Книжная полкаИздательница
Ирина Прохорова
о любимых книгах

Ирина Прохорова

Издательница

Недоступность качественного знания для рядового человека советской эпохи подтолкнула меня к выбору профессии

Олег Воскобойников

«Тысячелетнее царство (300–1300).
Очерк христианской культуры  Запада»

Сравнение современного мира, особенно российской реальности, со Средневековьем стало общим местом в публичной сфере. Обычно эта метафора используется в негативном ключе — как наступление новой эпохи варварства и мракобесия. Но исследователь Олег Воскобойников пытается показать, что на самом деле Средневековье — колыбель современной цивилизации. На этом пути он следует за выдающимися медиевистами: Петром Михайловичем Бицилли, Михаилом Михайловичем Бахтиным, Ароном Яковлевичем Гуревичем, историками знаменитой французской школы «Анналов» Марком Блоком, Люсьеном Февром и их последователями Жаком ле Гоффом, Пьером Нора и Роже Шартье.

Для Ренессанса и Нового времени отрицание предшествующего исторического периода было принципиально важным, поскольку обе эпохи строили своё самосознание на критике старых предрассудков. Мы так же поклоняемся идолу авторитета и традиции в культуре; учёные, объясняющие нам модели вселенной, по-прежнему ищут основу мироздания, то есть «божественный разум»; логика работы журналиста для отбора материала мало отличается от хроники пятнадцатого века по заказу аббата, короля или герцога.

Средневековые историки заложили основание современной исторической науки, совместив поиск причинно-следственных связей событий с записями в хрониках. Парижские и оксфордские математики XIV века за четыреста лет до Ньютона вплотную подошли к закону всемирного тяготения, а готическая архитектура дала архитектуре девятнадцатого и двадцатого веков не меньше, чем Ренессанс и классицизм. В книге Воскобойникова западноевропейское Средневековье оказывается первоисточником почти всех сфер современной жизни — будь то парламентская демократия, банковское дело или технический прогресс.

Андрей Зорин

«Появление героя:
Из истории русской эмоциональной культуры конца XVIII — начала XIX века»

История эмоций — молодая гуманитарная дисциплина, возникшая в 1980-х годах: она утверждает, что человеческие чувства и их проявления вовсе не даны нам от бога, а культурно и исторически обусловлены. По формулировке культурного антрополога Клиффорда Гирца, «наши идеи, наши ценности, наши действия, даже наши эмоции, так же как и сама наша нервная система, являются продуктами культуры»: все общества вырабатывают эмоциональные стандарты, которые постоянно меняются во времени, а не только различаются между собой в пространстве разных цивилизаций. В центре внимания книги Андрея Зорина короткая трагическая жизнь молодого аристократа конца XVIII века — Андрея Ивановича Тургенева.

Эта, казалось бы, частная история оказывается для Зорина важнейшим маркером глубинных социальных перемен в российском обществе, которые возникают в результате проникновения в страну новых европейских идей и «чувствований». Культ романтической любви, индивидуального переживания, автономия личной жизни и индивидуального достоинства — все эти новые эмоциональные регистры. Порождённые ими поведенческие практики активно импортируются в Россию через переводную литературу и усилиями отечественных культуртрегеров, прежде всего Карамзина.

В своих знаменитых «Письмах русского путешественника» он знакомит читателей с нарождающейся романтической эмоциональной культурой, которой начинают следовать просвещённые дворянские круги. Трагедия Андрея Тургенева, по мысли Зорина, состояла в том, что он оказался своего рода «пилотным экземпляром» человека романтической эпохи, не сумевшим привести свою жизнь и личность в соответствие с образцами, на которых он был воспитан.

Роберт Дарнтон

«Поэзия и полиция. Сеть коммуникаций в Париже XVIII века»

Роберт Дарнтон — крупнейший современный культурный антрополог, историк Франции восемнадцатого века, специалист по истории печати и европейской книжной культуры. Я горжусь тем, что в НЛО в 2002 году вышла его наиболее известная книга — «Великое кошачье побоище и другие эпизоды из истории французской культуры». Его вторая книга на русском языке посвящена самому крупному полицейскому расследованию в истории Франции XVIII века — поиску авторов и распространителей крамольных стихов, направленных против королевского двора и лично Людовика XV.

