Книжная полкаГлавный редактор Interview Алёна Долецкая о любимых книгах
11 книг, которые украсят любую библиотеку
ИНТЕРВЬЮ: Алиса Таёжная
ФОТОГРАФИИ: Егор Слизяк
МАКИЯЖ: Маша Ворслав
В РУБРИКЕ «КНИЖНАЯ ПОЛКА» мы расспрашиваем журналисток, писательниц, учёных, кураторов и других героинь об их литературных предпочтениях и изданиях, которые занимают важное место в их книжном шкафу. Сегодня своими историями о любимых книгах делится главный редактор журнала Interview Алёна Долецкая.
Алёна Долецкая
главный редактор
журнала Interview
Приходить к книгам через себя, свой жизненный выбор — вот настоящее удовольствие
Моя семья была невероятно читающей. Оба родителя читали постоянно, у нас была классическая московская интеллигентская библиотека: полные собрания сочинений русских классиков, свежие переводы, ЖЗЛ, издательство «Академия». Конечно, родители выписывали литературные журналы, в доме всегда гуляли стопки «Нового мира», «Дружбы народов» и «Науки и жизни». Ещё оба родителя говорили по-польски, поэтому выписывали польские журналы с комиксами. Оба врачи, хирурги, они создали дома атмосферу, в которой чтение было чем-то естественным, ежедневным — необходимость читать не обсуждалась, а предполагалась.
В проходной между ужином и чаем мама спрашивала папу, дочитал ли он Некрасова и что он думает по его поводу. Родители направляли меня в чтении, но я, как ребёнок самостоятельный, часто приворовывала книги с верхних полок и читала под одеялом. Наверное, то же самое происходит и сейчас, когда дети залезают на сайты, которые родители от них прячут. Вдруг совсем недавно я вспомнила, что, когда была маленькой и жила с родителями, почти вся наша библиотека располагалась в коридоре. И сейчас я понимаю, что в собственной квартире я сделала всё точно так же, абсолютно подсознательно.
На филфак в университет я поступила в пику родителям. Если совсем честно — не так сознательно, как сейчас, наверное, принято выбирать высшее образование. Ах, вы не хотите, чтобы я шла на медицинский? Так, что же ещё мне нравится? Я же люблю читать, The Beatles, и мне вообще нравится вся англоязычная музыка. Вот и пойду на филологический.
Как-то разбирая вещи дома, ещё живя с родителями, я наткнулась в бельевом шкафу не на одежду, а на книжку Зиновьева «Зияющие высоты» и «Роковые яйца» Булгакова — и была потрясена этой находкой. Это, разумеется, был самиздат, привезённый откуда-то нелегальным образом. Меня удивило то, что один Булгаков был в обычном книжном шкафу на полке, и был другой Булгаков, спрятанный среди рубашек. Это были блистательно написанные книги о том, о чём никогда не говорилось дома в открытую. Казалось, вот герой профессор Персиков, а мой папа тоже профессор, и книга первое время производила впечатление чего-то семейного. К концу «Роковых яиц» я тряслась от ужаса и холода.
Самостоятельное чтение началось у меня в возрасте лет 17–18, на первых курсах института. Вообще, родительский круг влиял на меня, даже когда я уже выпорхнула из гнезда: мнение их друзей и коллег мне всегда было интересно. Если Митта говорил папе: «Как, Стасик, это же немедленно нужно читать!» — я тоже срочно бежала искать названную им книгу. Когда я начала жить своей жизнью, то на выбор книг влиял уже мой муж и наши общие друзья. Для меня и сейчас есть близкий круг, условная пятёрка друзей, с которыми мы читаем одни и те же книги одновременно.
Само собой, я часто перечитываю. Невероятная встреча была у меня с «Сагой о Форсайтах» — я не перечитала её, а просто буквально всосала, заглотнула. С таким удовольствием, с каким можно, прости господи, только свежесваренную клубничную пенку съесть. Нам страшно повезло с зарубежной классикой и советскими переводчиками, благодаря которым мы можем почувствовать язык и ритм этой литературы. Голсуорси сейчас читается как современный писатель: если поменять карету на такси, письмо на имейл, а визит в дом — на звонок, мы читаем книгу про здесь и сейчас.
Я очень люблю одновременно читать новое и старое — для меня это важно. Баланс вообще для меня главное в чтении: когда я чувствую, что заныриваю в старьё, начинаю искать в пару новую книгу. Мне интересно само движение литературного мастерства и писательской мысли. В том, что сказано и написано, мы, наверное, всегда подсознательно ищем человека про сегодня, с которым можно так же говорить, как с пишущим современником.
