Книжная полкаКинокритик Анна Сотникова о любимых книгах
10 книг, которые украсят любую библиотеку
ФОТОГРАФИИ: Павел Крюков
МАКИЯЖ: Ирина Гришина
ИНТЕРВЬЮ: Алиса Таёжная
В РУБРИКЕ «КНИЖНАЯ ПОЛКА» мы расспрашиваем журналисток, писательниц, учёных, кураторов и других героинь об их литературных предпочтениях и изданиях, которые занимают важное место в их книжном шкафу. Сегодня своими историями о любимых книгах делится кинокритик, обозреватель «Коммерсантъ Weekend» Анна Сотникова.
Анна Сотникова
кинокритик, обозреватель «Коммерсантъ Weekend»
Чехова до сих пор считаю лучшим русским писателем: по-моему, он единственный, у кого есть здравый смысл
Моя история чтения — это история вечной борьбы с хаосом. С одной стороны, книги брались от мамы. Её выбор — таинственные, чудесные, фантастические истории: артуровские легенды, Киплинг, Твен, Фенимор Купер, Толкиен, «Люди и разбойники из Кардамона». С другой — из шкафа бабушки с дедушкой. Там можно было найти детективы об отце Брауне или антологию мировой фантастики, но брать полагалось издания об истории или общем устройстве мира, а также всё, что было нужно для системного знакомства с русской классикой.
Мне было года четыре, когда мама с бабушкой, по всей видимости, решили, что я начну тормозить в развитии, если не буду каждую неделю учить наизусть хотя бы одно стихотворение. Нет, они не имели в виду Маршака, Агнию Барто или каких-нибудь котов учёных на дубах зелёных. Речь шла об «Облаке в штанах» Маяковского, «Если» Киплинга, «Скифах» и «Двенадцати» Блока. Я до сих пор знаю наизусть огромное количество поэзии, хоть и более-менее нормально начала её понимать в лучшем случае спустя лет десять после того, как она оказалась у меня в голове.
Я читала всё подряд, без разбору, в огромных количествах — мне, кажется, был важен сам факт непрерывного поглощения информации, которая громоздилась в голове беспорядочной кучей. Боюсь даже представить масштабы этой кучи, будь у меня тогда интернет. У меня были полные собрания сочинений, от Конан Дойла и Джейн Остин до Джона Голсуорси, Германа Гессе и Виктора Пелевина. «Ты же ничего не поняла», — сказала мама, когда я лет в тринадцать похвасталась, что прочла моднейший роман «Generation П». Мам, я потом перечитала — всё я тогда правильно поняла.
Этот хаос беспорядочного потребления литературы с годами только усугублялся, — в какой-то момент его стала подпитывать школьная учительница литературы, женщина, по-своему выдающаяся. Величайшими гениями, когда-либо рождёнными на свет, она считала двух человек: Михаила Лермонтова и поэта Николая Рубцова. Почему-то в качестве второго по главности столпа мировой литературы она выбрала именно автора строк «Я буду долго гнать велосипед». С Лермонтовым проще — у неё была теория, что он прилетел из космоса: «А как ещё он мог написать слова „Спит земля в сияньи голубом“?» Так я поняла, что могу в принципе принять всё, кроме поклонения идолам.
Протест привёл к формированию классического фанатского набора читающего подростка: Булгаков (писал письмо Сталину), Набоков (выпендривается), Бродский и Довлатов (эмигранты), Сартр и Камю (вообще французы), а также Чехов и Платонов (понятия не имею, чем эти провинились). Отношения с авторами из стартового набора подростка имеют свойство затягиваться надолго, — например, с Набоковым мы прошли путь от слепого обожания до вежливой неприязни, и я не могу гарантировать, что опять не передумаю. Но вот Чехова до сих пор считаю лучшим русским писателем: по-моему, он единственный, у кого есть здравый смысл.
Нельзя пообедать восемь раз в день без последствий — то же и с книгами. В моём случае горы прочитанного вылились в 600-страничный концептуальный роман-антиутопию про параллельные миры и треугольники. К тому моменту я уже перешла к обсессивно-бессистемному поглощению кино, такими же огромными порциями, какими раньше проглатывала книги. Тогда же мои интересы сместились от экзистенциальных французов и страдающих англичан куда-то в сторону Уильяма Гибсона, Рэймонда Чандлера и Джона Ле Карре, а любимым писателем я объявила Стивена Кинга. Я поняла, что все эти условные деления на высокое и низкое, идеальное и не такое идеальное — полный бред, а быть особо чувствительным к клише — всё равно что быть особо чувствительным к правилам поведения за столом.