Дарнтон показывает, насколько наивны и иллюзорны наши представления о том, что до изобретения новых коммуникационных технологий (печатной книги, телефона, телевизора и интернета) мир существовал без информационного общества. На основе архивных документов исследователь показывает, что распространение информации проходило по нескольким каналам: грамотные французы переписывали стихотворения на клочках бумаги, некоторые диктовали стихотворения друг другу и заучивали наизусть.

Особенно популярным приёмом было использование музыки: стихотворения накладывались на популярные мелодии и широко распространялись среди городского населения наряду с остротами, загадками и слухами. Читая книгу Дарнтона, невольно вспоминаешь информационный опыт советского общества: анекдоты, заучивание запрещенных стихотворений, самиздат и очень похожие коммуникационные каналы.

Ольга Вайнштейн

«Денди: мода, литература, стиль жизни»

История моды — молодая гуманитарная дисциплина, возникшая наряду с историей эмоций в 1970–1980-х годах. Понятие моды не ограничивается семиотикой одежды: оно включает в себя меняющиеся каноны физической красоты и гармонии, гигиенические стандарты и символический язык тела, принципы организации личного и общественного пространства, смену эстетических стилей и трансформацию городской среды. 

Историк моды и культуры Ольга Вайнштейн объясняет, как появление дендизма как культурного течения в лице его отца-основателя, знаменитого британского щёголя Джорджа Браммелла, открывало целую эпоху в развитии европейской культуры — период формирования современного урбанизма. Дендизм возник как провозвестник городской демократической культуры, где на смену традиционному сословному укладу приходит динамичное общество с принципиально новыми способами социальной идентификации. Внешний облик и поведенческие практики становятся средством самоутверждения личности, символом автономизации человека от репрессий государства и традиции и признаком расширения публичной сферы.

С начала XIX века европейские города начинают приобретать облик современного мегаполиса: возникают общественные парки и пешеходные променады, публичные театры, музеи и библиотеки, мостятся улицы и проводится уличное освещение, начинается борьба за улучшение санитарных условий. Таким образом, денди стали проводниками нового городского образа жизни, в котором доминируют личные качества и достоинства, транслируемые посредством внешнего вида и манеры поведения. 

Александр Рожков

«В кругу сверстников: Жизненный мир молодого человека в Советской России 1920-х годов»

«Изучая дедов, узнаём внуков, то есть изучая предков, узнаём самих себя», — писал историк Василий Ключевский в 1892 году. «В кругу сверстников» подробно рассматривает, как формировалось молодое поколение 1920-х годов. Этот драматический опыт отразился на биографии каждого современника тех лет, а также на судьбе, ценностных ориентирах, надеждах и заблуждениях их потомков. Читая книгу, понимаешь, насколько мы до сих пор существуем в системе координат, заложенной переломным поколением столетней давности. Как справедливо в своё время заметил писатель Юрий Слепухин, простому человеку легче всего живётся в «тихие» периоды истории, а в годы вулканической социальной активности жизнь обывателя становится невыносимой и при фараонах, и при цезарях, и при распутных папах (этот список можно без труда продолжить вплоть до наших дней).

«В кругу сверстников» детально описывает тяжелейшие условия существования людей 1920-х, измученных гражданской войной, бытовыми лишениями и полным сломом привычного уклада жизни: молодые люди ощущали себя выброшенными в новую жизнь без поддержки и опоры старшего поколения. Книга на основе богатейшего материала о повседневной жизни эпохи показывает, как в процессе взросления и социализации (школа — институт — армия) молодое поколение 1920-х годов формулирует новую систему ценностей: сексуальные и гендерные отношения, идею классового (не)равенства, межэтнические взаимодействия и представления о законе и справедливости. 

Любовь Шапорина

«Дневник»

История человека в XX веке ещё не написана, и создать её чрезвычайно трудно. Особенно большие проблемы для историка представляют судьбы людей советского периода, поскольку официальные источники, как правило, фальсифицируют или приукрашивают истинное положение вещей. Самыми бесценными документами эпохи в такой ситуации являются воспоминания и дневники, которые в сталинскую эпоху вели с риском для жизни отдельные смельчаки. В большинстве случаев подробные и откровенные записи принадлежат женщинам: достаточно вспомнить Надежду Мандельштам, Лидию Чуковскую, Лидию Гинзбург и Эмму Герштейн. 