У меня есть любимчики — те писатели, чьи книги я читаю и смеюсь вслух, а случается такое крайне редко. К жизни это тоже относится: я невероятно ценю людей, над шутками которых могу рассмеяться в голос. И в этот департамент, конечно, входят Даниил Хармс, Сергей Довлатов, ранний Пелевин, которого я читала ещё в гранках до публикации. Я помню, как летела в самолёте, перебирала листы рукописи «Generation П» и хохотала на весь салон. Другие мои близкие авторы — те, в чьём языке я купаюсь. Могу застрять на одном абзаце и перечитывать его четыре раза с ощущением, что я слышу музыку. Так, например, «Сто лет одиночества» гудит, журчит в голове каждый раз после прочтения, каждая страница. От таких книг совсем меняется внутренняя речь. Упоительный Пушкин звучит внутри всегда. Евгений Водолазкин, написавший «Лавр», с одной стороны, удивляет своим кружевным филологическим мастерством — так он затащил меня в прочтение своего романа. С другой стороны, он удивляет тем, какой он не лёгкий, тягучий и далеко не простой.
С возрастом я поняла, что всё, чем нас били по башке в школьной программе, совершенно неправильно отпечаталось в нашей голове. Наверное, многое сказано и написано о том, как надоевшие в школе книги кажутся чем-то невероятным во взрослом возрасте. Лишний человек, маленький человек, мысль семейная — всё это клише, с которыми литературу читать нельзя. Приходить к книгам через себя, свой жизненный выбор — вот настоящее удовольствие.
Монтень — мой дружок для разговора по душам. Ух, родной, я так тебя понимаю!
Мишель де Монтень
«Опыты»
Эта книга есть у меня в двух экземплярах, с ней мы вместе уже лет двадцать. В институте я училась на германском отделении, и все, кто связан с филфаком, знает, что романцы углубляются в романскую литературу, а мы читаем наших немцев, британцев и американцев — саркастично глядя друг на друга, роем каждый свой тоннель. Каждый раз заходя в эту книгу с любой страницы, я всё время удивляюсь, что этот автор не 1980 года рождения. Он мне кажется очень современным, потому что он неровный. Невооружённым глазом видно, что его буквально колбасит: то власть, то отношения с друзьями, то любовь, то профессия. Как и каждого из нас сейчас. Монтень — мой дружок для разговора по душам. Ух, родной, я так тебя понимаю! Он любит поумничать, забираясь в античных философов, и хочется его одёрнуть. Хватит уже, уполоскал меня со своим Платоном! То есть у меня такие с ним отношения, совсем близкие.
Сэй-Сёнагон
«Записки у изголовья»
Эта книга обманчиво выглядит как сильно устаревшая, но в неё я в своё время совершенно провалилась. Для меня важно сочетание точного бытописания, которого нигде не найдёшь, и нравов определённой среды. Эта книга — открытая попытка оценить, как переживать и подавать себя в придворной жизни умной, тонкой, красивой и одарённой женщине.
Торнтон Уайлдер
«Мартовские иды»
Книга, к которой на сегодняшний день я возвращалась раза три, блистательная. В эпистолярном жанре Уайлдер дал возможность нам увидеть совершенно живые эмоциональные и продуманные соображения людей, за которыми стояла история. Это большое мастерство. Ещё я люблю эту книгу, потому что очень люблю читать и писать письма. Мне кажется, это гениальный жанр: очень откровенный, неспешный и имеющий фантастический потенциал достучаться до сердца человека.
Арт Шпигельман
«Маус»
Я не постоянный читатель комиксов, но Шпигельман меня потряс тем, что рассказал о фашизме, не эксплуатируя образ человека, а придумав мышей. Это мужественный выбор и сильный по придумке ход для того, чтобы рассказать о том, что у тебя болит, и при этом заболело у всех окружающих. К истории человека, которого тебе не показывают, ты испытываешь колоссальную эмпатию — и это очень мощная задумка.
