Книжная полкаPR-cпециалист
Злата Николаева
о любимых книгах
10 книг, которые украсят любую библиотеку
ИНТЕРВЬЮ: Алиса Таёжная
СЪЁМКА: Александр Карнюхин
МАКИЯЖ: Ирина Гришина
В РУБРИКЕ «КНИЖНАЯ ПОЛКА» мы расспрашиваем журналисток, писательниц, учёных, кураторов и других героинь об их литературных предпочтениях и изданиях, которые занимают важное место в их книжном шкафу. Сегодня своими историями о любимых книгах делится пресс-атташе Qlean, в прошлом — пресс-секретарь «РБК» и редактор Slon.ru Злата Николаева.
Злата Николаева
PR-специалист
Я искренне ненавижу нон-фикшн
и бизнес-литературу.
Во-первых, их неважно переводят, во-вторых, часто
это просто плохо
Не помню, как научилась читать: старший брат пошёл в школу, когда мне было три, — кажется, тогда и научилась. Первые мои книжки — «Книга о вкусной и здоровой пище» 1954 года издания, какие-то рассказы про «когда был Ленин маленький», потом буквари, где опять же был Ленин. Но вообще у нас в семье не было каких-то запретных изданий: до чего дотянулась — то и читаешь. Я в восемь лет прочитала «Мастера и Маргариту», всего Дюма, включая «Королеву Марго» с отрубанием голов, а лет в десять — всё про Анжелику (и короля, и султана — первое порно в моей жизни). А ещё «Эммануэль» в обложке из газет, и, честно говоря, никому не советую.
В семнадцать лет я выиграла городскую олимпиаду по русскому языку и литературе. Как сейчас помню, писала сочинение по «Парусу» и картине Айвазовского. Призом стала книга «Три товарища» Ремарка, которая меня поразила. Чуть позже поразил Бёлль с его рассказами о Первой мировой и о том, что солдатик перед смертью успел потерять девственность (вроде бы мелочь, но важно). Сейчас я учу немецкий, чтобы, в том числе, прочитать это когда-нибудь в оригинале.
Среди всех книг я искренне ненавижу нон-фикшн и бизнес-литературу. Во-первых, их неважно переводят, во-вторых, часто это просто плохо. По долгу службы я прочитала много этой фигни и никогда не забуду, как мой начальник подарил мне ноль пять водки и книгу «Преодоление себя», а ещё книжку стихов Летова. Книгу про преодоление потом похитил из дома кто-то хотевший преодолеть себя, а Егор Летов до сих пор остаётся со мной.
Читаю я спорадически, что упало в руки. Например, для меня совершенно нормально купить в самолёт «новую Устинову» — а дочитав, кому-нибудь её подарить. Одновременно я уже полгода не могу добить «Щегла», которого прочитали, кажется, все вокруг — потому что скучно и слишком много деталей. Я спросила мужа, который читает как не в себя и может осилить книгу за вечер: «Друг, а что я читаю?» Ответ меня, если честно, удивил: «Женщин». Засмеялась, конечно, а потом вспомнила, что покупала последний год: Джоджо Мойес, Фэнни Флэгг, Дину Рубину, Улицкую и книгу про Малалу Юсуфзай.
Моя работа так или иначе связана с текстами — и в какой-то момент слова воспаляются, начинают болеть: остаётся штамп на штампе. Когда такое происходит и ты можешь выдавить из себя только «компания Х инвестировала в компанию Y», я открываю «Дар» Набокова. Один мой друг как-то давно сказал мне, что это книга, которую можно есть, жрать, кушать с любого места — и ты наешься словами. И я наедаюсь — восстанавливаю баланс слов в организме. И могу снова писать про компанию Х.
Я спросила мужа, который читает
как не в себя и может осилить книгу
за вечер: «Друг, а что я читаю?» Ответ меня, если честно, удивил: «Женщин»
Анатолий Мариенгоф
«Циники»
Так получилось, что многие книги, которые так или иначе стали для меня знаковыми, попали мне в руки случайно или от друзей. «Циников», потрёпанную книжку в мягкой обложке, мне притащил мой приятель и коллега году в 2012-м. Я взяла её с собой в самолёт, чтобы убить время, и, как говорится, пропала с первых страниц, на которых главная героиня отговаривает младшего брата Гогу идти на фронт («„Пойми, Ольга, я люблю свою родину“. Ольга перестаёт дрыгать ногами, поворачивает к нему лицо и говорит серьёзно: „Это всё оттого, Гога, что ты не кончил гимназию“») и жалуется своему возлюбленному на боль в животе и запор. Когда я училась в историческом институте (ИАИ, РГГУ), в моде была «повседневная история». «Циники», с их переживаниями, страстями, неприглядными деталями и одновременно хрониками революции и гражданской войны для меня — повседневная бытовая поэзия, тонкая, грустная и страшная.
