Книжная полкаПереводчик
и культуролог
Саша Мороз
о любимых книгах
11 книг, которые украсят любую библиотеку
В РУБРИКЕ «КНИЖНАЯ ПОЛКА» мы расспрашиваем журналисток, писательниц, учёных, кураторов и других героинь об их литературных предпочтениях и изданиях, которые занимают важное место в их книжном шкафу. Сегодня своими историями о любимых книгах делится переводчик, культуролог и начинающий театральный режиссёр Саша Мороз.
Саша Мороз
переводчик, культуролог, начинающий театральный режиссёр
Я ввела правило: книгу можно прочесть только один раз, и из неё нужно вынести максимальную практическую пользу
Я начала читать очень рано, ещё до трёх лет. Мало кто из моих нынешних знакомых замечает, но я запойный библиофил. Помешана на идеях. В детстве была опасность косоглазия из-за ночного чтения с фонарём. Позднее я переводила, редактировала, публиковала, продавала книги. Работала в разных издательствах, в переплётной мастерской, в библиотеке, в книжном магазине «Проект О.Г.И.» по ночам — и всё несла в дом.
Мой папа, программист и переводчик, собрал замечательную библиотеку. Когда я приносила книжки из «Фаланстера», то часто раздавала повторы, если у папы уже был такой экземпляр. Важное скупала и потом раздаривала друзьям — например, «Школу для дураков» Саши Соколова, «Толстую тетрадь» Аготы Кристоф. Дома книги были абсолютно везде. Однажды мне на голову упал первый русский перевод романа «Исчезание» Жоржа Перека — так я узнала о существовании УЛИПО.
С тех пор как в мою жизнь вошёл театр, отношения с книгами изменились. Работа предполагает отсутствие почвы под ногами и тесную коммуникацию — и вдруг книги стали совсем не тем, чем казались раньше: из кладезя гедонизма они превратились в прикладные вещи. Изменилось и отношение к переводу. Тогда же я ввела правило: книгу можно прочесть только один раз, и из неё нужно вынести максимальную практическую пользу. Возвращаться к прочитанному нельзя — это будет уже другая книга. Сегодня мой диалог с текстом строится без налёта «книжности» — это разговор практичный, требующий аргументов, времени, усилий, параллельной аналитики и работы бессознательного. Для удовольствия стараюсь читать как можно меньше. Но, когда заглядываю в книжную лавку, как кружится голова!
Моё становление — это Велимир Хлебников, Уильям Карлос Уильямс и, как ни странно, Стюарт Хоум («69 мест, где надо побывать с мёртвой принцессой»). После Хлебникова я начала иначе относиться к выразительности. В то же самое время, мне, наверное, было лет четырнадцать-пятнадцать, обратила внимание на звукопись, тактильность речи. Уильямс — поэт, через которого я впоследствии связалась с Беккетом. «69 мест...» долгое время прятала на полке корешком вовнутрь; это была моя первая тайная книга — второй был «Хрустальный мир» Джеймса Балларда.
Для меня книга важна как объект: нюхать, водить пальцами. Ценю хорошую вёрстку, бумагу, время от времени покупаю альбомы. В раннем детстве я любила переносить издания с места на место — хотя после работы в книжных лавках блеска в глазах от этого процесса, конечно, поубавилось.
Для удовольствия стараюсь читать как можно меньше.
Но когда заглядываю в книжную лавку,
как кружится голова!
Хорхе Луис Борхес
Борхес для меня противоречивый автор. Отношусь к нему, как бы это ни звучало, по-женски. Терпеть не могу. Невозможно. Снова и снова возвращаюсь, чтобы с ненавистью перечитать очередной рассказ. Не могу смириться с его схоластичностью, горизонталью фантазии, построениями. Вообще, по какой-то сложнообъяснимой причине я тяжело переношу испаноязычных авторов. В этом смысле «Кантос» Эзры Паунда для меня спасение.
Астрид Линдгрен
«Пеппи Длинныйчулок»
Первое читательское переживание — двадцать пять раз на повторе. «Пеппи Длинныйчулок» в белой обложке, где задорная девочка с рыжими косичками показывала язык, — этот хулиганский образ остался со мной на всю жизнь. Всё было полно чудес — чистая радость и бескомпромиссный мир, лишённый порядка. Лучший из миров. Когда немногим позже я прочла «Повелителя мух» Голдинга, какой это был удар по Пеппи!
Кэти Акер
«Эвридика в подземном царстве»
Эту пьесу я надеюсь когда-нибудь поставить в качестве режиссёрского дебюта. В драматических произведениях Акер сам язык становится материалом для театрального действия. Скажу только, что она настоящая ученица Берроуза, блестящий прозаик (её романы в отличном переводе изданы Дмитрием Волчеком в «Kolonna Publications», очень советую) и оригинальный драматург, а сама пьеса сшита, как сочный многоуровневый коллаж, где социальный контекст ни на секунду не заслоняет главного вопроса — об экзистенции поэта. Это материал, написанный Акер в 1997 году, перед смертью, и не последнюю роль в пьесе занимает фигура Марины Цветаевой.
Жорж Перек
«Дубль-ве, или Воспоминание детства»
Книга для прочтения на разных языках. У меня на руках только четыре копии: французская, английская, испанская и русская. Мы с моим другом Толей Мельниковым четыре месяца вместе «проживали» эту книгу: встречались в кафе и читали. Книга расслоена на две: воспоминания героя о детстве, которые распадаются на фрагменты, в которых не может быть никакой цельности; и сюжет про некий спортивный остров, со своей иерархией. Меня давно интересует связь леттристов и фашизма. Ещё один любимый роман, написанный в том же ключе, — непереведённый «Ella Minnow Pea».