Потом случились два колоссальных открытия. Во-первых, я внезапно врубилась в Фолкнера — так крепко, что на всю жизнь. Литература с точки зрения сторителлинга, образности и владения языком перестала быть прежней. Во-вторых, совершенно случайно — кажется, из какого-то фильма — я узнала о существовании романа под названием «Gravity’s Rainbow». Страничка в «Википедии» описывала книгу так, как будто ее написали специально для меня: запредельный уровень языка, стилистические выкрутасы, 400 сюжетных линий, история Второй мировой, политические заговоры. Лучшее, любимое, только для вас.
«Gravity’s Rainbow» выглядел как триумф интеллекта и ловкости рук — эпическое полотно, целиком связанное из рандомной информации, проза, больше похожая на математику. Мне ужасно нравился текст, но с такой степенью условности в сочетании с гиперобразностью я столкнулась впервые. Я ничего не понимала. Чтение было похоже на расшифровку — на одну страницу уходило минут сорок. Терпения не хватало, я выучила наизусть первые шесть страниц. Так прошло два года. В итоге я всё-таки его победила: в какой-то момент как будто щёлкнул какой-то переключатель и весь мир романа разложился, как пасьянс. Добро пожаловать в увлекательный мир постмодерна! В нём я нашла всё, чего мне не хватало в жизни. Например, нескольких по-настоящему выдающихся прозаиков: Делилло, Пинчон, Баллард, Гэсс, Гэддис, — все очень разные, все блестящие авторы, написавшие по меньшей мере по одному выдающемуся роману. Ещё я почти уверена, что мне в жизни очень не хватало Брета Истона Эллиса, — по крайней мере, веселее с ним точно стало.
По сравнению с тем, когда я училась в РГГУ, сейчас я вообще не читаю. С другой стороны, я только и делала, что читала без перерыва пять лет подряд, — возможно, мне полагается какой-то отпуск? Я по-прежнему живу периодами: могу не брать в руки книги несколько месяцев, а потом вдруг начать уничтожать их со скоростью две-три в неделю. Та же история с кино и сериалами. Таким образом, какое-нибудь искусство всегда всегда со мной, но вот регулярно потреблять сразу несколько видов у меня просто не получается. Последние года два я в основном читаю нон-фикшн, по большей части связанный с кино.
Ещё люблю биографии бандитов, как, впрочем, и биографии любых интересных людей. Художественная литература тоже случается, но пореже: я не читала никаких громких новинок, которые читали все, вроде «Дома листьев» или «Маленькой жизни», потому что не смогла придумать ни одной причины, зачем мне это надо. Зато могу сделать шокирующее признание: я очень люблю детективы. С огромным удовольствием прочитала несколько месяцев назад все три книги про Корморана Страйка — и мне за это даже не стыдно.
Вообще, у меня дома столько нечитаных книг, что я могу не покупать новые, наверное, ещё пару лет. Есть ощущение, что книги рано или поздно меня выселят. Ситуацию усугубляет тот факт, что я работала в издательстве «НЛО», где можно было брать книжки бесплатно, и от этого тоже, конечно, никому не легче. Не то чтобы я была каким-нибудь пропагандистом бумажных книг, но с ними как-то приятнее. Я очень люблю отвлекаться, а когда читаешь с компьютера, грех не отвлечься.
Сейчас говорят, что книжный бизнес в кризисе, потому что мы живём в эпоху визуальности и никто уже ничего не читает. Не знаю, так ли это, но меня этот вопрос беспокоит. Действительно, картинки проще смотреть, чем пытаться длительное время сконцентрироваться на тексте. Это очень заметно по медиа: большинство текстов стремится к тому, чтобы ужаться до кэпшенов, лонгриды превратились в элитарный вид искусства, а вместо рецензий мы имеем иллюстрированные списки формата «10 фильмов, в которых жарят курицу». Вместе с этим происходит и серьёзная деградация оригинальных образов — это грустно, потому что очень важно не терять способность к их формированию. Вокруг так много готовой информации, что приходится напрягаться, чтобы не разучиться думать своей головой. Всегда лучше сначала читать книгу, а потом смотреть фильм (скорее всего, правда, он уже будет вас бесить).
