Книжная полкаПисательница
Гузель Яхина
о любимых книгах
10 книг, которые украсят любую библиотеку
ИНТЕРВЬЮ: Алиса Таёжная
ФОТОГРАФИИ: Алёна Ермишина
МАКИЯЖ: Ирен Шимшилашвили
В РУБРИКЕ «КНИЖНАЯ ПОЛКА» мы расспрашиваем журналисток, писательниц, учёных, кураторов и других героинь об их литературных предпочтениях и изданиях, которые занимают важное место в их книжном шкафу. Сегодня своими историями о любимых книгах делится писательница Гузель Яхина — автор романа «Зулейха открывает глаза» и лауреатка литературной премии «Ясная Поляна».
Гузель Яхина
писательница
Книжный шкаф, библиотека — вот те места, где у ребёнка формируется свобода выбора
Наверное, выбор книги на полке — что впустить в себя, с каким автором и героями провести ближайшие несколько дней — это первый серьёзный выбор, который делает человек в своей жизни. Книжный шкаф, библиотека — вот те места, где у ребёнка формируется свобода выбора.
Знаете, чего мне не хватает сегодня, в эру электронных книг и гаджетов? Книжных шкафов. Они незаметно исчезли из нашего обихода, вместе с дисковыми телефонами, домашними радиоточками, бумажными газетами и толстыми подшивками журналов на антресолях. Помните, как это было ещё лет пятнадцать назад? Приходишь в какой-нибудь новый дом в гости и первым делом — к книжным полкам: что читает хозяин? То есть — из чего состоит? Шкаф был маркером «свой-чужой», причём очень точным. Важно было всё: большой шкаф или мелкий (правильный шкаф, конечно, должен быть большим, до потолка или во всю стену). Открытый или закрытый (в настоящем шкафу никаких стеклянных дверец, чтобы протянул руку — и достал). Как стоят в нём книги: в строгом порядке, аккуратно сортированные по цветам и размерам или «живенько», вперемешку. Есть ли на полках «старые любимые» томики, захватанные и разваливающиеся на куски, или сплошные модные подписки. Вот и я, собираясь на интервью, половину книг из своего списка уже не смогла принести — у меня нет их в бумажном виде. Наш шкаф небольшой, в основном там стоят детские издания для дочери.
При подготовке к интервью я поняла, что могла бы составить список любимых книг полностью из сказок и легенд. Любовь к мифологии и фольклору — из детства, когда я поглощала сборники сказок и мифов в невероятных количествах и легко могла на память рисовать родословные греческих богов. Когда пошла в школу, родители обеспокоились моим пристрастием к «несерьёзному» жанру, стали прятать от меня книги сказок и подсовывать что-то более подходящее, с их точки зрения. А я всё равно находила и читала. Возможно, именно благодаря этой детской любви сегодня мне близок юнгианский взгляд.
В школе была я образцовым советским пионером: абонемент в школьную библиотеку, в районную, в городскую. Книга — лучший подарок. Книга — лучший товарищ. Так всё и было, правда. С книгами же был связан и один мой своеобразный детский страх: в книжном шкафу у бабушки и дедушки стояло много могучих томов (собрания сочинений — Маркс, Энгельс, Ленин, Чернышевский…), и я почему-то решила, что ближе к взрослому возрасту все эти книги мне в обязательном порядке нужно будет прочитать, до единой — это пугало.
Во время учёбы в институте на факультете иностранных языков Казанского педагогического института у всех сокурсников, и у меня в том числе, в книжных шкафах появилась отдельная полка — для словарей. И там стояли настоящие сокровища! У кого-то доставшийся в наследство от дипломатического дяди Langenscheidt, у кого-то «отхваченный» на книжной толкучке Девкин, а у кого-то и настоящий Duden, подарок немецкого друга по переписке. С новыми словарями в начале девяностых было туго: за ними гонялись, ими фарцевали, их использовали в качестве взяток. А когда я переезжала в Москву, у меня украли сумку с вещами — самую большую, едва подъёмную; воры не знали, что в ней все мои словари, которые я накопила за годы учёбы.
С возрастом я начала строже относиться к тому, что впускаю в себя: какие книги читаю, какие фильмы смотрю, с какими людьми общаюсь. Мы сами отвечаем за то, кто и что нас окружает. Читаю по-прежнему много, но теперь это в основном нон-фикшн. Для создания исторического сюжета требуется погрузиться в материал, поэтому моё основное чтение сегодня — диссертации, мемуары и научные статьи. Поняла: читаешь сто книг по теме, а используешь в итоге для создания собственного текста одну или две. Но если не прочитаешь остальные девяносто девять, это будет заметно в тексте.
Для удовольствия сейчас читаю мало. Есть авторы, которым доверяю безоговорочно: Людмила Улицкая, Евгений Водолазкин, Елена Чижова, — их книги всегда жду, бегу покупать. Испытываю огромную благодарность к авторам, тексты которых неожиданно оборачиваются тем самым, уже подзабытым, детским удовольствием — забыть обо всём и погрузиться в историю с головой. Последней такой книгой стали для меня «Благоволительницы» Джонатана Литтелла.