Пьер Гийота
«Эшби»
Вот уже три года это моя любимая книга. Она мне нравится так сильно, что я боюсь читать другие романы Гийота. Автор подрывает вкус слова — ему очень важна телесность языка. Для меня всю жизнь это важно — тем приятнее наблюдать, как он с каждой страницей всё больше с ней разделывается.
Ален Бадью
«Загадочное отношение философии и политики»
Эта книга Бадью мне важнее «Этики» — возможно, потому что он открылся здесь как модник. Разница между Делёзом и Бадью, для меня существенная, в том, что Делёз создаёт, а Бадью воспевает существующее. Тем лучше: философия, живущая по ночам, философия в непосредственной связи с поэзией, пособие по общепринятости. Его же эссе «Что такое любовь», кстати, вызывает у меня такую ярость, что я время от времени его перечитываю — для мотивации.
Аркадий Драгомощенко
«Тавтология»
С книгой я познакомилась через год после смерти её автора — опоздала. Помню, пришла в Ленинскую библиотеку: зимний день, у Достоевского высокие сугробы, мне принесли стопку книг по моей теме — тогда я занималась группой нью-йоркских переводчиков и антропологов, которые работали с индейской устной традицией. Между моей темой и знакомствами Драгомощенко в Америке были какие-то зацепки — и в списке литературы в одной из книг по теме я нашла «Тавтологию».
Открыла её. Зелёная лампа, скрипучие стулья, зима за окном, очень сильный снег и первый с детства синестетический приступ: я видела очень яркие цвета букв. Я не могла оторваться от книги. Понимала, что нельзя её читать целиком, подряд, но пока не дочитала, не ушла, досидела в библиотеке до закрытия. К этой книге я по сей день часто возвращаюсь — не думаю, что вообще её когда-нибудь оставлю.
Жиль Делёз и Феликс Гваттари
«Анти-Эдип»
Эта книга долго со мной путешествовала — я её практически украла у товарища (он знает): сейчас почти невозможно такую достать. Глупость, но очень хорошо помню, как первый раз открыла её, в Лондоне, на скамейке в небольшом парке — вокруг громко кричали утки. С этой книги стоит начинать «курс молодого бойца»: это книга для воспитания юношества. Универсальный код, с которым надо открывать современный мир. Вопросы, которые перед нами ставит общество, не решаются в индивидуальном порядке.
Пол Боулз
«Знаки во времени. Марокканские истории»
Через эту небольшую книгу я вошла в мир Боулза, которого было записала в сухие классики второго ряда. Меня сильно встряхнули маленькие, ёмкие, хлёсткие рассказы — они вольно обращаются со временем, работают вне объяснений. Человек, попавший в эту кроветворную культуру, пульсирующую, удушающую, оказывается безъязыким. Шок столкновения с Другим настолько велик, что он перестаёт чему бы то ни было удивляться. Здесь нет моралите и страха называния — здесь просто ничего никогда не называется.
Сэмюэл Беккет
«Моллой»
Беккет — это любовь. Для себя я называю эту книгу «партитурное письмо». Из всех модернистов Беккет мне ближе всего, потому что он, может, и не модернист вовсе. В «Моллое» Беккет уже победил университетского «прыща» и стал писателем. «Прыщом» он тоже был классным — многим не нравится его первый роман «Мечты о женщинах, красивых и так себе», а я его нежно люблю.
Но «Моллой» — это совсем другое дело. Один эпизод для меня вообще стал хрестоматийным: задача про сосание камней. Герой сидит на берегу и сосёт по очереди небольшие окатыши гальки, решая задачу, как сосать камни из четырёх карманов таким образом, чтобы действовать равномерно и не повторяться. Я очень люблю эту задачу — мне кажется, она очень хорошо прочищает мозги.
Одно время эта главка из «Моллоя» висела у меня над кроватью: «Находясь у моря, я воспользовался случаем пополнить свои запасы камней для сосания. Да, на взморье я их значительно пополнил. Камни поровну распределил по четырём карманам и сосал их по очереди. Возникшую передо мной проблему очерёдности я решил сначала следующим образом. Допустим, у меня было шестнадцать камней, по четыре в каждом кармане (два кармана брюк и два кармана пальто). Я доставал камень из правого кармана пальто и засовывал его в рот, а в правый карман пальто перекладывал камень из правого кармана брюк, в который перекладывал камень из левого кармана брюк, в который перекладывал камень из левого кармана пальто, в который перекладывал камень, находившийся у меня во рту, как только я кончал его сосать. Таким образом, в каждом из четырёх карманов оказывалось по четыре камня, но уже не совсем те, что были там раньше. Когда желание пососать камень снова овладевало мной, я опять лез в правый карман пальто в полной уверенности, что мне не попадётся тот камень, который я брал в прошлый раз. И пока я сосал его, я перекладывал остальные камни по уже описанному мной кругу. И так далее».
Морис Бланшо
«Ожидание забвение»
В моём списке много французов; Бланшо среди них не любимчик, но, наверное, самый сильный. Если нужно себя обездвижить, замереть перед книгой, я достаю его. В «Ожидании забвении» работает только сухой остаток энергии, корка диалога — и шлейф неназванного события. Брэдбери нужен был сюжет про оставленный город. Бланшо сюжет не нужен — «Ожидание забвение» и есть этот оставленный город. Это страшная и бесконечная, хоть и небольшая по объёму книга.