Любовь Васильевна Шапорина вела дневник с 1898 по 1967 год, прослеживая трагическую судьбу своего поколения: оно вступило в жизнь с утопическими надеждами на переустройство общества и завершало свой путь полным разочарованием в идеалах юности. Шапорина была высокообразованным и творческим человеком (художницей, переводчицей, создательницей первого в советской России театра марионеток), и в круг её знакомых и друзей входили Анна Ахматова, Алексей Толстой, Дмитрий Шостакович, Мария Юдина, Николай Тихонов и многие выдающие люди того времени. Её дневник — энциклопедия советской жизни, где есть размышления о религиозных преследованиях, массовых репрессиях, тяжёлом быте, блокаде Ленинграда, а также об интенсивной литературной и художественной жизни и упорной борьбе за сохранение человеческого достоинства.

Вот фрагменты дневника Шапориной разных лет, которые хочется процитировать:

Апрель 1935 года (Шапорина описывает массовые ссылки коренных петербуржцев в Среднюю Азию и допросы в НКВД): «С НКВД надо говорить умеючи, как в бирюльки играть, и главное, не трусить. Тех-то имён произносить нельзя, а те-то можно; можно потому, что ты прекрасно знаешь, что эти люди очень близки к НКВД, хотя и занимают прекрасное положение в театральном мире… Вообще лучше всего иметь глуповато-светский вид и тон».

31 августа 1941 года: «„Право на бесчестье“ мы заслужили полностью — мы даже не ощущаем бесчестья. Мы рабы, и психология у нас рабская. Нам теперь, как неграм времён дяди Тома, даже в голову не приходит, что Россия может быть свободной; что мы, русские, можем получить „вольную“. Мы только, как негры, мечтаем о лучшем хозяине, который не будет так жесток, который будет лучше кормить».

13 марта 1955 года: «Меня бесконечно умиляет та доведённая до предела беззастенчивость, с которой наши коммунисты убеждённо называют белым то, что полчаса тому назад так же убеждённо называли чёрным… И эти люди смотрят вам в глаза кристально чистым взором».

16 мая 1963 года: «Эренбург, деятельный член Совета мира, всеми уважаемый, <…> подвергся грубым выпадам Хрущёва, Ильичёва и других шавок. На каком основании? Вся эта демагогия хрущёвская вызвана дикой завистью старых писателей и художников с перебитыми Сталиным хребтами к новой, молодой, талантливой и смелой поросли. Остроумная писательница О. Берггольц вчера же в Союзе писателей порадовала меня: „Мы живём в эпоху непросвещённого абсолютизма“… Самодержавие развращает».

Наталья Лебина

«Мужчина и женщина: тело, мода, культура. СССР — оттепель»

Книга Натальи Лебиной — фактически первое исследование, посвящённое проблемам взаимоотношений мужчин и женщин в период десталинизации советского общества. Лебина знакомит людей XXI века с реалиями советского гендерного уклада 1950–1960-х годов. Первый аспект связан с реабилитацией телесности: более свободными половыми практиками, меняющими обрядами ухаживания и ритуалами бракосочетания, более действенным индивидуальным контролем над рождаемостью, более частым распадом семьи.

Второй блок связан с языком советской моды, которая фиксировала изменения взаимоотношения полов в послесталинском обществе. В книге идёт речь о новых канонах облика мужчин и женщин, о том, как изобретались стратегии выживания «советских модников и модниц» в условиях планового социалистического хозяйства. И третий ракурс исследования — это реакция культуры на трансформацию общества и поиск нового языка для описания изменившейся реальности. Лебина пишет про скандалы и кампании, инициированные властью против гендерной эмансипации молодого поколения, и важнейшие книги и фильмы, которые легитимировали новые поведенческие стандарты.

Александр Гольдштейн

«Расставание с Нарциссом. Опыты поминальной риторики»

В далёком 1993 году на редакционную почту пришёл потрёпанный конверт со статьёй не известного мне автора, живущего в Тель-Авиве. В конверте оказалось блистательное интеллектуальное эссе об эстетике андеграундного писателя Евгения Харитонова. Так началась моя дружба и сотрудничество с Александром Гольдштейном вплоть до его безвременной смерти. Этот сборник эссе — своеобразная эпитафия советской империи и порождённой ею литературе. Гольдштейн использует для описания советской культуры мифологическую метафору — образ Нарцисса, любовно склонившегося над своим отражением в водном зеркале империи. «Это была нарциссически собой упоённая, абсолютно самодостаточная литературная цивилизация, духовно исключительно интенсивная, которая в какой-то момент не смогла выдержать собственной красоты», — так объясняет он одновременный распад российской имперской государственности и порождённой ею культуры.

