Книжная полкаДиректор
Музея Москвы
Алина Сапрыкина
о любимых книгах
10 книг, которые украсят любую библиотеку
Интервью: Алиса Таежная
Фотографии: Александр Карнюхин
Макияж: Фариза Родригес
В РУБРИКЕ «КНИЖНАЯ ПОЛКА» мы расспрашиваем журналисток, писательниц, учёных, кураторов и других героинь об их литературных предпочтениях и изданиях, которые занимают важное место в их книжном шкафу. Сегодня своими историями о любимых книгах делится директор Музея Москвы Алина Сапрыкина.
Алина Сапрыкина
Директор Музея Москвы
Для меня книга обязательно должна быть осязаемой, иметь вес, историю, пахнуть бумагой
Влияют ли прочитанные книги на выбор профессии? Да, они имеют просто колоссальное значение. Как воздух, как люди рядом. Потому что из них складываешься ты сам. Я люблю читать сколько себя помню, лет с шести. Конечно, сейчас мои дети читают уже в четыре года, но раньше, перед школой — советской школой с бодрыми октябрятами и пионерами — особенно не спешили: всему своё время. В доме у нас была большая библиотека: от философских и культурологических книг до учебников по экономике и кибернетике — это специальности моих родителей. Ещё у нас было много альбомов по искусству. Сама я читала всё подряд — что попадалось, что появлялось новое. Книги в моём детстве вообще больше ценились, а по библиотеке судили о человеке, поэтому их подбирали с особой тщательностью. Среди них были и те, что доставали с трудом или получали в обмен на сданную макулатуру. Отчасти поэтому я до сих пор не могу выбрасывать книги: рука не поднимается. Я совсем не читаю в электронном виде: для меня книга обязательно должна быть осязаемой, иметь вес, историю, пахнуть бумагой.
Первое что я прочла, едва научившись складывать слова в предложения, — «Сказки» Ганса Христиана Андерсена. Уже в детстве я была серьёзным и ответственным человеком, поэтому не любила фэнтези и приключения. Читала исторические романы, серию «ЖЗЛ» об Эврипиде, Чаадаеве, Омаре Хайаме, Маяковском. Любила классическую литературу. Потом Розанова, Бердяева и Соловьёва, далее Хармса со товарищи. В моей жизни были старые дачные подшивки журналов «Иностранная литература» и «Новый мир». Потом «Вопросы философии» и «Логос» — счастливое студенческое время. Были смешные журналы типа «Птюч» и «Ом», когда стало вдруг понятно, что визуальные форматы начинают оттеснять тексты — и вот теперь мы с вами в едином медиапространстве.
Важной книгой в переходном возрасте стал роман «Мастер и Маргарита», который я читала с большой грустью. Сложное ощущение, очень подходящее для становления юной души, что добро и зло суть две стороны одного и того же, но ты всегда должен чувствовать истину, делать выбор на каждом шагу. Два главных писателя моей жизни — Чехов и Гоголь. Гоголь — гений, но Чехов ближе. Если бы мне предложили путешествие во времени, чтобы встретиться с каким-то писателем, то выбор был бы однозначным. Для меня слова, которые говорят о жизни во вселенной Чехова — нежность, любовь, боль, мимолётность, вера, самоотверженность, — базовые понятия, определяющие человека.
Мне интересно искать и просматривать издания, которые сейчас кажутся странными. Документы странноприимных домов конца XIX века, литература агрономов начала XX века, советский индустриальный реализм, всякая градостроительная статистика — своего рода антиподы художественной литературы. Сейчас подобные тексты и цифры воспринимаются как инфографика, поэтому старые материалы лучше именно просматривать, как мы рассматриваем старые карты, например.
Я читаю либо довольно медленно, когда книга усваивается сердцем, либо совсем быстро, когда её надо уловить разумом. Книги я не покупаю, а достаю с полок, которые кажутся бесконечными. Издания всё время сами откуда-то берутся, как будто размножаются, а ещё их дарят. Дети тоже любят читать, и у них собирается своя библиотека: к счастью, традиция чтения в нашей семье продолжается. Я читаю по утрам за чашкой кофе, когда дети ушли в детский сад и школу, а перед рабочим днём ещё есть немного времени. В путешествие я всегда беру как минимум одну книгу, но не всегда читаю — иногда получается, что только вожу с собой. Путешествие — лучшая замена книге, книга же — это замена собственного опыта опытом других людей. В путешествии нужно прислушиваться к себе и своим ощущениям, а в книге важно слышать голос автора и его героев.
Путешествие — лучшая замена книге, книга же — это замена собственного опыта опытом других людей
Александра Литвина
«История старой квартиры»
Книгу мы купили детям на ярмарке, но читали и рассматривали её с удовольствием всей семьёй. Она о том, как в истории простых обитателей старой московской квартиры отразилась история России ХХ века. Формально детская, она поднимает недетские вопросы о доносах и репрессиях. На каждой странице нарисована одна и та же квартира старого дома в московском переулке, в которой от года к году меняются обитатели, обстановка и темы разговоров на диване.
