Книжная полкаЛитературный критик Галина Юзефович
о любимых книгах
10 книг, которые украсят любую библиотеку
В РУБРИКЕ «КНИЖНАЯ ПОЛКА» мы расспрашиваем журналисток, писательниц, учёных, кураторов и других героинь об их литературных предпочтениях и изданиях, которые занимают важное место в их книжном шкафу. Сегодня своими историями о любимых книгах делится литературный критик, преподаватель ВШЭ и РЭШ и обозреватель «Медузы» Галина Юзефович.
Галина Юзефович
литературный критик, преподаватель, обозреватель «Медузы»
Если бы я попала
на необитаемый остров с хорошей библиотекой древних авторов,
я бы не заскучала
ни на минуту
Самая, пожалуй, интимная и вместе с тем характерная история про меня и книги относится ко времени, когда мне было лет девять и мы жили с мамой в Тбилиси. Мы переехали туда незадолго до этого, я ужасно скучала по папе и бабушке, которые остались в другом городе, мне не нравились новая школа, новая квартира, и, честно говоря, это вообще было не самое весёлое время в моей жизни. Иногда так получалось, что мне приходилось ночевать дома одной: мамина работа была связана с разъездами и вот этого я боялась больше всего на свете. О том, чтобы просто лечь спать, даже речи не было: сначала я смотрела телевизор до упора, покуда передачи не заканчивались (настроечная таблица для меня и сегодня символ покинутости и тоски), а после приступала к колдовским практикам. Я стелила себе плед на полу в середине комнаты, клала на него подушку, а вокруг выстраивала защитный круг из любимых книжек — ставила их корешками вверх, так что получалась как бы небольшая стенка: «Винни-Пух», «Три мушкетёра», книжки Джеральда Даррелла, баллады Жуковского, английская поэзия в переводах Маршака, «Янки из Коннектикута при дворе короля Артура» Марка Твена... И только внутри этой магической засеки я могла относительно спокойно уснуть.
На самом деле я и сегодня примерно так живу: любой внешний дискомфорт, любое давление среды я «пересиживаю» в книгах, прячусь туда, как улитка в домик. Например, я ухитрилась просто не заметить «лихие 90-е» — то есть я отлично всё помню, и чёрное безденежье, и как работала в телепрограмме криминальных новостей, и китайские пуховики (зелёные с фиолетовым или фиолетовые с горчичным, уродливее ничего в жизни не видела), но на самом деле я в это время училась на классическом отделении, читала Платона, Лукиана, Фукидида, Вергилия и Проперция, и именно это было в моей жизни главным. Это и была жизнь, а всё, что происходило во внешнем мире, волновало примерно так же, как дождь за окном. Ну да, время от времени под этот дождь приходится выходить — но ведь никто не будет из-за такого всерьёз убиваться, ведь укрытие всегда под рукой.
Вообще, если говорить о книгах более предметно, то фундамент моей личности, какая-то основа основ — это, конечно, античная литература. Думаю, если бы я попала на необитаемый остров с хорошей библиотекой древних авторов, я бы не заскучала ни на минуту — в них, в сущности, есть всё, что я люблю и что для меня важно. У меня до сих пор перехватывает дух от Гомера — мне буквально физически больно читать, как Одиссей встречает в царстве мёртвых свою умершую мать. У меня намокают глаза от Софокла: «Эдип-царь» — это какое-то невероятное эмоциональное напряжение и мурашки, я начинаю реветь, когда просто прокручиваю этот текст в голове, даже читать не обязательно. Я помню наизусть добрую половину од Горация и регулярно их сама себе декламирую. «Аттис» Катулла потряс меня в своё время, как ни один другой текст в мире, ни до, ни после, и я не могу вообразить ничего отточеннее и безупречнее, чем диалоги Платона.
Помимо любви к предмету как таковому обучение на классическом отделении привило мне навык, который определил мою профессиональную судьбу: мои учителя, филологи Николай Гринцер, Ольга Левинская, Николай Фёдоров, Григорий Дашевский, Борис Никольский, Игорь Макаров научили меня, собственно, читать. Я читаю лет с четырёх и, что называется, всё подряд — как говорит няня моих детей, всё, что не приколочено (помню, лет в двенадцать прочла за неделю «Золотую ветвь» Фрэзера, «Зависть» Олеши и «Пармскую обитель» Стендаля — и ничего, как-то всё усвоилось). Но только начав читать древних авторов в оригинале, я поняла, что на самом-то деле читать я не умею — снимаю пенку, считываю какой-то один уровень, а мимо остального глупо проскакиваю и управлять этим процессом не могу. За пять лет учёбы в университете я научилась читать на разных уровнях: могу закопаться в самую глубину текста и разобрать его по ниточке, могу проскользить по поверхности на быстрых коньках, могу прочитать как исторический источник и ещё десятком способов.