Талант Гольдштейна, как и любого подлинно большого писателя, заключался в безошибочном умении определять «горячие точки» культуры. В «Расставании с Нарциссом» он выявил болевой нерв постсоветской цивилизации — потерю культурной идентичности. Перед российской креативной средой встал вопрос, который прекрасно сформулировала Елена Фанайлова: «О чём должен писать современный литератор, где должен находиться пафос профессии, чтобы она двигалась дальше?»

Гольдштейн избрал свой особый, тихий и одинокий путь: это был великий отказ от постмодернистской иронии и возвращение к прямому высказыванию, утверждению «новой искренности». Он считал, что интимным говорением можно попытаться преодолеть скопление условностей, фальши, нагромоздившихся за последние более чем полвека в литературе на русском языке. Для Гольдштейна язык становится магическим средством соединения разорванной связи времён и расползшейся ткани постимперской культуры.

Дмитрий Пригов

«Живите в Москве»

Я горжусь тем, что была главным издателем Дмитрия Александровича Пригова, центральной фигуры московской концептуальной школы и российской художественной жизни второй половины ХХ века: в НЛО были опубликованы несколько сборников его стихов, четыре романа, два тома его интервью. Всё творчество Дмитрий Александрович подчинил одной сверхзадаче — создать современную «Божественную комедию», описать трагическое бытие человека ушедшего столетия. «Живите в Москве» — это иронический эпос о парадоксах советской цивилизации, экспериментальный роман, переосмысливающий пушкинскую традицию.

Если «Евгений Онегин» — это роман в стихах, то «Живите в Москве» — «роман из стихов», переложение на язык прозы мотивов и предметного мира его ранних стихотворных циклов — знаменитых стихов о «милицанере» и цикла «Москва и москвичи». По мысли автора, советский космос подобен средневековой картине мира: он опрокинут в мифологическое время, в нём поток исторической памяти уступает место вращению по концентрическим кругам извечных идеологем. Москва — метафора этой вселенной, центр мировых катаклизмов, где с трудом выстроенная цивилизация регулярно разрушается до основания, а потом воспроизводится новым поколением людей по тем же ментальным лекалам. 

Михаил Гаспаров

«Записи и выписки»

История создания этой книги очень важна для меня. Выдающийся филолог и переводчик античных авторов Михаил Леонович Гаспаров был членом редколлегии «Нового литературного обозрения» с момента его основания и любимым автором журнала до самой своей смерти. Как-то, обсуждая очередные планы сотрудничества, я спросила, нет ли у него готового материала в любом жанре. Гаспаров со свойственной ему полуиронической застенчивостью вытащил из-под груды бумаг рукопись со словами: «Вот здесь сущая безделица, вряд ли она вам подойдёт».

Текст состоял из личных записей, забавных сентенций, нелепой городской рекламы, цитат великих людей, выписок из энциклопедий и прочитанных книг, фрагментов ток-шоу. Я немедленно предложила опубликовать рукопись в журнале под рубрикой «Записи и выписки». В течение года Михаил Леонович регулярно присылал нам новую порцию «Записей и выписок», которую я печатала в очередном выпуске НЛО к радости гуманитарного сообщества. В какой-то момент я осознала, что из этого фрагментарного письма может получиться прекрасная книга, и попросила разрешения Гаспарова составить её на основе опубликованного цикла.

«Записи и выписки» долгие годы продолжают оставаться нашим бестселлером. 

Трудно описать это странное и прекрасное произведение, намного легче привести из него несколько цитат:

ЛИЦО — Лию Ахеджакову спросили, кем она себя чувствует, москвичкой или лицом кавказской национальности, она ответила: «Кого бьют, тем и чувствую».

СВОБОДА — В чукотском языке нет слова свободный, есть сорвавшийся с цепи; так писали в местной газете про Кубу. Поэт М. Тейф говорил переводчикам: «Даю вам полную свободу, только чтобы перевод был лучше оригинала» (восп. Л. Друскина).

ЖИЗНЬ — усилие, достойное лучшего применения (Карл Краус).

ЗАВИСТЬ — 17 ноября 1982 года в передовице «Правды» было написано: «Советский народ с завидным спокойствием встретил известие о кончине…»