Николай Гоголь
«Мёртвые души»
Гоголя можно перечитывать бесконечно: он создаёт одновременно фантастику и сатиру. Это великий роман о надувательстве, МММ — обман, на который покупаются из-за отчаяния, алчности или глупости. Люди, которые суетятся вокруг затеи Чичикова, удивительные по богатству типажей. Мы знаем, что Гоголь по характеру человек мрачный, мучимый своими страстями, но пишет он невероятно увлекательно и вкусно, простите меня за это слово. Его детальные зарисовки о том, что будет мостик, а на мостике бабы будут продавать бублики — и я узнаю всех нас сегодня. Как мы сидим, чешем языками, придумываем бессмысленные вещи, которые ничего не изменят. За каждым образом в преувеличенной форме есть то, чем мы все терзаемы: и помечтать впустую, и денежки попересчитывать и поперекладывать. Гоголь разъял одного большого человека на все эти гомерически смешные грешки. Я очень люблю его за это — ты не стоишь на противоположном берегу и хихикаешь над персонажами, а смотришь в зеркало и грустно улыбаешься от узнавания.
Мария Голованивская
«Пангея»
Мария Голованивская — мой давний близкий друг с филфака и вечный оппонент с французской кафедры. Мы стали дружны в юности. «Пангея» не первый роман Марии, который я читаю. На мой взгляд, именно в этой книге она поднялась на высоты, куда не забиралась в своих предыдущих романах: в «Пангее» она состоялась как серьёзный настоящий писатель. Много споров, о России эта книга или не о России. Для меня она о той относительности морали, на которую мы смотрим сегодня. Книга об опасности власти, если ты к ней не готов, и о расплате за небрежное поведение на земле. Звучит дико пафосно, но читается как фантастический триллер.
Татьяна Толстая
«Лёгкие миры»
«Лёгкие миры» мне показались очень радостной и приятной книжкой по сравнению с «Кысью», которую я не смогла сдюжить. Через «Кысь» мне надо продираться, и её порой совсем не радостно читать. И ещё эта книга оказалась здесь, потому что в ней есть два или три очерка, над которыми я хохотала, как подорванная. Ощущения от них схожи с тем чувством, которое испытываешь, когда перекатываешь во рту косточки от вишнёвого варенья. Ты не можешь остановиться, они всё ещё сладкие, и ты никак не можешь их обсосать до конца.
Митио Каку
«Физика невозможного»
Несмотря на мой гуманитарный бэкграунд, эта книга прижилась у меня очень легко. Когда я запустила журнал Interview четыре года назад, мы понимали, что будем писать о поп-культуре, но на сегодняшний день даже журналу о поп-культуре есть дело до науки. И наука начала входить в мою жизнь как будто бы заново — будущее стало интересным, близким, манящим. Генетика, этика клонирования, «Интерстеллар» внезапно прокрались в нашу жизнь. Когда я встречаюсь с близкими друзьями, а среди них есть и большие учёные, открывается портал, воронка: половина того, о чём они рассказывают, звучит как будто бы с другой планеты, а я сижу с открытым ртом, как зачарованная. Каку стал для меня одним из таких омутов: физика, по которой у меня всегда был трояк в школе, стала близкой, важной и интересной.
Александр Пушкин
Стихи
Если я когда-нибудь раздам все свои книжки, я наверняка оставлю себе полное собрание сочинений Александра Сергеевича. Только потому что я могу взять любой том, открыть его на любой странице и прочитать то, что озарит меня. Он для меня светлый гений, король-солнце и писатель, который нигде ни разу не поскользнулся и не нанебрежничал. Можно открыть последний том собрания сочинений и увидеть постскриптум к одному из многочисленных писем Наталье Николаевне. Вы понимаете, в постскриптум обычно приписывали совершенные мелочи, «вот ещё что». И у него в режиме «вот ещё что» написано: «Целую кончики ваших крыльев, как говорил Вольтер людям, которые не стоили вас». У него даже довески гениальные.
Корней Чуковский
«Высокое искусство»
Произведение о переводе и таланте переводчика. Человек с лёгкостью бабочки закатывает в асфальт любителя бабочек товарища Набокова, даже особенно не напрягаясь — всего лишь через комментарии к переводам. Это важная и упоительная книжка для всех, кто хочет красиво писать, думать и говорить по-русски.
Иван Шмелёв
«Лето Господне»
С одной стороны, Шмелёв утоляет мою жажду к бытописательству. С другой стороны, он утоляет душу любого гурмана — человека, который любит покупать еду, есть еду и готовить. Первый раз я прочитала главу «Лета Господня» в «Новом мире». В книге есть гениальная глава о Великом посте, самом грустном в кулинарном смысле времени нашего календаря. Шмелёв, очевидно верующий и традиционно воспитанный, так рассказывает о постных рынках и накрытых столах, что понимаешь, как он ценил умение радоваться в любые моменты. Он говорит об огурчиках из Луховиц не как бонвиван, гурман и грешник, а как настоящий большой человек, которому, как и всем нам, предписано радоваться каждую минуту нашей жизни.