Собственно, именно это умение предопределило мой выбор — стать книжным критиком (если в данном случае вообще уместно говорить о каком-то выборе — оно само так вышло): из всего, что я умею делать, читать я умею лучше всего, это моя единственная суперспособность. Сейчас, конечно, мои отношения с чтением изменились: став профессиональным читателем, я читаю не так, как в юности. Меня реже что-то пробирает до слёз, я почти перестала прибегать к мужу в пижаме и зачитывать ему что-то вслух, как бывало раньше — теперь чтобы я прямо дышать от книжки не могла, это должен быть «Письмовник» Михаила Шишкина, или «Стоунер» Джона Уильямса, или «Маленькая жизнь» Ханьи Янагихары. Но зато теперь мне интересна почти любая книга — это гораздо более прохладное, спокойное чувство, конечно, но не менее глубокое. Я с одинаковым удовольствием читаю и какой-нибудь задумчивый естественнонаучный нон-фикшн, и русские романы, и переводные, и детско-подростковые. И это тоже читательское счастье, конечно, хотя и немного другое — не такое острое, как раньше, зато более стабильное: разница примерно как между первой фазой влюблённости и счастливым браком.
Сейчас я читаю три-четыре книги в неделю и ещё пяток просматриваю: что-то откладываю на будущее, что-то бросаю на середине (если понимаю, что писать про эту книгу всё равно не буду), с чем-то просто знакомлюсь. Я читаю книги по большей части до выхода — издатели присылают мне сначала анонсы, а потом и вёрстку книг, которые готовятся к изданию, так что мне не приходится специально бегать по книжным магазинам и что-то там отлавливать. Вот прямо сейчас читаю «Изгоев» Сьюзан Хинтон, которые должны были выйти буквально на днях, и новый роман Михаила Гиголашвили, который должен появиться в начале февраля, а на каникулах рассчитываю прочесть оставшиеся три части «Неаполитанских романов» Элены Ферранте и «Историю одного немца» Себастьяна Хафнера — я давно предвкушала и то, и другое, и вот, наконец, их час настал.
Читать я умею лучше всего, это моя единственная суперспособность
Пётр Гуляр
«Забытое королевство»
Эта книжка появилась в моей жизни сравнительно недавно, и, когда я её читала, было совершенно сказочное, редкое чувство: сам себе завидуешь, боишься, что вот-вот кончится, и всё равно не можешь заставить себя читать помедленнее. Наш соотечественник Пётр Гуляр — из первой волны русской эмиграции, только эмигрировал он не в Европу, как другие, а в Китай. Там он заинтересовался даосизмом и даже (что гораздо более удивительно, на самом деле) устроился на китайскую госслужбу — в контору, занимавшуюся развитием кооперации на глухих окраинах Поднебесной.
В качестве её эмиссара Гуляр провёл семь лет в древнем округе Лицзян, в предгорьях Гималаев, разъезжая по самым дальним его уголкам и налаживая связи с самыми необычными его обитателями. Экзотические племена, странные обычаи, диковинный местный колорит, волнующие приключения — в «Забытом королевстве» есть всё, что должно быть в идеальной книге о дальних странствиях, но для меня это в первую очередь история о толерантности, о доброжелательности, об открытости, о чувстве собственного достоинства и вдумчивом, уважительном интересе к чужой культуре — а главное, о тех восхитительных плодах, которые такой подход к жизни приносит.
Владимир Короленко
«История моего современника»
Мемуары Владимира Короленко (его все знают по слезодавильной повести «Дети подземелья», которую проходят в школе) — из числа тех книг, с которыми я живу всю жизнь, сверяюсь, возвращаюсь, перечитываю, разговариваю. Владимир Галактионович Короленко, возможно, не самый лучший писатель последней трети XIX века, но, определённо, один из тех праведников, на которых держится мир, самый благородный и светлый представитель своего поколения.
«История моего современника» — это автобиография человека, который всегда, при любых обстоятельствах делает этически безупречный выбор, причём не в результате какой-то сложной и мучительной внутренней борьбы, а просто потому, что банально не может, не умеет иначе — так уж он устроен. Книга Короленко дарит мне очень утешительное чувство, что всё в мире может быть хорошо и правильно, что абсолютное добро в самом деле существует и вполне способно уместиться внутри конкретного человека.
Александр Григоренко
«Мэбэт»
Эту книгу мне порекомендовал мой отец, писатель Леонид Юзефович: мы с ним во многом расходимся, но есть один тип сюжетов, перед которым мы одинаково безоружны, — это сюжеты эпические, от французской «Песни о Роланде» до индийской «Махабхараты» или латышского «Лачплесиса». И «Мэбет» красноярца Александра Григоренко — это, конечно, самый настоящий эпос, даром что написан в наши дни.