С новыми словарями в начале 90-х было туго: за ними гонялись,
ими фарцевали,
их использовали
в качестве взяток
Братья Гримм
«Сказки и легенды»
Для меня этот сборник не только любимейшая с детства книга сказок, но и пример того, насколько беззащитен может быть фольклор перед лицом идеологии. В фашистской Германии народные сказки использовались режимом для пропагандистских целей, их переделывали самым чудовищным образом. Чего только стоит спящая красавица, белокожая арийская блондинка, которую принц будит не поцелуем, а нацистским «хайлем»! В 1945 году сказки Гримм даже запретили на короткое время в зонах западной оккупации, посчитав их «пособницами режима».
А недавно я наткнулась на книгу, выпущенную в 1935 году «Саратовским областным государственным издательством». Всё те же с детства знакомые истории Гримм — про золотого гуся, озорного чёрта, великанов, собравшихся в одной избушке зверей — переписаны недрогнувшей рукой составителя и поданы с совершенно определённого — понятно какого — идеологического ракурса как фольклор жителей Немреспублики. В двух из этих сказок даже Иосиф Сталин выступает как герой, с великанами общается. Вот такое «народное» творчество.
«Путь в один конец.
Дневник Д. Бергмана 1941–1942»
Эту книгу мне подарила недавно Ирина Щербакова, руководительница программ общества «Мемориал» (и выпущена книга также при содействии «Мемориала» в издательстве «Индивидуум»). Этот текст — один из немногих известных нам дневников советских немцев. Большинство немцев Поволжья были людьми, не склонными к ведению регулярных записей: крестьяне, ремесленники, заводские рабочие. Тем ценнее дневник Дмитрия Бергмана.
Он начал его 30 августа 1941 года — то есть в день, когда узнал о предстоящей депортации немецкого населения — и вёл его сто четырнадцать дней. Сборы, путь в теплушках, жизнь на поселении в Сибири — обо всём рассказано подробно и честно, с немецкой тщательностью, без толики возмущения или гнева. Надежда пронизывает весь текст — что нужно ещё немного потерпеть, ещё немного потрудиться, и тогда обязательно станет лучше… Автор дневника умер в начале 1942 года.
Кларисса Пинкола Эстес
«Бегущая с волками. Женский архетип в мифах и сказаниях»
Автор, юнгианский психоаналитик и исследователь мифологии (а по совместительству ещё и директор Научно-исследовательского центра Юнга в Соединённых Штатах), написала удивительную книгу о женском архетипе — на основе представлений о женской фигуре в самых разных культурах.
Когда я читала «Бегущую…» в первый раз, потребовалось, наверное, страниц сто одолеть, пока привыкла к языку — неторопливому, витиеватому, расцвеченному метафорами. Зато последующие четыреста пролетели незаметно. И книга прочно встала на ту внутреннюю «полку», где самое любимое. Теперь могу читать с любого места — с любой главы и любой подглавки внутри. Эдакое успокоение на ночь, вместо молока с мёдом, чтобы сны хорошие снились.
Владимир Железников
«Чучело»
Конечно, одна из главных книг детства. Конечно, плакала, когда читала. Но кроме прочего, это ещё и текст, который научил очень важному: книгу можно не глотать взахлёб за день или два, ломая уставшие глаза и прячась от родителей где-нибудь в ванной или на задворках дачного участка (как это я обычно и делала), а читать неделями и месяцами. Помню, первую часть повести Железникова опубликовали в каком-то пионерском журнале. И потом пришлось ждать — целый месяц! — пока опубликуют следующую часть. И думать о героях, и фантазировать о сюжете, искать аналогии в собственном школьном классе. В общем, включать душу и голову. Очень полезное было ожидание.
Недавно, подсовывая «Чучело» своей дочке, открыла книгу, прочитала несколько строк — и сразу захлопнула. Поняла, что перечитать сейчас, уже взрослыми глазами, — это значит погубить тот детский восторг. Какие-то книги лучше не перечитывать, чтобы не убивать их в себе.
Эрнест Хемингуэй
«Старик и море»
Когда мне было пять лет, наша семья жила в маленькой однокомнатной квартире. На стене единственной комнаты висела одна-единственная фотография — пожилой мужчина с седой бородой и в белой рубашке, с доброй улыбкой на лице. Я была уверена, что это мой двоюродный дедушка (иначе почему бы он так ласково улыбался?). Никто мне этого не говорил, это знание появилось в голове само собой, как и предположение, что улыбчивый дедушка, вероятно, уже умер, раз не заходит к нам в гости. Много лет спустя я увидела тот же самый портрет «дедушки» в каком-то журнале с подписью «известный американский писатель Эрнест Хемингуэй». Это было, кажется, уже после того, как я прочитала ставшие любимыми «По ком звонит колокол», «Прощай, оружие!» и «Старик и море».