Пётр Луцык, Алексей Саморядов
«Дикое поле»
В день выборов в Государственную думу 4 декабря 2011 года (с которых начались протесты белых лент, «оккупаи» и прочая движуха одиннадцатого-двенадцатого годов) мы с коллегами из Slon.ru весь день вели онлайн-трансляцию этих самых выборов: результаты, происшествия, вбросы и карусели. Часов через девять беспрерывной работы я отпросилась у коллег на часик поздравить подругу с днём рождения, метнулась на вечеринку и встретила там коллегу и старшего товарища Юрия Сапрыкина. Не помню уже, что я ему рассказывала о событиях дня, но в редакцию (которую он незадолго до этого возглавлял) я вернулась вместе с ним.
Мы выпивали, и Юрий рассказал про крутую книжку киносценариев и сказок советских сценаристов. А через пару дней я обнаружила эту книжку у себя на рабочем столе и читала потом всю ночь (точнее, две или три ночи с перерывами на сон). Студент ВГИКа, который пошёл на преступление ради бывшей девушки, молодой доктор, живущий в глуши, оставшиеся без земли селяне — все такие родные, что можно открыть и читать с любого места. Хотя на самом деле все эти истории прочно ассоциируются у меня с тем странным, счастливым и полным надежд периодом гражданских протестов, из которых, как теперь уже понятно, ничего хорошего не вышло.
Захар Прилепин
«Санькя»
В условно приличном обществе стыдно признаваться в некоторых вещах. Например, что ты православная и ходишь в церковь, или что твоё самое любимое лакомство — килька в томате с зелёным горошком. Или что один из романов писателя Прилепина в списке твоих самых любимых книг. Я купила её в книжном «Москва» примерно десять лет назад просто из любопытства и перечитывала потом множество раз.
«Санькя» для меня — манифест юношеского бунта и борьбы (иногда только ради борьбы) посреди серого чёртового ничего, несправедливости и беспросветной зимы. Самая сильная сцена, которую я в красках представляю до сих по поводу и без повода, — сцена похорон отца главного героя: зима, метель, серый снег, гроб, который тащат волоком по земле много километров. Иногда мне кажется, что я в этой сцене живу — и не сказать, что меня это не устраивает.
Джек Керуак
«Бродяги Дхармы»
Лучшая в мире книга о дороге. О дороге, которой нам всем так часто не хватает — из не пойми откуда в не пойми куда, прыгнув на крышу товарняка, заработав царапины и ссадины. Вырасту — обязательно уеду на север США или в Канаду.
Томас Венцлова
«Вильнюс. Город в Европе»
Мои корни — русские, польские, еврейские — всегда дают о себе знать, болезненно или не очень. Я выросла в Литве, в небольшом (впрочем, третьем по величине) городе страны, но всегда знала, что предки мои из Вильнюса. Поэтому Вильнюс я воспринимаю как родину даже больше, чем родной город. Томас Венцлова определённо воспринимает этот город как-то так же: эта книга, с одной стороны, про историю и то, как на небольшом клочке земли уживались самые разные люди и народы, с другой — про огромную к этому городу любовь.
Туве Янссон
«Муми-тролль и комета»
Одна из первых книжек, которую я прочитала самостоятельно и перечитывала раз пятьсот. «Он быстро расширялся, и вдруг они увидели перед собой море туч. Сверху оно казалось до того мягким и красивым, что так и хотелось залезть в него ногами, потанцевать и покувыркаться в нём» — лучшее описание желаний, которое я когда-либо слышала. Есть ещё одно желание: лет с двадцати хочу сделать татуировку с фрекен Снорк, всё никак не соберусь.
Энн Фогарти
«Правильно одетая жена»
Гениальная книжка, которая сегодня воспринимается как гимн мизогинии, а в своё время — шестьдесят лет назад — служила песней прогресса. Лучшая подруга притащила её с Non/fiction-2011, и я не смогла с ней расстаться. Где ещё узнаешь о том, что ходить за покупками надо в макияже, у приличной женщины должно быть пять пеньюаров, а торчащая из-под одежды лямка бюстгальтера допустима только если ты — цыганка Сэра.
Эмиль Золя
«Творчество»
Самая болезненная книга о любви, насилии и принятии этого насилия. Как говорится, прочитай и никогда не позволяй делать так с собой.
Юрга Иванаускайте
«Плацебо»
Пелевин был культовым писателем России девяностых. А у нас в Литве была Юрга: «Ведьма и дождь», «Дети луны», «Путешествие в Шамбалу» — невероятный микс буддизма, оккультизма и философии. В книге, которую вы всё равно не прочитаете, потому что её не переводили на русский, главная героиня просыпается и понимает, что она умерла — на неё даже кошка родная реагирует странно. И тут, как говорится, начинается самое интересное.
Рута Ванагайте
«Mūsiškiai»
По сути, первый на литовском языке популярный разбор темы войны, притеснения евреев и холокоста. Это странное литовское явление — вроде бы, да, умерли триста тысяч евреев, вроде бы что-то было, и вот табличка в еврейском квартале. Но кто виноват? Промолчим. Рута не промолчала и подняла по-настоящему больную тему для каждого в Литве: на родине сейчас она почти что персона нон грата.