Основанная на северном, ненецком материале история любимца богов Мэбэта — это невероятной силы и остроты экзистенциальная драма, выстроенная с каким-то практически невозможным мастерством и точностью. Каждая деталь здесь неслучайна, каждое слово на своём месте, каждое событие мы видим дважды — сначала глазами человека счастливого и высокомерного в своём счастье, а затем глазами человека обречённого и всё потерявшего. Ненцы, тундра, малицы, кочевья и становья — поначалу это может оттолкнуть, но уже страниц через двадцать напрочь забываешь, что речь идёт о каких-то странных, чуждых современному человеку вещах, местах и понятиях. Вся шелуха осыпается, и перед тобой остаётся мощнейшая и пронзительная, извините за пафос, история души человеческой, очищенной от всего внешнего и наносного.
Мариам Петросян
«Дом, в котором...»
Бывают книги, которые как-то не хочется читать: ты им сопротивляешься, откладываешь подальше и «на потом», почти забываешь, а потом вдруг открываешь — и всё, пропал, выныриваешь через неделю, хватая ртом воздух и в полной растерянности. Именно так произошло у меня с романом Мариам Петросян «Дом, в котором...»: интернат для детей с инвалидностью, тысяча страниц, ещё и фэнтези вроде бы — нет уж, спасибо, увольте.
Однако, когда я всё же сумела себя пересилить и начала читать, оказалось, что «Дом» — это не литература даже, а скорее колдовство и чародейство: переворачиваешь первую страницу, входишь в придуманный писательницей мир и внезапно перестаёшь слышать звуки снаружи, как будто кто-то закрыл за тобой волшебную дверцу. Для меня это был новый яркий опыт падения в книгу, как в кротовую нору, и одновременно немного унизительное переживание собственной критической беспомощности: семь лет прошло с тех пор, а я до сих пор так и не научилась объяснять, чем же так прекрасен роман Петросян. Вам придётся просто поверить мне на слово — это настоящее литературное чудо, и если раньше вы не читали «Дом, в котором...», я могу вам только завидовать.
Томас Эдвард Лоуренс
«Seven Pillars of Wisdom»
Полковник Томас Эдвард Лоуренс, один из вождей знаменитого Арабского восстания во времена Первой мировой войны — культовая фигура в англоязычном мире, однако у нас он почти не известен, разве что по классическому фильму с Питером О’Тулом в главной роли. Интеллектуал, эксцентрик, искатель приключений и выдумщик, в двадцать семь лет он встал во главе огромной армии арабских кочевников, в тридцать вступил во главе британских войск в отбитый у турок Дамаск, а в сорок шесть погиб — разбился, катаясь на мотоцикле.
Между этими точками он написал книгу воспоминаний с претенциозным заголовком «Семь столпов мудрости» — манерную, сложную и вычурную, но при всём том завораживающую. Лоуренс — классический ненадёжный рассказчик: он лжёт, недоговаривает, то примеряет на себя роль романтического героя, то приписывает себе чужие подвиги, то собственные достижения щедрой рукой раздаёт другим — и всё это головокружительным, архаичным, искусственным и выспренно-красивым языком. Я читала эту книгу несколько лет подряд, взахлёб, я пыталась её переводить (довольно безуспешно), я ею буквально бредила — словом, одно из самых увлекательных читательских приключений за всю мою жизнь.
Мэри Стюарт
«Полые холмы»
Бывает, что писатель словно бы пишет чужой роман, предназначенный кому-то другому, куда более одарённому и значительному. Примерно это произошло с англичанкой Мэри Стюарт: между множеством посредственных дамских романов она написала трилогию про короля Артура и волшебника Мерлина, вторая часть которой (собственно, «Полые холмы») по-настоящему замечательная. Я прочла её в десять лет, сильно раньше, чем следовало бы (но в те времена категория детского чтения была вообще изрядно размыта), и это оказалось незабываемо.
Я была советской девочкой, я росла на исторических книжках вроде «Героя Саламина» Любови Воронковой или «Джека-Соломинки» Зинаиды Шишовой, очень хороших, но совершенно реалистических, и для меня сама мысль, что про историю можно так говорить, что историческую канву можно так густо расцвечивать волшебством, стала настоящим потрясением. Пару лет назад я перечитала «Полые холмы» — и знаете, впечатление не померкло. Неслучайно за перевод этой книги взялась великая Инна Бернштейн — переводчица «Смерти Артура» Томаса Мэлори и «Моби Дика» Германа Мелвилла.