Тексты Хемингуэя для меня — эталон авторского чувства меры. «Старик и море» задумывался как большой и густонаселённый роман, где переплетались бы судьбы многих жителей рыбацкого посёлка, а история рыбака Сантьяго была бы всего лишь «одной из». Но в итоге автор отсек всё лишнее, оставив один-единственный сюжет.
Джон Труби
«Анатомия истории: 22 шага к созданию успешного сценария»
С лекциями всемирно известного «сценарного доктора» и педагога Джона Труби я познакомилась три года назад, ещё в киношколе. Он предлагает свой авторский подход к построению сюжетных узоров разных историй (будь то кинофильм, роман, телевизионный сериал или пьеса). Очень ждала русскоязычное издание. В прошлом году наконец дождалась.
Несмотря на угрожающее название «Анатомии», мне она показалась не жёстким учебником, описывающим эдакий механистический подход конструирования истории из отдельных деталей, а скорее инструментом формирования у сценариста (драматурга, писателя) интуитивного подхода к сочинению сюжетных узоров. У книги есть ещё и подзаголовок — «22 шага к созданию успешного сценария»; она вышла в издательстве «Альпина нон-фикшн». Из учебников модных сейчас западных сценарных гуру — Кристофера Воглера, Линды Сегер, Блейка Снайдера — книга Труби показалась мне самой глубокой. И это именно тот случай, когда с каждым прочтением находишь в тексте новое.
Андрей Тарковский
«Запечатлённое время»
Один из самых искренних текстов, которые я читала. Рассуждения Андрея Тарковского о месте художника в мире, об этике творчества, о красоте мира и искусства, о специфике кинематографа. Книга написана таким простым и чистым языком, что хочется её просто цитировать.
«Прекрасное скрыто от глаз тех, кто не взыскует истины, кому она противопоказана. Эта глубокая бездуховность не воспринимающего, но судящего искусство, его нежелание и неготовность задуматься о смысле и цели своего бытия в высоком смысле — очень часто подменяется до вульгарности примитивным восклицанием: „не нравится!“ или „неинтересно!“. С подобным критерием современный человек не способен задумываться об истине. Это сильный аргумент. Но он принадлежит слепорождённому, которому пытаются описать радугу. Он остаётся просто глух к тому страданию, через которое прошёл художник, дабы поделиться с другими обретённой им истиной».
Людмила Улицкая
«Зелёный шатёр»
Книги Людмилы Евгеньевны Улицкой я прочитала все до единой. И все они стоят у меня на полке в бумажном виде. На этих книгах я выросла, и, думаю, на них будет расти моя дочь. На одной из встреч с читателями, говоря о «Зелёном шатре», Людмила Евгеньевна призналась, что этот роман она «сама себе заказала» — решила написать, чтобы с его помощью рассказать своим более молодым друзьям о поколении диссидентов.
Получилось не только об этом, по-моему. Центральная метафора романа, имаго — это же обо всех нас, не только о позднем советском обществе, но и о современном обществе потребления. Имаго — биологический термин, который обозначает одну из стадий развития насекомого. Иногда имаго, будучи ещё незрелой особью, оказывается способна к размножению — может производить потомство, но не полноценное, а таких же, как и она сама, незрелых личинок.
Евгений Водолазкин
«Авиатор»
Евгений Водолазкин так виртуозно владеет русским языком, что чтение любого его текста — удовольствие. «Лавр» прочитала за два дня. «Авиатора» очень ждала; как только появился в магазинах — побежала покупать. И — вновь прочитала за два дня.
Нехитрый фантастический сюжет о человеке, проснувшемся в «чужом» времени, всего лишь канва для серьёзных размышлений: о соотношении большой истории и личного опыта; о ценности чувственного переживания в каждом из нас; о правомерности извинения и оправдания себя жестокостью времени. Роман о двадцатом веке взглядом авиатора, «человека, способного оторваться от земли» и посмотреть на неё с высоты птичьего полёта. Роман — наслаждение для ума.
Алексей Иванов
«Сердце Пармы»
Алексей Иванов для меня — пример авторской отваги. Он смело идёт в такие разные жанры (и неизменно на каждом новом поле оказывается интересен), что уже одно это вызывает восхищение. То фантастика («Корабли и галактика», «Земля сортировочная»). То серьёзная социальная проза («Общага-на-Крови», «Географ глобус пропил», «Блуда и МУДО»). То дух захватывающие исторические романы («Сердце Пармы», «Золото бунта», «Тобол»). Мистика («Псоглавцы», «Коммьюнити»), нон-фикшн, сценарии.
Любимое у Иванова — «Сердце Пармы», роман-легенда, выходящий далеко за пределы обычного фэнтези. Красивейшая история взаимоотношений людей земных, колдунов и шаманов, духов предков. И — серьёзный разговор о покорении Урала, о создании Российской империи, о противостоянии язычества и христианства.