызывающее зависть, — потому что русский писатель, если бы даже куда-нибудь и поехал, вряд ли получил бы на выходе такое благостное произведение. Поскольку я пишу роман о 60-х в Америке и о молодых людях в сегодняшней России, для меня и эта, и следущая книга — референсы.
Энди Уорхол
«Философия Энди Уорхола
(от А к Б и наоборот)»
От Уорхола осталось несколько блестящих книг, и они дают представление о его парадоксальной и одновременно спокойной логике. Курсы секса и любви, покупка магнитофона как конец эмоциональной жизни, заказ чего-то вроде лягушачьих лапок, чтобы похудеть, — за его максимами встаёт портрет человека, очень самостоятельного в своей художественной философии и очень одинокого. Даже тот, кто выстроил из концепций броню, оказывается смертельно уязвим. В ЦИМе Энди выходит на сцену с документальными монологами — о том, как любит свою скроенную из чувств и произведений Америку. Чем прекрасен театр — любимую книгу ты можешь превратить в живого Энди на сцене.
Кендра Левин
«Одиссея писателя. Как найти вдохновение и соблюсти дедлайн»
Ещё одна адаптация «Тысячеликого героя» Кэмпбелла — наравне с Кристофером Воглером, который написал пособие для голливудских сценаристов. Здесь архетипы блуждания героя перенесены на писательские мучения. Кто вам мешает писать — грёзы о красной ковровой дорожке (это страж порога Ракшаса, рисующий пустые мечты), Плут, вводящий пишущего в оцепенение, или Тень (призрак тусовки, который грозно предостерегает, что всё, что ты напишешь, плохо и никому не нужно)? Оказывается, этапы писательской деятельности делятся на «времена года» — так что если вы сейчас ни черта не пишете, скорее всего, у вас «зима», и надо просто расслабиться. Ценное пособие, укрепляющее веру в себя за письменным столом, где так одиноко, постоянно что-то кажется (свеча, которая горела) и происходят главные битвы с самим собой.
Питер Акройд
«Шекспир. Биография»
Акройд, которого мы любим за историческую достоверность и беллетристическую лёгкость, а также за романы-путеводители, Лондон, Стамбул, Джона Ди и Хичкока, написал увесистую и безапелляционную вещь, покончив с вопросом «Был или не было?» Почему в рукописях не было ремарок? Что грызли и чем плевали в актёров две тысячи зрителей «Глобуса», если им не нравилось представление? Почему в пьесах Шекспира такой пышный гербарий? Откуда тяга к покупке домов? Как звали его умершего сына и, главное, откуда такой поток красноречия? Шекспир как продукт елизаветинской эпохи, конкуренции, заимствований, позднего Ренессанса, страстей, политики — и живой, спасибо, что живой.
Хайнер Гёббельс
«Эстетика отсутствия. Тексты о музыке и театре»
Пока мы в театре боролись за хоть какое-то внятное, правдивое присутствие на сцене, Гёббельс, чьи спектакли появлялись и в Москве (сначала на фестивале Net, а теперь он и вовсе ставит их на российской сцене — в Электротеатре), написал, как достичь «отсутствия», обобщив свой опыт в театре. Я до сих пор помню магию его спектакля «Эраритжаритжака»: актёр уходит со сцены, и камера следит за ним уже на Тверской, он заходит в квартиру, а там струнный квартет, люди, яичницу жарят — и вдруг всё это оказывается у тебя под носом, в освещённом доме-декорации на сцене. Именно в этот момент Гёббельс отказывается от основы театра — присутствия актёра. Дальше — отсутствие как эстетика.
Майкл Хейг
«Голливудский стандарт. Как написать сценарий для кино и ТВ, который купят»
Кроме полюбившегося российским сценаристам Роберта Макки, есть много других прекрасных коучей. К примеру, в книге «Голливудский стандарт» Хейг на простых примерах учит структурным принципам (как создать сюжет одним предложением, как устроена трёхактная структура), а также предлагает полезные таблицы, где учтены цели, мотивации и конфликты. Драматургия и сценарное мастерство — умение рассказывать истории, опираясь на многовековой опыт, манипуляции сознанием и ремесло. Если не владеете ремеслом, не стоит начинать.
Если вы не умеете вызвать сочувствие к герою, зачем писать? Хейг перечисляет приёмы, помогающие испытать эмпатию к персонажу: на первом месте неоправданная жестокость, которой подвергается герой в начале фильма, риск, унижение. Потом уже следует любовь близких — семьи и друзей, мастерство в деле, да и просто когда сам герой чем-то симпатичен, даже если он наёмный убийца.
Майкл Каннингем
«Начинается ночь»
Каннингем мне близок всем — от позднего старта в романистике до подхода к языку, где каждое предложение должно обладать звуковой и синтаксической выразительностью. Этот роман (хотя я фанат всех его романов) больше всего похож на пьесу. Последнее событие оглушает: решившись на фатальную страсть, мысленно изменив жизнь, сорокалетний герой сталкивается с последним парадоксальным безжалостным ударом — любовь всей его жизни смылась, а жена подаёт на развод.
Хелен Фишер
«Почему мы любим. Природа и химия романтической любви»
Наряду с «Фрагментами речи влюблённого» Ролана Барта, эта книга тоже многое объясняет о любви. Правда, не поэтически, а с точки зрения нейробиологии. Любовь — продукт прямохождения. Спустившись на землю, обречённые носить потомство уже не на спине, а на руках, первые люди столкнулись с необходимостью моногамии: нейробиологи нашли в древних костях дополнительные участки ДНК, косвенно отвечающие за постоянство. Известно, что мозгу на создание нейронной связи требуется двадцать один день — страшно представить, как всё развилось за миллионы лет. И речь, и мышление, и любовь стали обычным свойством мозга. Развод, к сожалению, остаётся с палеолитических времен: женщине мужчина нужен был на время выращивания потомства, а потом он, гад, ускользал в новые отношения, чтобы оставить потомство с разнообразными генами. Тут тоже миллионы лет пока что против нас.
Рик Хансон, Ричард Мендиус
«Мозг и счастье. Загадки современной нейропсихологии»
Среди десятков книг о мозге эта мне нравится, пожалуй, всеохватностью и соединением материалистического и метафизического. Почему мы испытываем панику в офисе, хотя на нас не охотится тигр? Как не перегрузить префронтальную кору — относительную молодую область мозга — новостями из фейсбука натощак? Какова функция гиппокампа, как устроены нейротрансмиттеры? А главное, как всем этим пользоваться, чтобы сделать жизнь эффективнее, понапрасну не тревожиться, стать отстранённым, как Будда, и знать, что внутри тебя гигантская сила — мозг? Если это не душа, то это прекрасно оборудованная комната для неё.
Джонатан Сафран Фоер
«Жутко громко и запредельно близко»
Любимая книга последнего времени, экранизированная моим любимым британским режиссёром Стивеном Долдри, предмет моей зависти (её должна была бы написать я). Ещё один «монолит» среди романов о мальчиках, рядом с Сэлинджером и Соколовым. Удивительное попадание в архетип (сын ищет отца, хоть тот и погиб 11 сентября); современный язык, завиральные теории мальчиков, волшебное путешествие по Нью-Йорку, мифологизация семейной истории — всё, что жутко и запредельно в нашей жизни, отчего мы жалеем и любим людей. Сейчас сижу уже с новым романом Фоера «Вот я», чего и вам советую.