Читатель входит в квартиру октябрьским вечером 1902 года и остаётся тут на целых сто лет. Истории рассказывают не только сами герои, но и их вещи: мебель и одежда, посуда и книги, игры и предметы быта — объекты несут на себе отпечаток времени и хранят следы эпохи, в которой они были созданы и служили. Потом я купила ещё одну «Историю старой квартиры» и отнесла на работу. В Музее Москвы мы с коллегами ещё год назад задумали выставку «Старая квартира», которая откроется в ноябре, и она должна была быть похожа на эту книгу.
Дмитрий Опарин, Антон Акимов
«Истории московских домов, рассказанные их жителями»
Дмитрий Опарин, бывший обозреватель «Большого города», читал лекции в образовательном центре Музея Москвы и был приглашённым гидом экскурсионного бюро при нашем музее. У бюро всегда была мечта делать экскурсии в мастерские к художникам или просто к московским старожилам. Первый раз мы попробовали такой формат в 2013 году, когда проводили выставку «Московский тучерез» — о доме Нирнзее, отмечавшем столетие. Выставку тогда собрали вместе с жителями, теми, кто там родился и прожил всю жизнь (таких было совсем немного). Когда чуть позже у Дмитрия возникла идея книги о жизни старых домов и их обитателей, мы решили издать её в рамках издательской программы музея — и она стала одним из бестселлеров ярмарки Non/fiction.
«Азбука музея»
Другое наше издание, которым я горжусь, — «Азбука музея», приуроченная к 120-летию Музея Москвы. Это каталог одноимённой выставки, в которой мы попытались собрать самые яркие экспонаты нашей коллекции. С собранием в миллион артефактов нужно обращаться аккуратно, и самая трудная задача куратора выставки и автора каталога — выбрать материал из всего этого богатства: карт, графики, скульптуры, книг, фото, рекламы и предметов быта. Мы применили простой принцип детской азбуки, когда на каждую букву находится слово, а под это слово подбираются объекты коллекции.
В «Азбуке музея» одновременно много раритетов и очень узнаваемых вещей. Дорогие нам предметы повседневности легко будят воспоминания: «бабушка в таком ходила», «в нашей коммуналке это стояло», «в детстве мне покупали». Каждая выставка и её каталог — это продукт коллективного творчества, и здесь потрудились все наши двадцать пять хранителей, три куратора и два архитектора. Это полтора года усилий и больше ста лет истории крупнейшего городского музея.
«Музей 90-х. Территория свободы»
Проект «Музей 90-х» был запущен в 2014 году и сначала существовал в виде интерактивного музея на одном интернет-портале, а потом в виде серии монологов. Книга стала частью этого диалога об эпохе российской истории. О девяностых спорят до сих пор — их вспоминают с ностальгией или ненавистью. «Музей 90-х» — это голоса, документы и артефакты времени моего становления. Здесь есть воспоминания обо всём — от «Партии любителей пива» до челноков и улова из заграничных поездок. Здесь рассказывается про новояз эпохи, программу «Про это» и фильмы из видеопроката, первые заработки миллионера Чичваркина и зарождение лужковского стиля в архитектуре.
Донна Тартт
«Щегол»
Книга, которую прочли все мои знакомые, кого ни спроси. Это книга о силе искусства и о том, как оно — подчас совсем не так, как нам того хочется — способно перевернуть всю жизнь. История начинается с того, что тринадцатилетний Тео Декер чудом остаётся жив после взрыва, в котором погибла его мать. Без единой родной души на всём свете он скитается по чужим домам и семьям — от Нью-Йорка до Лас-Вегаса, — и его единственным утешением, которое, впрочем, чуть не приводит к его гибели, становится украденный им из музея шедевр голландского мастера. Удивительно увлекательная книга, от которой невозможно оторваться, — меня не удивляет её популярность. И этот толстый том идеально подходит для того, чтобы брать его с собой в командировку или в длительное путешествие.
Алексей Иванов
«Тобол. Много званых»
Большой исторический роман о Сибири петровского времени, воссоздающий образ эпохи. Иванов — тот современный писатель, чью новую книгу я сразу бросаюсь читать, как только она выйдет. Мне нравится, как сам Иванов рассказывает о своём подходе: «Есть историческая правда, за которую ратуют историки, то есть то, как всё происходило на самом деле, в реальной последовательности, подкреплённой документами. Есть прерогатива политика — это идеология, которая чаще всего формируется в современности, а потом искусственно внедряется в прошлое для того, чтобы сделать нынешнюю идеологию более легитимной. Но есть и дело писателя — художественное осмысление эпохи... Я как писатель идеологию не вношу в исторические произведения, ориентируюсь на образ. А ради образа порою нужно отклониться от исторической основы».