Амброз Бирс
«Fables and Tales»
Рассказы Амброза Бирса были первой книгой, которую я самостоятельно прочла по-английски: мне было лет двенадцать или тринадцать и поначалу я больше гордилась тем, что вот, такая взрослая, сама выбрала, сама читаю на иностранном языке. Однако очень быстро это чувство отступило на задний план — слишком уж хороши оказались сами тексты. Бирс писал в конце XIX века, однако поверить в это невозможно — его новеллы читаются так, будто написаны сегодня. Вообще-то по большей части это хорроры, но дело не только в том невероятном ужасе, который Бирс умеет нагнетать (после него мне не страшны ни Говард Лавкрафт, ни Стивен Кинг). Каждый его текст (а они совсем короткие, десять-двенадцать страничек) — это какой-то небесный эталон литературного совершенства.
Иосиф Бродский про другого писателя сказал: «Как будто не написано, а бритвой вырезано», — и мне кажется, что для Амброза Бирса трудно подобрать определение точнее. «Случай на мосту через Совиный ручей» — идеальный рассказ-сон, парадоксальный и неожиданный. «Бой в „Ущелье Коултера“» — душераздирающая драма про конфликт чувства и долга. «Глаза пантеры» — самый страшный ужастик, который мне доводилось читать, хотя в нём нет ничего специально пугающего. Именно с Бирса началась для меня великая любовь к жанру рассказа, который в моей персональной иерархии занимает верхнюю строчку — гораздо выше романа.
Марк Блок
«Апология истории»
Я оканчивала историко-филологический факультет, отделение истории, и все годы, что я училась, мне приходилось с разной степенью неубедительности отвечать на вопрос «А зачем эта твоя история вообще сдалась?» Дело происходило в девяностые, и многие тогда считали, что всё, что мы знали о себе, о прошлом, о нашей общей истории, оказалось бессмысленным, избыточным, ненужным. А потом мне в руки попала маленькая книжка французского историка школы «Анналов» Марка Блока — он писал её незадолго до гибели, в отряде Сопротивления, в 1941 году, когда всему миру тоже казалось, будто история закончилась и ничто более не имеет смысла.
С поразительной ясностью, мудростью и вместе с тем с горячей страстью Блок объясняет, почему это не так и как человечеству надлежит интерпретировать уроки, которые преподносит ему прошлое. Мне кажется, что «Апология истории» — та книга, с которой должен в обязательном порядке ознакомиться каждый человек, берущийся рассуждать об исторической памяти, о подвигах, о доблести, о славе и тому подобных вещах.
Нидзё
«Непрошеная повесть»
Императорской фрейлине Нидзё выпало жить в странное и смутное время — в конце XIII — начале XIV века. Формально император по-прежнему царствовал, однако в реальности власть в Японии незадолго до этого перешла к самурайскому сословию и вся придворная жизнь была не более чем печальной и изысканной декорацией — бутафорией, лишённой внутреннего содержания.
Нидзё писала автобиографию одинокой женщины, зависящей от окружавших её мужчин во всём, кроме мыслей и чувств, что называется, «в стол», и её рукопись была найдена только через пятьсот лет, в середине ХХ века. И вот тогда вокруг «Непрошеной повести» вспыхнула настоящая «нидзёмания» — настолько узнаваемо, щемяще и современно звучит этот текст. Немного смешно в таком сознаваться, но в шестнадцать лет книга Нидзё стала для меня своего рода учебником по вопросам гендера — именно тогда я впервые задумалась о том, как устроена жизнь женщины в маскулинном обществе.
Уильям Сомерсет Моэм
«Ashenden»
Моя бабушка болела, лежала в больнице, и мне надо было провести с нею ночь, потому что сиделок не хватало, а встать с постели и дойти до туалета она не могла. Прежде чем выбежать из дома, я схватила с полки первую попавшуюся книжку, влезавшую в карман, и это оказались рассказы Уильяма Сомерсета Моэма из цикла «Эшенден, или Британский агент», которые я и прочла тогда за ночь, ни на минуту не сомкнув глаз. У нас Моэма знают главным образом по романам «Театр», «Луна и грош» и «Бремя страстей человеческих», популярным в советское время, однако именно этот сборник, на мой вкус, бесспорная вершина его творчества.
Формально это шпионские детективы (неслучайно Ян Флеминг называл Моэма своим учителем, а его героя Эшендена — прообразом Джеймса Бонда), однако в действительности каждая из вошедших в сборник новелл — поразительная по силе история, в которой сюжетная канва, сколь угодно безупречная, служит только рамкой для рассказа о вещах куда более сложных, тонких и глубоких. До знакомства с «Эшенденом» я высокомерно воротила нос от жанровой прозы — ошибка, за которую мне стыдно до сих пор: в умелых руках «низкий» жанр становится великолепным — лучшим из всех возможных — инструментов, и Моэм это виртуозно демонстрирует.