Книжная полкаСценарист Любовь Мульменко о любимых книгах
10 книг, которые украсят любую библиотеку
В рубрике «Книжная полка» мы расспрашиваем журналисток, писательниц, ученых, кураторов и кого только не об их литературных предпочтениях и об изданиях, которые занимают важное место в их книжном шкафу. Сегодня у нас в гостях Любовь Мульменко — автор сценариев фильмов «Комбинат „Надежда“» и «Как меня зовут», в прошлом году получившего специальный диплом жюри «Кинотавра».
Любовь Мульменко
сценарист
Я люблю про физику, химию и космос
У родителей была красивая, но бесполезная для ребенка библиотека. Какой-то колоссальный двадцатитомник Пушкина, академическое издание — не удержать в руках этот вес. Три красно-золотых Гёте на немецком с гравюрами. Остальное тоже не по росту. Поэтому я ходила в библиотеку общественную и выбирала по обложке — вот классная обложка, надо брать. Или — классный шрифт, классные рисунки, классный случайный абзац на случайной страничке. Иногда работало доверие к автору: любую Линдгрен возьму, любого Джека Лондона. Лет в тринадцать заработало доверие к формату, конкретно — к эротической серии «Алая роза», хотя это уже не о литературе разговор, а о девичьем любопытстве. В пятнадцать я влюбилась в мальчика, который угорал за фантастику и фэнтэзи. «Алая роза» поблекла. Я добросовестно шла по персональному топу возлюбленного: Роджер Желязны, Макс Фрай, Урсула Ле Гуин.
Уже на филфаке явилась настоящий проводник (она же научрук) Виктория Владимировна Васильева — и подарила мне литературу. Стихи не понимаю, говорю. Что такое поэзия? Один Александр Башлачёв отдувается за всех! А она мне Бродского, Рыжего и Рильке. Пушкин — говно, говорю, скучный тип. А она мне «Гавриилиаду». Жизнь бессмысленна, говорю, все лицемеры, любви нет. А она мне — Маркеса, Павича, Кундеру, Сарамаго. Павич потом отвалился — стал как подростковая любовь. Ремарк — детская, Павич — подростковая. Хорошо, что вовремя встретились с обоими, и были хорошие отношения. Случись наша первая встреча лет на десять позже — и ничего бы не было.
Дневники, биографии и переписки — лучший учебник драматургии, наглядное пособие
по «механике судеб»
Обычно люди, повзрослев, полностью переключаются на нон-фикшен. Описание реальности или документы эпохи их больше начинают занимать, чем талантливый вымысел. В детстве наоборот — всё, что не худло, невыносимо скучно. Художественную литературу я бесконечно перечитываю — как если бы завела себе необходимое для жизни количество друзей и они полностью удовлетворили мою потребность в общении. Новых знакомств можно и не искать. То есть они случаются всё равно, но это больше не результат моей воли, моей жадности, моего прицельного поиска. С нон-фикшен наоборот: все книжки свеженькие, не ветераны, куплены в последние несколько лет. Я люблю про физику, химию и космос. Либо филологов — Гаспарова, Вежбицкую, Проппа. Или вот про виды безумия недавно завела себе любопытную вещь.
Я и про кино люблю, если книжку сочинил литературно одаренный критик или режиссер. Но вот учебники для сценаристов, по-моему, вещь опасная, сбивающая с пути. Больше трех учебников прочитаешь — поплывешь неизбежно, причем сразу в трех разных и чужих направлениях. Я прочитала хрестоматийного Макки, правда, уже после того как написала несколько сценариев, то есть не досталась автору невинной. Я прочитала очень заурядную книжку «Психология для сценаристов» (кто-то подарил). Я прочитала Арабова, но он вообще по другой квоте проходит, я его люблю.