Михаил Салтыков-Щедрин
«Господа Головлёвы»
«Снявши халат, в одной рубашке, сновал он взад и вперёд по жарко натопленной комнате, по временам останавливался, подходил к столу, нашаривал в темноте штоф и вновь принимался за ходьбу. Первые рюмки он выпивал с прибаутками, сладострастно всасывая в себя жгучую влагу; но мало-помалу биение сердца учащалось, голова загоралась — и язык начинал бормотать что-то несвязное. Притупленное воображение силилось создать какие-то образы, помертвелая память пробовала прорваться в область прошлого, но образы выходили разорванные, бессмысленные, а прошлое не откликалось ни единым воспоминанием, ни горьким, ни светлым, словно между ним и настоящей минутой раз навсегда встала плотная стена.
Перед ним было только настоящее в форме наглухо запертой тюрьмы, в которой бесследно потонула и идея пространства, и идея времени. Комната, печь, три окна в наружной стене, деревянная скрипучая кровать и на ней тонкий притоптанный тюфяк, стол с стоящим на нём штофом — ни до каких других горизонтов мысль не додумывалась». Последний тематический номер журнала «Сноб»? Нет! 1875 год. Салтыков-Щедрин. Лучшее в отечественной литературе описание похмелья.
Дмитрий Быков
«Советская литература. Краткий курс»
Книга Дмитрия Быкова «Советская литература. Краткий курс» — это больше трёх десятков очерков о советских писателях, от Максима Горького и Исаака Бабеля до Беллы Ахмадулиной и Бориса Стругацкого. В её основе — материалы уроков для старшеклассников и лекций для студентов. Мне нравятся даже сами названия глав: «Сам себе человек» — о Горьком, «Броненосец „Легкомысленный“» — о Луначарском, «Могу» — об Ахматовой, «Перевод с неизвестного» о Грине, «Дикий Дон» — о Шолохове. Где-то Быков рассказывает и о биографии, и о произведениях в целом, где-то просто даёт критическую оценку, где-то пересказывает текст, а иногда останавливается только на одном произведении автора — и все складывается в удивительный поток информации, мыслей и чувств, самой жизни.
Главный импульс во время чтения — побежать и перебрать (и поставить на полках в другом порядке) всю имеющуюся дома советскую классику. Так точно Дмитрий Быков пишет об СССР: «Для того чтобы эта страна возникла, сначала понадобилось очень много разрухи и братоубийств, а потом — стремительная тоталитарная модернизация. Эта модернизация сопровождалась приоритетным вниманием к развитию науки и культуры — одинаково несвободных, но со временем научившихся вести двойную жизнь. Советская культура была продуктом этого энтузиазма, страха, соглашательства, поисков эзоповой речи — при том что рыночного гнёта она не знала вовсе и зависела только от идеологической конъюнктуры, а заискивать перед массовым читателем никто её не обязывал. Получившийся продукт заслуживает изучения вне зависимости от качества — таких условий на протяжении семидесяти лет не знала ни одна культура в мире».
Александр Куприн
Избранные сочинения
Избранные произведения Куприна издавались много раз и в разных издательствах. Мне больше всего нравится красивая жёлтая книга «Художественной литературы» (1985 год) со вступительной статьёй составителя Олега Михайлова (он же — автор «Куприна» в серии «ЖЗЛ»), в которой он вспоминает, как в Ясной Поляне у Толстого гостил Репин («маленький, быстрый, рыжеватый, с седеющей эспаньолкой»).
Вечером, когда в зале с фруктами собрались близкие, Репин попросил Льва Николаевича что-то почитать вслух. «Тот размышлял недолго: „Конечно, Куприна… Два небольших рассказа — "Ночная смена" и "Allez!"“ Читал Толстой бесподобно. Просто, без намёка на театральность и даже словно без выражения. Ничего не подчёркивая, ничего не выделяя, он как бы давал тем самым писателю возможность самому поведать… Кончив читать „Ночную смену“, Толстой указал на некоторые места, которые ему особенно понравились, прибавив: „Ни у кого вы ничего подобного не встретите“. <...> Затем Толстой стал читать „Allez!“ — трогательный рассказ о маленькой цирковой наезднице. Но когда дошёл до сцены самоубийства, его слегка альтовый голос задрожал. Толстой отложил книжку в мягком переплёте, вынул из кармана серой бумазейной блузы фуляровый платок и поднёс к глазам. Рассказ „Allez!“ так и не был дочитан».
Дональд Рейфилд
«Жизнь Антона Чехова»
«Три года, проведённые в поисках, расшифровке и осмыслении документов, убедили меня в том, что ничего в этих архивах не может ни дискредитировать, ни опошлить Чехова», — написал о Чехове британский литературовед Дональд Рейфилд. Любая биография — это отчасти вымысел, который, тем не менее, должен быть увязан с документальными данными.
В жизнеописании писателя предпринята попытка расширить список привлекаемых источников, так что его фигура стала ещё более неоднозначной. Но ни гениальности, ни очарования в Чехове не убавилось. Рейфилд описывает, как Чехова постоянно тяготила непримиримость интересов художника с обязательствами перед семьёй и друзьями. А ещё эта книга — исследование талантливой и чуткой интеллигенции конца девятнадцатого века, одного из самых насыщенных и противоречивых периодов в культурно-политической жизни России.