У Одена есть такое высказывание: «Когда человек старше двадцати, но моложе сорока заявляет по поводу искусства: „Я знаю, что мне нравится“, — на самом деле он говорит: „У меня нет собственного вкуса, но примите вкус моего культурного окружения“». Сейчас это касается не только искусства, а более-менее всего. Важно работать над собой: ничто не развивает образное мышление и не заставляет мозг работать лучше, чем чтение, — способ познания мира, свободный от готовых мнений. Есть и другая беда: мы забываем слова быстрее, чем имена случайных знакомых. За словарным запасом надо ухаживать, иначе он зачахнет. Вот уж кто точно в кризисе — так это русский язык. Давайте, пожалуйста, постараемся не делать ему ещё хуже.
Я поняла, что все условные деления на высокое и низкое, идеальное и не такое идеальное — это полный бред
Ричард Адамс
«Обитатели холмов»
Классический британский роман-сказка, преступно малоизвестный за пределами своей родины, в отличие от анимационной экранизации 1978 года. Всегда думала, что этот мультфильм травмировал психику не одному поколению детей, которых родители посадили перед телевизором смотреть «милый мультик про кроличков». Аллегорическое путешествие кроличков в поисках нового дома: тяжёлый, тревожный, совсем не детский эпос с отсылками к «Герою с тысячью лиц», «Одиссее» и «Энеиде».
Ричард Адамс создал целую кроличью цивилизацию, в которой продумал каждую мелочь, — вплоть до того, что ему пришлось изобрести новый язык, Лапинь. Настолько красиво сконструировать мир, в котором уникально всё (история, культура, мифология, религия, и даже фольклор), из фрагментов мировой литературы удавалось разве что Толкиену. Но Толкиен всё-таки учёный, а вот Адамс — философ, и его фантастический мир построен на рефлексии и экзистенциальной тревоге. К тому же (с этого, наверное, стоило начинать) путешествие пушистых героев — это парафраз «Одиссеи». Всё это может звучать немножко претенциозно, но на выходе получается самый настоящий большой английский роман.
Понимала ли я что-нибудь из этого в свои девять лет? Конечно, нет, но эта книга казалась мне глубокой, загадочной и совершенно ни на что не похожей. У каждой главы «Обитателей холмов» есть эпиграф-аллюзия, взятый из античной драмы, классической британской прозы или поэзии. Так что в девять лет я не только с большим удовольствием прочла «Агамемнона», но и открыла для себя таких авторов как Т. С. Элиот и У. Х. Оден, впоследствии они стали моими проводниками в удивительный мир модернистской английской поэзии.
Антология новой английской поэзии
Мой изначальный план состоял в том, чтобы взять с собой три тома английской поэзии: «Four Quartets» Элиота, сборник Шеймаса Хини и «Selected Longer Poems» Одена, — но потом я решила, всё-таки обойтись одним — зато каким! «Настольная книга молодого Бродского» — сообщается в аннотации, а по факту значит следующее: перед нами тот самый томик, который вдохновил Иосифа Александровича на его уникальный поэтический стиль. Речь, впрочем, не о нём — эту антологию чудом издали в 1937 году небольшим тиражом, и английская поэзия стала моднейшим явлением среди советской интеллигенции. Поскольку в следующий раз его переиздали только в 2002 году, сборник превратился в легендарный артефакт, который передавали по наследству, перепродавали втридорога и мечтали получить в подарок.
Уистен Хью Оден
«Лекции о Шекспире»
Чтобы закончить с английскими поэтами — моя настольная книга, в которой великий поэт Уистен Хью Оден объясняет, почему «Гамлета» можно считать художественной неудачей, а Фальстафа — лучшим литературным героем всех времён, травит байки и вообще явно получает удовольствие от разговора.
Эти лекции абсолютно прекрасны, и информацию, относящуюся к делу, из них почерпнуть можно, но не стоит считать их академическим трудом. Дело в том, что эта совершенно очаровательная книга рассказывает про Одена намного больше, чем про Шекспира. Меня, например, это более чем устраивает, но если ваш предмет интереса всё-таки Шекспир, почитайте, например, Кэролайн Сперджен.
Секрет тут в том, что Оден на примере шекспировских пьес объясняет, как в целом устроено любое искусство. Как понять внутренние механизмы работы художественного произведения: как создаётся образность, как прорисовываются характеры, как рождаются эмоции, как взаимодействуют герои — и так до бесконечности. Можно нахватать цитат и использовать, когда подвернётся случай: «Влюбиться — значит познать смысл слов „я существую“»; «Великое достижение незаурядной личности — посвятить себя искусству, не забывая при этом, что искусство легкомысленно»; «Молодость — это скрытая возможность и видимая завершённость». У вас в руках сборник мудростей великого поэта.