Дневники, биографии и переписки — вот они и есть лучший учебник драматургии, наглядное пособие по «механике судеб». Думаю, Арабов, чей термин я заимствую, с этим согласился бы. Как он красиво сказал однажды, у бога есть замысел о конкретном человеке. Когда жизнь кончилась, то есть судьба укомплектована — можно взглянуть на нее, готовую, и попытаться разгадать. Интереснее этого нет вообще ничего, кроме попытки разгадать собственную судьбу, конечно.
«Фрагменты речи влюбленного»
Ролан Барт
Тут, конечно, завораживает сама идея. Барт вообще мастер концепций. И «Camera lucida» его, и «Мифологии» не только реализованы блестяще, но и блестяще задуманы. «Фрагменты речи» настраивают не на молчаливое потребление текста, но на диалог, на развитие мысли, на подверстывание к этому тексту собственного опыта. Я даже начала писать пьесу из шести новелл, каждая называлась в честь какой-нибудь бартовской главки, а именно: «Невыносимо», «Воспоминание», «Письмо», «Непристойность», «Ревность» и «Немота». Написала три с половиной части — и бросила. Бросила случайно, просто на что-то другое отвлеклась, так что, может быть, так же случайно однажды и вернусь.
«Психологическая топология пути»
Мераб Мамардашвили
Много лет читаю с любого места. Это такая энциклопедия состояний, учебник духовной работы. Я не люблю читать с экрана, но бумажной версии до недавнего времени, по-моему, не существовало. Приходилось пребывать с электронной. Я так воспламенялась от отдельных абзацев, что даже предприняла попытку соорудить конспект. Скопировать важные куски в отдельный файл, чтобы не забыть, чтобы не искать их потом в огромном текстовом массиве. Но скоро стало ясно, что важные куски — все.
«Балабанов»
Любовь Аркус, Мария Кувшинова,
Константин Шавловский
Это доблесть биографа — когда он помнит, о ком его книжка (помнит, что она о другом человеке, а не о нем самом). Когда самого биографа при всей ненавязчивости тоже видно, когда понятно, что другой человек совсем другую бы написал вещь на той же самой фактуре, — уже не доблесть, а талант. Я не то чтобы сильно интересовалась Балабановым, встреча с этой книжкой вовсе не результат моего изначального огромного интереса к герою. Наоборот — интерес оформился в процессе чтения. Продюсер Сергей Сельянов на «Балабановских чтениях» сказал, что книжка про Балабанова получилась такая же крутая, как у самого Балабанова получалось кино. В обоих случаях мы имеем дело с чистой победой автора в рамках избранного им вида искусства.
«Голубятня
на желтой поляне»
Владислав Крапивин
Абсолютное космическое зло, лишенное плоти — «Те, кто велят», — некие надстоящие над человечеством сущности исследуют нашу цивилизацию. Но люди меняются, люди не статичные, исследовать их трудно. Поэтому «Те, кто велят» замкнули время в кольцо. Чтобы истории жизни, любви и смерти подопытных землян бесконечно повторялась. Технически это зацикливание реализовано через закольцованную же железную дорогу и поезд-призрак «Ст. Мост — Ст. Мост». Сядешь нечаянно в этот поезд — запутаешь свою жизнь. А может, наоборот — в свою подлинную судьбу вернешься. В юности эта книжка была секретным кодом или позывным — способом найти своих. Если в ходе разговора выясняется, что у вас с человеком общий Крапивин — это начало прекрасной дружбы. Очень люблю именно это издание «Голубятни». Я его раз десять брала в детской библиотеке, а незадолго до выписки (возраст подошел — пора было на взрослый абонемент) украла. Не смогла расстаться.