Raymond Chandler
«The Long Goodbye»
На этом месте могла быть почти что любая книга Чандлера, они почти все грандиозные. Но предлагаю пройтись по классике, квинтэссенции чандлеровской прозы. По совместительству — самой личной книге автора, которую он писал, когда у него умирала жена, а после её смерти окончательно впал в депрессию и не переставал пить до самой смерти.
Новаторство автора в обращении с детективным сюжетом обычно иллюстрируют знаменитой байкой о том, как Говард Хоукс, когда снимал «Глубокий сон», позвонил Чандлеру и спросил его, кто убийца (потому что не смог разобраться), а тот ответил: «А я и сам не помню». Образцовое кощунство — Чандлеру плевать на развязку, потому что «идеальный детектив — это тот, который вы прочтёте, даже если конец будет утерян».
Это, пожалуй, самая грустная книга Чандлера, насквозь пронизанная экзистенциальной тоской. Но есть и повод для радости — в ней совершенно запредельного уровня диалоги, такие даже в хорошем кино не всегда услышишь, не говоря уже о том, что формально перед нами pulp fiction.
Thomas Pynchon
«Inherent Vice»
Да, так не стоит делать, но я прочла роман уже после того, как посмотрела экранизацию Пола Томаса Андерсона. Могу ответственно заявить, что от творческой переработки ПТА не пострадали ни фильм, ни книга. Для меня она стала даже лучше — в моей жизни был абсолютно безмятежный период, когда мы с одними и теми же друзьями пересматривали «Inherent Vice» практически каждый день. У каждого из нас даже был счётчик просмотров — сколько набежало у меня, я уже забыла, но точно больше десяти. Так что, когда я начала читать роман, выяснилось, что я знаю его практически наизусть. Как будто старых друзей встретила. Док! Шаста! Бигфут! Pussy Eater’s special!
Я совершенно не подумала, что если начну рассказывать, за что люблю эту книгу или почему её обязательно надо прочитать, это всё равно будет рассказ про фильм. Так что вместо этого дам совет: не верьте запугиваниям про то, что это «сложно», читайте книгу. Если боитесь заплутать в дебрях стоунерского сюжета, который, действительно, иногда выходит из-под контроля, посмотрите фильм. Если и там запутались — посмотрите ещё раз. Продолжайте по той же схеме — приблизительно на третий-четвёртый раз это уже один из самых логичных и понятных фильмов на свете. Ну а не полюбить его просто нельзя.
Халлдор Лакснесс
«Салка Валка»
Совсем недавно я не имела ни малейшего понятия о существовании писателя по имени Халлдор Лакснесс, но это тот редкий случай, когда сама жизнь сводит тебя с книгой. Дело было так: однажды мой муж отправился в путешествие с арт-проектом «Dark Ecology» из норвежского Сванвика до Кольской сверхглубокой скважины. В предпоследний день экспедиции в городе Заполярный он попал в беду и застрял в гостинице ещё на неделю. Естественно, на следующий день я уже была в Заполярном. Начало лета, полярный день. Пострадавшему мужу ничего нельзя делать — ни ходить, ни смотреть в компьютер, ни уж тем более читать. Оказалось, что он взял с собой в поездку «Салку Валку», но так и не успел начать. Так «Салка Валка» стала нашим главным — можно сказать, единственным — развлечением на целую неделю. Спать в полярный день у неподготовленного полярника практически не выходит, так что круглые сутки я просто лежала и читала вслух.
Всё время очень светло. Четыре улицы и одна площадь — вот примерно и весь Заполярный. На этом фоне в нашей микрокомнате разворачивалась эпическая история жизни юной Салки Валки, которую судьба занесла вместе с матерью в крохотный городок на фьордах. Дальше там было всё: любовь, дружба, измены, отчаяние, смерть, невероятная жажда жизни. «Салка Валка» одновременно страшная, пронзительная, лиричная, очень смешная и на сто процентов исландская книга. Чтобы всё это почувствовать, совсем необязательно читать её в полярный день в северном городе.
Chris Rodley
«Lynch on Lynch»
Вся фаберовская серия интервью с режиссёрами просто отличная, но есть в ней и безусловные шедевры. Такие, как, например, этот сборник разговоров с Дэвидом Линчем, — искренний, смешной, странный. «Однажды я побрил мышь, потому что решил, что получится красиво. И знаете что? Это действительно было красиво». В этом сборнике нет философских измышлений или толкования собственной мифологии. Со всем этим, пожалуйста, к Алехандро Ходоровскому, он будет только рад.