«Год смерти
Рикардо Рейса»
Жозе Сарамаго
Правильно написано в предисловии к «Году смерти», что зашитый в заглавие спойлер (герой умрет) сообщает каждому действию Рикардо особый предсмертный драматизм. Он-то думает, что просто в очередную гостиницу поселился, а мы думаем — в последнюю свою гостиницу. Он думает — ну, влюбился, ну, секс. А мы думаем: последняя любовь, последний секс? Португалия после Сарамаго стала мне представляться загадочной, важной, чувственной страной, в которой обязательно надо побывать. Португалии в его текстах много — не меньше, чем людей. Дождь в Лиссабоне — тема на две страницы, спокойно. Я как-то подарила другу на день рождения свой старый экземпляр (не смогла найти в книжных новый), а потом перед поездкой в Португалию обратно забрала. Друг, впрочем, легко расстался с Рикардо, ему показалось — занудно.
«Свобода»
Джонатан Франзен
Я несколько лет назад работала в интернет-газете «Соль», и у нас была такая лукавая практика — если какой-нибудь англоязычный роман получал большую премию, мы находили кусок текста, выложенный на «Амазоне», переводили и публиковали. Когда премировали Франзена, я села за перевод «Свободы» и страшно втянулась. Полюбила эту книжку за первые же страницы. На сайте мы их в итоге так и не повесили (оказалось, что Corpus выкупил права), и я стала ждать русского издания. Дождалась. Роковая книжка. То есть книжка о роковом. О причинно-следственной связи и точках бифуркации. Герой совершает маленькое глупое движение и не ведает, что его жизнь теперь пошла в другую сторону. Так жалко героев, так жалко себя — так жалко человека внутри его непоправимой судьбы. Почему-то наиболее сокрушительное воздействие этот роман оказывает на мужчин. Я его дарила несколько раз друзьям-мужчинам. Один дочитал среди ночи и сразу позвонил, потрясенный.
«Москва — Петушки»
Венедикт Ерофеев
Она как хлеб или вода — прекрасная, нужная, на всю жизнь. Как хорошо о чём-то знать, что это на всю жизнь, ты из него не вырастешь, ты его не перерастешь: разве можно перерасти ангелов и русский язык? Как приятно, когда тебе с каким-то человеком точно никогда не будет скучно, тебе никогда не будет стыдно за него. А то многие вот любили Кортасара в детстве, а теперь стыдятся. С Веничкой же возможна настоящая вечная любовь.
«Книга лирики»
Катулл
Тут сувенир, а не книжка. Подарок! Даже храню его не на полке, а в священной коробке. Даже не читаю. Зато — гадаю. Загадываю страничку, строчку — получается прогноз, гарантированно лирический. Круче, чем на этом Катулле, гадается только на случайных общественных книжках в кафе.
«Взыскание погибших»
Андрей Платонов
Дело не в отдельно взятом черном томике, а в Платонове вообще, но как мне всего его огромного предъявить? Пусть будет эта книжка, будет как визитка, как представитель платоновского мира, который, кроме прозы, вмещает еще и переписку — служебную и с женой Машей. Если кто-нибудь скажет, что Платонова не любит или не понимает, я даже спорить не буду, сразу спокойно решу: у человека отклонение. Типа слабого зрения или даже чего похуже. Я точно так же реагирую, когда сталкиваюсь с неверием в автора мира, в чудесную природу вселенной — с людьми, которым происходящее в их собственном сердце и сознании кажется, видите ли, недостаточно волшебным.
«Записные книжки. Воспоминания. Эссе»
Лидия Гинзбург
Наверное, это Гинзбург меня приучила любить дневниковую прозу, мемуаристику, рапорты о прожитых днях, свидетельскую литературу. Конкретно от ее записей можно получить сразу несколько разных типов удовольствия. Читать ее анекдоты про великих и невеликих литераторов — одно; следить за тем, как меняется (уточняется) с годами ее отношение к возрасту, любви, тексту, — другое; следить за тем, как меняется мир вокруг (как идет на человека история), — третье. Написала Гинзбург так много, а память у меня такая дырявая, что, дойдя до последней странички, я могу смело начинать сначала — и опять будут какие-то важные новости.