Это очень простая и лёгкая книга, как, по всей видимости, и её герой, рассматривающий мир главным образом с точки зрения эстетики. «Искусство — это то, что нельзя рассказать словами». Он и не рассказывает. Книга производит по-настоящему отрезвляющий эффект, практически прямым текстом заявляя, что долгие годы зрители пытались разыскать высокий концепт там, где его никогда и не было. Книга Родли — это ещё и уникальная возможность провести несколько крайне приятных часов в компании человека, обладающего по-настоящему незаурядным умом, специфическим воображением, фантастической любовью к искусству и отличным чувством юмора. «Всегда хотел спросить, почему в вашем фильме красные занавески. Что они означают? Почему они красные?» — «Красные занавески? Мне просто показалось, что это красиво. Вы так не думаете?»
Don DeLillo
«White Noise»
Образцово-показательный постмодернистский роман, плохо поддающийся пересказу, зато открывающий целый полигон для интерпретаций. Если вдруг вы до сих пор не поняли, что такое постмодерн, но всегда хотели узнать, бросайте вашего Брета Истона Эллиса и бегите за этой книгой. «White Noise» — это, строго говоря, необъятный, монолитный хай-концепт. За что его стоит любить? Чёрт знает, как объяснить. За безупречный стиль, за совершенно сумасшедший язык, за изящную, умную сатиру. За целый параллельный мир, функционирующий по своим сложным законам и уместившийся в пространстве одного колледжа, где один профессор преподаёт гитлероведение. За резкое отношение к миру реальному. За все дикости и странности, которые каким-то поразительным образом собираются под одной обложкой. Ну и да, бывает и такое, что все эти дикие многоуровневые шутки на самом деле оказываются смешными.
Дональд Ричи
«Одзу»
Самый содержательный рассказ о великом японском режиссёре, полный в разной степени восхитительных подробностей и фактов. Пример: «Съёмочная площадка у Одзу напоминала торжественный приём. Даже во время репетиций, если в сцене нужно было пить виски или пиво, подавали настоящее пиво или виски; если в сцене требовалось есть, то жующим актёрам привозили такие деликатесы, как морские ежи». Забавных деталей и баек, связанных с Одзу, предостаточно. Американский киновед Дональд Ричи ловко мешает их, беседы с режиссёром и подробный анализ фильмов, стараясь объяснить, как этому эксцентричному японцу удавалось настолько просто говорить о сложном и всегда находить правильные слова. Лучшие моменты — это когда Ричи, видимо, уходит в себя и довольно внезапно сообщает какую-нибудь философскую мудрость. Потом он, правда, быстро спохватывается и умудряется кое-как зарифмовать её с каким-нибудь фильмом Одзу. Всегда хорошо, когда все герои книги такие приятные люди.
Bob Woodward
«Wired: The Short Life and Fast Times of John Belushi»
Честно сказать, я видела мало биографий, которые бы были мощнее этой. Впрочем, друзья и родственники Белуши, в своё время уговорившие Боба Вудворда её написать, так не считают: вдова актёра осталась настолько недовольна книгой, что написала аж две биографии покойного мужа самостоятельно. Причина всех этих претензий очевидна — эта история началась с того, что Вудворда формально наняли расследовать обстоятельства смерти Белуши. Ни для кого не секрет, что умер он от передозировки, — и Вудворд своё задание выполнил блестяще: перед нами чрезвычайно подробное расследование непростых отношений Белуши с наркотиками, которые завершились 5 марта 1982 года.
Естественно, родственники хотели получить какой-нибудь другой ответ или, на худой конец, книгу о том, какой он был хороший человек и как всегда звонил бабушке. Вместо этого они получили рассказ о том, как разные люди в разное время разными способами пытаются его остановить, но всякий раз терпят поражение, потому что остановить Белуши, видимо, и правда было невозможно. Есть и рассказы о других людях из его жизни, о съёмках, о контактах с семьёй, с Джоном Лэндисом и каких-то таких вещах. Из этого можно, в принципе, заключить, что человек он был неплохой, вот только бедовый. Это очень грустная книга — ведь её герой фактически все триста страниц умирает. Но вот ведь странная штука — она читается как увлекательный приключенческий роман, а ещё она довольно-таки смешная. «Wired» можно, в принципе, назвать трагикомическим портретом человеческого отчаяния. Во всяком случае эффект она производит душераздирающий.